Стенли Бэрман был торговым менеджером компании "Бойни-Ньютон", имеющей высокую репутацию в издательском деле. Интересно, зачем Крэвату понадобилось говорить о нем? Нед Джаред только что вышел на пенсию, и Барбара явилась в офис Леона Крэвата обсудить свои новые обязанности. Леон Крэват уже сообщил ей, что вместо пятнадцати тысяч в год она будет теперь получать семнадцать с половиной и должность ее будет отныне называться "менеджер отдела рекламы и сбыта".
– Мы берем его к себе, – сказал Крэват. – Он может принести компании немало пользы. – Он помолчал, как видно, в ожидании, что Барбара поздравит его с прекрасным приобретением.
– Очень мило, – сказала Барбара. Она гадала, куда шеф наметил приткнуть Бэрмана и как это отразится на ней самой. Леон Крэват был не тот человек, чтобы докладывать сотрудникам о своих планах, если у него нет в том нужды.
– Он будет называться "директор отдела рекламы и сбыта", – продолжал Крэват немного смущенно.
– Кому же я буду подчиняться?
– Ну как же, Стенли Бэрману. Он будет членом наблюдательного совета.
– А я – нет? – спросила Барбара. Все ясно: они дают ей прибавку и новую должность, чтобы заткнуть рот. Навешивают на нее больше обязанностей, а сами приводят кого-то, кто представления не имеет о том отделе, которым собирается руководить.
– В наблюдательный совет входят только главы отделов, – сказал Леон Крэват таким тоном, будто разговаривал с идиотом.
– Я полагала, что главой отдела являюсь я. Я все-таки руковожу им вот уже два с половиной года.
– Мы высоко ценим ваш вклад в дело компании, – сказал он. – Но мы опасаемся, что мужчины, работающие в отделе, не захотят подчиняться женщине.
– Они подчиняются женщине уже два с половиной года. Как ни странно, я их устраиваю, – возразила Барбара. – Вы, видимо, хотели сказать, что лично вы не стали бы подчиняться женщине.
– Я этого не говорил.
– В этом не было необходимости. – Руки у нее дрожали, но она не стала утруждать себя, чтобы унять дрожь.
Леон Крэват начал опять что-то говорить, что-то умиротворяющее, но Барбара уже его не слушала. Она встала и вышла, оставив его на середине фразы.
В своем кабинете она быстро напечатала заявление об уходе, вложила его в конверт для внутренней почты и написала на нем: "Личное".
Она швырнула в сумку косметичку, записную книжку и рабочий дневник и в последний раз покинула свой кабинет. Она отправилась прямиком домой, и после одного-единственного телефонного звонка у нее была новая работа. Через неделю ей предстояло заступить на службу в компанию "Палисейдз пресс" в качестве директора отдела рекламы с окладом тридцать пять тысяч в год. "Палисейдз пресс" издавала дешевые книжки. Полтора месяца назад Барбара отвергла их предложение, и сейчас они были счастливы, что она передумала.
В половине шестого Барбаре позвонил Леон Крэват.
– Вы вели себя очень непрофессионально, – сказал он.
– Вы тоже.
– Мы бы хотели, чтобы вы изменили свое решение. Вы знаете, как высоко мы ценим ваши заслуги.
"Еще бы, – подумала Барбара. – Ровно настолько, чтобы нанять другого человека, который мог бы воспользоваться результатом моих заслуг. Тоже мне остряки".
– Вы в самом деле хотите, чтобы я передумала?
– Именно поэтому я и звоню. – Барбара обратила внимание, что он перешел с имперского "мы" на более личное "я".
– Хорошо. Но при одном условии: я буду называться директором отдела рекламы, буду входить в состав контрольного совета, и мой оклад будет составлять тридцать пять тысяч долларов в год.
