В дороге ему вновь вспоминались слова Вовки накануне его гибели: "Я, кажется, знаю, что случилось с Пономарем". Да, человек внезапно смертен, да, случаются и не такие фатальные совпадения, но вот только интуиция, заточенная за годы в большом бизнесе до тонкости осиного жала, не давала успокоиться.
Расплачиваясь с таксистом у въезда на старую станцию, Иван так и не решил, стоит ли рассказывать Еве о полученных им записках, "ужине воспоминаний" и убитой собаке. С одной стороны, ему не хотелось тревожить девушку, переживающую пропажу сестры, еще больше. С другой – кто предупрежден, тот вооружен. Иван рассудил, что посмотрит по обстановке: вначале надо узнать, что за записку подбросили Еве.
Девушку он узнал издали. Она стояла у края платформы и задумчиво грела в ладонях небольшой стаканчик от термоса. И еще раньше, чем он успел ее окликнуть, оглянулась, словно почувствовала его приближение.
– Привет, – поздоровался Иван. С волосами, заплетенными в толстую растрепанную косу, доходившую ей до лопаток, одетая в неяркую и повседневную одежду Ева очень напоминала ту девочку-подростка, которую он знал шестнадцать лет назад. Она словно опять стала "невидимой". Даже цвет ее волос, который, как утром заметил Иван, при свете солнца отливал платиной, потемнел и поскучнел. Ева улыбнулась, но глаза при этом у нее оставались печальными. Грусть шла ей – к ее синим глазам, пепельно-русым волосам, фарфоровой коже и тонким чертам лица. Печаль придавала ей загадочности, а скорбь еще больше делала Еву похожей на снежную принцессу. Но когда улыбка слегка трогала ее бледно-розовые губы и растапливала в синих озерах льдинки, Ева преображалась. Словно в Северном королевстве наступала весна.
– Как ты? – спросил Иван, останавливаясь напротив нее.
Девушка пожала плечами.
– Как видишь. Тут. Не сидится мне дома.
– Есть какие-то новости о Тине?
– Нет, – качнула Ева головой и отвернулась, всматриваясь вдаль, туда, где обследовала свой квадрат одна из групп волонтеров. – У тебя как? Что-то серьезное случилось дома?
– Нет, – после некоторой заминки произнес Иван. Не сейчас и не здесь. – Так… У отца машина забарахлила. Вызвал меня на подмогу.
Она кивнула, принимая его объяснения, и вновь отвернулась.
– Спасибо за то, что приехал. Мне очень не по себе. Это место, поиски… Кошмарное де жа вю. Не думала, что когда-нибудь все повторится. Очень боюсь того, что Тину не найдут, как того мальчика. Или, наоборот, найдут, но…
Она не договорила, только судорожно вздохнула и залпом допила содержимое стаканчика.
– Не надо так думать, Ева.
– Сложно, Иван.
– Что за записку тебе подкинули вместе с сумкой? – поспешно сменил он тему.
– Ой, прости. Вот, – Ева поставила пустой стаканчик на край платформы и извлекла из кармана сложенный лист. – Чей-то глупый розыгрыш.
В ее голосе вновь послышалось смущение. И когда Иван развернул листок, понял его причину.
– Хм. Иван-Царевич или Иван-дурак?
Он улыбкой постарался приободрить девушку, показать, что записка и в самом деле – чья-то неумная шутка.
– Даже не знаю, что думать. У меня только один знакомый Иван – ты. Поэтому я подумала, что записка имеет какое-то отношение к тебе. И так когда-то тебя при мне назвал Борис, – призналась Ева, покраснев.
– Вот как? Интересно, в связи с чем?
– Уже не помню, – окончательно смутилась она.
– Точно не помнишь, Ева? – сощурился Иван, не поверив. – Вспомни, пожалуйста. Это может оказаться важным. Почему Долговязый так сказал?
– Кажется, потому, что считал, будто ты не разбираешься в людях.
– Ого! Вот это уже интересно, – воскликнул Иван, мысленно пытаясь выстроить между всеми полученными намеками связь.
– Если бы Борис был жив, я бы еще могла подумать, что записка – от него.
– Но Бориса давно нет. Ева, а кто-нибудь тогда еще мог услышать эту фразу?
– Нет. Он сказал ее мне наедине. В тот вечер, когда я опрокинула Ульяне на джинсы чай. Помнишь?
Иван засмеялся, будто припомнил нечто забавное.
– Было дело. Ульяна тогда развизжалась, как сто поросят. Теперь понимаю, почему так сказал Долговязый.
– Ульяна ему не нравилась, – кивнула Ева и вновь посмотрела вдаль. Иван проследил за ее взглядом и увидел, что возле домика стрелочника остановилась другая группа людей.
– Может, кто-то намекает тебе, что ты в ком-то ошибаешься? – предположила девушка, поворачиваясь к Ивану. – Только не понимаю, почему в таком случае записку подкинули мне, а не тебе?
– А если этот кто-то знает, что мы с тобой вновь общаемся?
– Тогда он должен находиться тут, в поселке. И видеть нас вместе, – предположила Ева. – Где нас могли видеть? Сегодня утром в кафе. Вполне вероятно. В кафе было многолюдно. Или вчера ночью – тут, на станции.
Она невольно поежилась, будто от внезапно охватившего ее озноба. Или потому, что некое воспоминание заставило ее содрогнуться.
– Вчера тут кто-то еще был. Тот страшный старик, о котором я тебе рассказывала. Я увидела его как раз вон возле той будки. Еще утром я сомневалась в его существовании. Но чем больше думаю о той ночи, тем сильнее верю, что жуткий старик был. Веришь ты мне или нет.
– Верю, Ева, – ответил Иван. – Когда утром ты рассказала мне про старика, мне подумалось, что я тоже с ним встречался. Только не вчера, а пятнадцать-шестнадцать лет назад.
– Да что ты?!
– Однажды мы с Вовкой…
Но продолжить Иван не успел, потому что девушку окликнул рыжий бородач.
– Ева, ты все еще тут? – удивился тот, подходя к ним. – Я думал, ты ушла. Смотри, скоро начнет темнеть. Мы приостановим поиски. Людям нужно отдохнуть. Но как только рассветет, продолжим.
– Значит, без результатов? – выдохнула со смесью сожаления и, одновременно, облегчения Ева.
– Пока без результатов. И, если честно, я не уверен, что девочка здесь. Она может одинаково находиться как тут, так и в другом месте.
– Я чувствую, – мягко, но настойчиво перебила мужчину Ева, и Ивану понравился неожиданно прорезавшийся в ее тихом голосе металл. Он посмотрел на девушку с уважением, а на рыжего верзилу с некой долей неприязни.
– Ну, раз чувствуешь… – то ли усмехнулся, то ли вздохнул бородач и оглянулся на подошедшего к их компании молодого парня.
– Василий! – обратился к рыжему вновь подошедший. – Почему у нас тут посторонние разгуливают? Здесь все же не парк аттракционов.
– Он не посторонний, – бросилась на защиту Ивана Ева. – Иван – мой школьный друг.
Она слегка запнулась, когда произнесла последнюю фразу, словно справлялась с каким-то внутренним препятствием.
– Да я не про него, – улыбнулся молодой человек и махнул куда-то в сторону. – А вон про нее.
Рыжий, Ева и Иван посмотрели туда, куда указывал парень, и увидели женщину в многоярусной юбке и бесформенной вязаной кофте, которая сновала туда-сюда между группками людей. Подходя к каждому встречному, женщина что-то выкрикивала, заставляя людей отпрядывать от нее. Иван присмотрелся к несчастной и узнал в ней ту безумную, которая жгла возле подъезда Ева ароматические палочки. На этот раз женщина ничего не палила, но размахивала руками, как мельница.