– Не сомневаюсь, что вы знакомы с политикой нашей компании в отношении повышений, – сказал Крэват. Барбара обожала этот эвфемизм: повышения. – Мы можем давать прибавку не более десяти процентов в год, и то после рассмотрения на административном совете. – Он разглагольствовал об официальной политике, прячась за бюрократическими препонами, воздвигнутыми специально для того, чтобы оградить начальство от возни с недовольными служащими.
– К счастью, в "Палисейдз пресс" ничего не слышали о вашей политике, – сказала Барбара.
Опять молчание. Барбара истолковала его так: Леон Крэват не думал, что у нее есть другие варианты. Она ожидала его реакции.
– Мы желаем вам больших успехов на вашей новой работе, – сказал он, вернувшись к своему имперскому "мы".
– Мы благодарим вас, мистер Крэват, – сказала Барбара и повесила трубку.
Вот и все, подумала она. Глава о Барбаре Розер и Леоне Крэвате окончена. По крайней мере, она так думала.
К новой работе Барбара приступила второго апреля 1969 года.
Переход из "Дж. и С." в "Палисейдз пресс" был равносилен посещению стоянки подержанных автомобилей после фешенебельного магазина Тиффани. "Палисейдз пресс" была основана всего семь лет назад человеком, который оставался ее владельцем и по сей день, – маньяком по имени Джей Берг, и капиталы фирмы теперь исчислялись многими миллионами.
В 1962 году, одолжив денег у торговца журналами для мужчин, Джей стал издавать порнографическую литературу – по четыре книжки в месяц. В лучших традициях дешевых изданий, они имели приличные обложки и весьма неприличное содержание. Фирма процветала и разрасталась, и в конце концов Джею ничего не оставалось, как узаконить ее. "Палисейдз" начала издавать пеструю серию популярной беллетристики, тиражи росли с каждым месяцем. Оказалось, что легальная издательская деятельность способна приносить не меньший доход, чем "порнуха". И вот уже Джея Берга начали представлять на приемах как издателя, что вполне отвечало его примитивному снобизму.
Своим сотрудникам Джей хвалился, что не прочел ни одной книжки с эмблемой "Палисейдз" на обложке. Он считал, что лучше может продать книгу, если редактор устно перескажет ему ее содержание в двух словах, чтобы он, Джей, мог заняться более важным делом, а именно – выбором обложки. Всех удовлетворяло такое разделение труда: Джей не утруждал себя чтением того хлама, который издавала фирма, а редакторы были избавлены от необходимости выдерживать атаки издателя, находящегося в плену литературных иллюзий.
Кроме всего прочего, Джей Берг был законченным психом – он увешал все стены кабинета старинным и современным оружием. В углу стояли латы, а повсюду в шкафах и витринах были разложены арбалеты, луки, стрелы, винтовки, ножи, мачете. В качестве пресс-папье он использовал ручную гранату. Когда его спрашивали о столь сногсшибательном декоре, Джей Берг отвечал:
– Так я чувствую себя в безопасности.
Помимо увлечения оружием, Джей Берг явно тосковал по порнобизнесу. Порнография была его истинным призванием, и он продолжал руководить издательством только потому, что оно приносило огромный доход. Сердце его принадлежало новой компании, которую он организовал на пару с шурином. Компания называлась "Блу мувиз инкорпорейтед" и снимала дешевые эротические фильмы. Они делали быстрые деньги с помощью минимального содержания и максимально обнаженного тела, и это давало Джею то удовольствие, которого он лишился в "Палисейдз" с тех пор, как она стала полуреспектабельной. В целом же Джей Берг был счастливым человеком. Как он сам говаривал: "Я сам пеку себе пирог и сам его ем".
Лишь немногие в Америке могли сказать о себе такое же.
Окончательную победу сексуальной революции Барбара встретила в возрасте тридцати одного года разведенной, привлекательной и доступной женщиной. Хотя молодежная культура и утверждала, что в тридцать жизнь кончена, но Барбара открыла для себя, что Нью-Йорк прямо-таки кишит мужчинами всех сортов, возрастов и размеров, на любой вкус, случай, какого угодно рода занятий, общественного положения и опыта, и она имеет спрос на сексуальном рынке.
Барбара знакомилась с мужчинами на работе, на приемах, конференциях и совещаниях. Дважды она позволила подцепить себя в баре отеля "Ридженси", а как-то ранним утром это произошло в закусочной на Третьей авеню. Был случай, когда она сама проявила инициативу и подцепила менеджера по маркетингу прямо в самолете, выполнявшем чартерный рейс в Вашингтон. Женатые друзья и подруги тоже всячески стремились устроить ее личную жизнь и знакомили Барбару с друзьями своих друзей, и в результате люди, которых она едва знала, раздавали ее телефон мужчинам, с которыми она и вовсе была не знакома.
Все правила переменились. Уже не шла речь о том, чтобы держаться за руки во время первого свидания и целоваться только на третьем. В конце шестидесятых женщина, принимающая приглашение от мужчины куда бы то ни было, как бы уже соглашалась спать с ним, и оба понимали это именно так. В действительности система работала неплохо, поскольку Барбара очень быстро для себя уяснила, что если она находит мужчину достаточно симпатичным, чтобы пойти с ним в какое-нибудь заведение, то он вполне годится и для секса.
За два года, прошедшие после ее развода, Барбара переспала с телевизионным продюсером, который так много курил марихуаны, что его потенция была на грани, с влиятельным политическим деятелем, который после жаркого уик-энда, проведенного в постели, клялся в вечной любви и восхищении, но больше так и не объявился. У нее был стремительный роман с адвокатом, увлекавшимся психоанализом, который безумно в нее влюбился, а позже признался, что его неудержимо тянет к разведенным женщинам и увлечение психоанализом как раз и вызвано желанием избавиться от этой странной навязчивой идеи. У нее был роман с известным киносценаристом, который сказал ей, что вообще-то предпочитает секс втроем, и спросил, не возражает ли она, чтобы он пригласил еще одну девушку. Когда Барбара дала ему отставку, он пожал плечами и поинтересовался, не могла ли бы она, в таком случае, хотя бы стирать его носки и белье, так как отель "Карлайл", где он живет, дерет за услуги прачечной втридорога.
Дважды Барбаре казалось, что она влюблена. Несколько месяцев она прожила с Алексом Прошкой, довольно известным художником-миниатюристом, который переехал к ней из своей студии, но спустя несколько месяцев объявил, что она губит его работу. Он съехал, подарив ей на прощание одно из своих крошечных полотен размером в один квадратный дюйм. В то время эта работа оценивалась в пять тысяч долларов.
Через полгода после исчезновения Алекса в жизнь Барбары вошел адвокат по имени Лен Колонер. Он был в разводе и вполне обаятелен, но главное – он символизировал собой некую стабильность. Он сделал Барбаре предложение, она его приняла, а через две недели, без всякого предупреждения, он женился на своей бывшей жене. Барбара испытала опустошение и решила залатать свою истерзанную душу с помощью внимания других мужчин. Вот тогда-то она и ухватила своего менеджера на чартерном рейсе в Вашингтон. Она поклялась себе, что любви с нее довольно.
У нее была серия знакомств на одну ночь и множество интрижек продолжительностью в две недели. Она была готова завалиться в постель с любым хоть немного симпатичным мужчиной, стоило ему только позвать ее, и подчас она просыпалась утром с ужасного похмелья, не в силах вспомнить имя спавшего в ее постели. У нее случались и одновременные романы с двумя, которыми она жонглировала, возбужденная обилием мужского внимания и их заочным соперничеством, и изощрялась в отговорках и увертках, вынужденная скрывать существование одного из них от другого.