– Ненормальная какая-то!
– А что она выкрикивает? – заинтересовался Иван.
– Да что-то про то, что без ее помощи девочку не найдут.
– Очень оптимистично, – пробормотал Иван и, увидев, как переменилась в лице Ева, поспешил сменить тему:
– Василий прав, скоро начнет темнеть. Ева, ты устала и наверняка голодная. Пойдем, провожу тебя домой.
Она вопросительно посмотрела, но не на него, а на Василия, словно ожидая от того разрешения. И после того, как рыжий одобрительно кивнул, сняла с платформы стаканчик и протянула его бородачу:
– Спасибо за чай, Василий. Завтра увидимся. Звони мне в любом случае и в любой час.
– Это понятно, Ева. Спокойной тебе ночи. И постарайся отдохнуть.
Иван предложил для обратной дороги другой путь: он помнил, что основной подход к станции сейчас заполнен людьми и палатками. Там многолюдно, шумно и суетно. А Еве нужен отдых. Он знал, что со станции можно выйти, если идти по одному из путей. Получится немного в обход, но зато без шума и суеты. Ева его идею одобрила. Она и правда устала и, может, мечтала поскорей оказаться дома, но еще больше, чем очутиться в родных стенах, желала спокойствия и тишины.
– Что ты хотел рассказать мне про старика? – вернулась к прерванному разговору она по дороге.
– А, да, – вспомнил Иван. – Однажды мы с Володькой забрались на старую станцию. Это было незадолго до того, как ты пришла к нам в компанию…
2000-2001 года
Сейчас уже сложно было сказать, чья это оказалась идея со старой станцией – его или Вовкина. Кажется, все же друга. Тот день запомнился Ивану в виде обрывков, словно некто порезал ножницами цельную кинопленку, оставил на свой произвольный выбор несколько кусков, а остальные выбросил. К примеру, у того дня не оказалось начала – как они попали на станцию, на автобусе ли приехали или пешком добрались? Но зато запомнилось, как они с Вовкой шли по прятавшейся в сухой травой колее: друг – прыгая со шпалы на шпалу, а он – балансируя, словно канатоходец, по одному рельсу. Они что-то оживленно обсуждали, им было весело. Кажется, Володя смешно пошутил, так, что Иван от смеха оступился и едва не промочил ботинки в собравшейся возле рельса луже. Еще он помнил, как они с другом лезли через сетчатые ворота, закрывающие вход в старое депо. Только так и не рискнули обследовать весь ангар из-за сгустившейся в нем темноты. Но зато вдоволь нагулялись в других постройках, открывая для себя каждое помещение с восторгом искателей сокровищ. В складских и технических зданиях было пыльно, грязно, пахло сыростью и мышами. Но это нисколько не умаляло их жадного любопытства. Еще вспоминалось, как они рассматривали замерший навечно непогребенным динозавром старый советский локомотив, выкрашенный в пожарно-красный цвет и с желтым юбилейным посвящением В.В.Ленину на боку. А потом Иван на какое-то время оказался один: то ли внимание друга привлекло что-то другое, то ли Вовка банально отошел по нужде. Иван не стал дожидаться его и решил самостоятельно подняться в расположенную высоко над землей кабину машиниста. Он довольно ловко справился с лесенкой, но вот с дверью пришлось повозиться. Она не была заперта, но проржавевшие петли и замки не позволяли ее легко открыть. Ему бы отступить и спуститься на землю, но им овладело неожиданное упрямство. Одной рукой удерживаясь за поручень, другой Иван надавил на ручку и навалился на дверь плечом. И та поддалась. Иван обрадовано распахнул ее, намереваясь войти в кабину, но обнаружил, что та уже занята худым высоким стариком, который встретил незваного "гостя" жуткой ухмылкой. Пару мгновений Иван оторопело таращился на старика, пока тот вдруг не поднял костлявую руку в обтрепанном рукаве, то ли собираясь коснуться парня, то ли намереваясь втащить его в кабину. Иван испуганно отпрянул назад и выпустил поручень.
Очнулся он от того, что кто-то довольно ощутимо хлопал его по щеке, перемежая свои действия всхлипываниями и причитаниями. Иван открыл глаза и увидел совсем близко жесткую пожухшую траву с рассыпанными в ней мелкими камешками и бурыми проплешинами земли. А затем – обтянутые джинсами коленки и женские ботинки. "Я же просила тебя! Просила не…" – различил он в бормотании присевшей над ним девушки, лица которой так и не разглядел, потому что следом на него обрушилась боль. Она шурупом ввертелась в затылок, разнесла сознание на тысячу мелких осколков, погасила свет и, кажется, опять на какое-то мгновение окунула в беспамятство. Когда Иван вновь открыл глаза, рядом с ним уже был Вовка. Друг испуганно смотрел на него и что-то спрашивал: губы у него быстро шевелились, но Иван не мог различить ни слова. Возвращение в реальность давалось непросто, словно он барахтался в рассердившемся море среди накрывающих его с головой волн боли, едва успевая в коротких перерывах делать поверхностные вдохи-выдохи. Потом Иван, наконец, смог разобрать, что ему говорил друг. Володя испуганно вопрошал, цел ли он и сможет ли встать. Кое-как друг помог Ивану вначале сесть, а затем подняться на ноги. То, что он смог встать, обрадовало. Боль усилилась, но уже не расплывалась болотной жижей по всему телу, затягивая в гибельную трясину, а сконцентрировалась в левой руке.
Дорога домой утонула в густом тумане без возможности восстановить в памяти подробности. Но с помощью Вовки он как-то добрался. Следующие воспоминания Ивана начинались с того момента, как он копался в домашней аптечке в поисках анальгина или какого-нибудь обезболивающего, потому что предплечье простреливало так, что меркло в глазах, а голова, наоборот, ныла тупой болью. Но вот выпил ли он анальгетик или так ничего и не нашел – вспомнить уже не смог. Родители в тот день куда-то уехали и еще не успели вернуться. Иван лег в свою кровать одетым, потому что раздеться не смог: рука мало того, что адски болела, так еще совершенно его не слушалась, а помочь ему было некому. А потом он то ли уснул, то ли провалился в забытье.
Очнулся Иван поздним, судя по чернильной темноте за окном, вечером. Привели его в чувство сухость во рту и сильная жажда. Но когда он, нащупав выключатель настольной лампы, зажег свет, потолок вдруг качнулся, а кровать завертелась под ним, словно поставленная на карусель. Иван непроизвольно вжался в матрас. Такое противное ощущение, подкрепленное жаждой и тошнотой, он испытал лишь однажды, когда, напившись в первый и единственный раз, проснулся следующим утром в дичайшем похмелье. Парень с большим трудом сумел подняться, но когда оказался на ногах, пол вдруг под ним повернулся и встал ребром, словно кто-то резко выдернул его из-под ног, как коврик. Иван потерял равновесие и рухнул. Так его и обнаружили вернувшиеся вскоре родители – лежащим рядом с кроватью, и, смертельно напуганные, вызвали "скорую".
В больнице выяснилось, что у него сотрясение мозга и двойной перелом со смещением. Переломы вправили, руку загипсовали, прописали анальгетики и покой. Иван пролежал в постели несколько дней. В тот период все смешалось в сводящем с ума коктейле из изнуряющей боли и схожего с дурным похмельем самочувствия. Наконец, ему стало легче, и он смог выйти на прогулку. Был уже вечер, в тот день выпал первый снег, который к ночи немного подтаял. Иван шел осторожно, придерживая через куртку покоящуюся под ней на перевязи поломанную руку. Но постепенно напряжение и боязнь поскользнуться и упасть стали его отпускать. Воздух после недельного заточения показался ему таким вкусным, как никогда в жизни. В нем отчетливо проступили мандариновые ноты, и Иван с радостью подумал о том, что скоро – новый год. Если родители уйдут в гости, можно будет устроить грандиозную вечеринку, пригласить Долговязого и компанию и устроить настоящее пиршество. В мыслях о Борисе, по которому, оказывается, он сильно соскучился, Иван незаметно дошел до его дома и поднялся на четвертый этаж.