На какое-то время это захватывало, как красочное кино, и Барбара была влюблена сама в себя. Она любила ту роль, которую она играла, любила женщину, которой восхищаются столько мужчин. Но вскоре Барбара поняла, что этот чарующий образ не отвечает ей взаимностью. Она почувствовала, что находится в постоянном возбуждении, в ожидании следующего мужчины, следующего звонка, следующей встречи. Ничто не могло утолить в ней эту жажду. Но при этом Барбара осознавала, что в эмоциональном плане ее угнетает беспорядочная половая жизнь. Переходя из рук одного мужчины в объятия другого, из одной постели в другую, она не получала удовлетворения. Она открыла, что после нескольких интимных встреч с мужчиной она привязывается к нему, становится от него зависимой, хочет от него все больше и больше. Как ни парадоксально, но тот стиль жизни, который она сама себе избрала, как раз и не позволял ей получать это "больше и больше", получать удовлетворение в ответ на ее самоотдачу.
Секс был для нее словно наркотик, внутри же у нее была пустота. Она обнаружила, что за всем тем калейдоскопом, которым была ее жизнь, дом ее оставался пуст. Чем сильнее она скучала по семейной жизни, тем меньше она вспоминала о Дике. Когда же она думала о муже, единственное, что приходило на ум, была страшная усталость, в которой она жила все те годы: усталость от сочетания семейной жизни, карьеры и воспитания детей. Тогда Барбара не понимала этого, вероятно, слишком уставала, чтобы что-либо понимать, но после двадцати она жила в состоянии постоянного изнеможения. Теперь, когда ей было немногим за тридцать, она испытывала веселость, обратная сторона которой была слегка окрашена чувством отчаяния.
Однако Барбара не зацикливалась на этом чувстве и продолжала жить.
Странно, но получилось так, что Аннетт и Кристиан пошли в старую школу Полинга, куда ходила и Барбара. После первого лета, проведенного ими с бабушкой, всем казалось вполне естественным, что дети останутся в Полинге. Возможно, в пятидесятые разлука с детьми показалась бы ей невыносимой. Но теперь, в семидесятые, после развода, живя одна и с головой уйдя в свою карьеру, она приняла это как наиболее разумное решение. Может, она и ищет себе оправданий, думала Барбара, но в какой-то мере это помогает ей мириться с тем обстоятельством, что детей растит ее мать, а не она сама.
Не то чтобы она не любила своих детей. Не то чтобы она не способна была всем их обеспечить, включая и образцовое мужское влияние, которое психологи называли жизненно необходимым для полноценного эмоционального развития и мальчиков, и девочек. Но у Барбары не было выбора. Оба дедушки умерли. Дик жил в Пенсаколе, и на его шее висели трое детей другой женщины, а Барбара до сих пор не встретила человека, который бы мог заменить отца ее детям. Вся ее жизнь была серией проб и ошибок в любовниках, а психологи утверждали, что множество "пап" для ребенка хуже, чем отсутствие отца.
Поэтому было легче пойти по пути наименьшего сопротивления, к тому же это был наиболее разумный путь, и оставить детей на попечение бабушки, чем признать тяжелые последствия столь легкого решения. Барбара огорчилась, когда осознала, что ее больше волнует собственная жизнь, чем жизнь ее детей. Она никогда не слышала и не читала ни об одной женщине, которая ставила бы себя на первое место. Она обвиняла себя в бессердечии и эгоизме; она удивлялась, как извратился ее материнский инстинкт, и молила Бога, чтобы правы оказались те немногие специалисты, кто утверждал, что решающим для ребенка является не число встреч с матерью, а как они происходят. Лишь позднее, с наступлением эры "женской свободы", Барбара узнала, что и другие женщины находят воспитание детей скучным и утомительным, и только когда замаячила перспектива второго замужества, Барбара наконец-то нашла в себе силы вслух признать свою вину и таким образом освободиться от нее.
В январе 1970 года Барбара вернулась на работу в "Джаред и Сполин" – теперь уже на ее условиях.
Она думала, что больше никогда не увидится с Леоном Крэватом. Но он неожиданно позвонил и пригласил ее пообедать в "Итальянский павильон".