Открыл ему сам Долговязый и прямо с порога обрушил град беспокойных вопросов. Оказывается, он дважды навещал Ивана, только каждый раз попадал в моменты, когда тот спал. На вопрос, что с ним случилось, Иван отделался расплывчатым ответом. Почему-то не захотелось вспоминать подробности неприятного дня. Одни мысли о старой станции вызывали желчную горечь. К счастью, Долговязого не столько интересовало, где и как Иван травмировался, сколько, как себя чувствует.
В тот вечер они проговорили почти до ночи. Так откровенно, легко и свободно Иван не говорил еще ни с кем. Даже с Володей разговоры были другого содержания и другой формы. Внезапно оказалось, что о музыке можно говорить по-другому. И о книгах – не скучно. И о девушках – без пошлости и смущения. Долговязый не учил жизни, не давал советов, но как-то незаметно для Ивана направлял его, подталкивал на нужный путь. Иван откровенничал с ним все смелее и задавал вопросы все активней, понимая, что тот разговор останется между ними.
– Ты приходи в эту среду, если хорошо себя чувствуешь. Нам тебя не хватает. Предыдущую игру мы завершили, но в среду начнем новую, – сказал Долговязый на прощание. И Иван пообещал быть.
… Все это он рассказал Еве. Впервые Иван поделился с кем-то тем случаем со всеми подробностями. В усеченной версии, которую знали друзья, не было страшного старика, по вине которого Иван сорвался. Просто – скользкая приступка. Только однажды, вскоре после случившегося, Иван поинтересовался как бы между прочим у Вовки, не встречал ли тот на станции кого-нибудь еще? Старика или девушку? Друг удивленно расширил глаза, а затем решительно мотнул головой. Со временем Иван и сам стал думать, что никого в кабине не было, что он просто принял за старика какой-то причудливый механизм или предмет, оставленный там, а женский голос ему почудился. А потом и вовсе перестал вспоминать о том случае. Только Ева своим рассказом о старике разбудила воспоминания и, одновременно, потребность поделиться той странной историей с кем-то, кто бы мог понять его пережитый тогда ужас.
– Выходит, старик на самом деле есть, – сказала Ева.
Как и в тот день, когда они с Вовкой залезли на станцию, Иван шел, балансируя по рельсу. А девушка переступала по шпалам, сосредоточенно глядя себе под ноги – то ли боясь споткнуться, то ли не желая встречаться с ним взглядом.
– Выходит, так, – согласился мужчина. – Не мог же он нам обоим померещиться.
– Но кто он?
– Скорей всего какой-то бездомный, Ева. Ободранный, страшный, исхудавший, нашедший приют в одной из заброшенных построек. Сколько этих пустующих зданий на станции!
– Логично, – задумчиво произнесла девушка. – Только вот между моей встречей с ним и твоей – почти шестнадцать лет. Неужели какой-то бездомный живет на станции столько времени?
– Кто его знает.
– Но внешний вид у него какой-то инфернальный, – поежилась Ева. – Как вспомню эти светящиеся в темноте глаза! И не знаю, что страшней – встретиться с этим стариком в темноте или, как ты тогда, при свете дня.
– Может, не такой он уж и ужасный, только в обоих случаях появился слишком неожиданно, – усмехнулся Иван и непроизвольно потер левую руку, которая уже давным-давно не болела, но под воздействием воспоминаний неожиданно заныла.
– Тогда, если этот старик существует, вполне вероятно, что и девушка, чей голос ты слышал, тебе не померещилась, – предположила Ева. – Скорей всего это была случайная незнакомка, которая тебе помогла.