– А почему бы не "Брюссель"? Это ближе к моей работе, – ответила Барбара. Теперь она играла на своем поле. В этом ресторане она была знакома с мэтром, с барменом и с официантами. Это будет все равно что иметь преимущество в численном составе.
– В час? – спросил Леон Крэват.
– В час.
Барбара и не подумала забивать себе голову нарочитыми опозданиями. С Леоном Крэватом она уже все выяснила. Интересно, что ему нужно. Впрочем, она не заставила себя ждать.
– Что вы скажете насчет возвращения в "Дж. и С."? – спросил он. Он уже успел сообщить ей, – разумеется, конфиденциально, – что Стенли Бэрман "не срабатывает". Барбара могла бы сказать ему это год назад. Но год назад Леон Крэват не удосужился спросить ее мнения.
– Мои условия прежние, – сказала Барбара. Она могла позволить себе это безразличие. Ей нравилось в "Палисейдз", к ней хорошо относились там, и у нее была практически полная свобода действий. Если уж "Дж. и С." хотят заполучить ее назад, они должны пройти весь путь до конца.
– Мы готовы удовлетворить ваши условия, – сказал Леон Крэват. Его голос абсолютно ничего не выражал. Если Ай-Би-Эм могла бы сконструировать компьютер, грызущий ногти, то это был бы Леон Крэват.
– Должность, оклад и статус? – спросила Барбара.
– Все, – сказал Леон Крэват. – Мы совершили ошибку, отпустив вас.
"Как мило с его стороны, что он признает это", – подумала Барбара. Она дала ему немного подождать, прежде чем ответила. Она помешивала кофе у себя в чашечке и кусала корочку лимона. Правая рука Леона Крэвата лежала на белой скатерти. Она сидела рядом с ним на банкетке. Вдруг она импульсивно взяла его руку в свои и стала ее внимательно изучать. – Знаете, что я вам скажу, Леон, – сказала она, – вам уже слишком много лет, чтобы грызть ногти.
Это был наивысший триумф. Барбара дала интервью репортеру "Таймс", который готовил статью о служебном продвижении женщин – от девочки, подающей кофе, до руководителя высшего звена. В Рекламном клубе она выступила с докладом о рекламе и продаже издательской продукции. Ее речь цитировалась в еженедельнике "Паблишер уикли", а писательская газета "Райтерз ньюслеттер" взахлеб распиналась о ее обаянии, компетентности и блестящем будущем.
У Барбары были деньги и положение. Она научилась бросать вызов и побеждать. Жизнь продолжалась, с ее телефонными звонками и сделками, бестселлерами и поездками по стране, любовниками и любовью, детьми и всеми прихотями, которые только можно было купить за деньги и власть, – и так до самого лета 1971 года.
В то лето, в августе, она познакомилась с Натом Баумом.
6
Вначале все происходило так, словно опять вернулись пятидесятые. На их первом свидании в ресторане Нат не предложил ей переспать. Лишь спустя неделю он вновь позвонил ей, они отправились выпить в бар и так хорошо провели время, что оба отменили свои вечерние встречи, чтобы и поужинать вдвоем. Усаживая ее в такси, он поцеловал Барбару в лоб. Это было первый раз, когда они прикоснулись друг к другу. На третье свидание он явился с одной желтой розой, а после ужина поехал проводить ее до дома. В холле ее огромной квартиры он поцеловал ее в губы, пожелал спокойной ночи и удалился.
Таким образом, к тому моменту, когда они оказались вместе в постели, что случилось лишь на их пятом свидании, это произошло по обоюдному согласию и взаимному желанию. Это было некое сочетание похоти и необходимости, настоящее любовное приключение. Когда Нат собрался уходить, было уже далеко за полночь.
– До завтра? – спросил он, одеваясь. Барбаре нравилось, как он подбирает одежду: шелковая набивная рубашка от Сен-Лорана с галстуком контрастной, но красивой расцветки. По ее мнению, у него был лучший вкус из всех мужчин, которых она знавала.
– А как же твоя жена? – спросила Барбара. Впервые с момента их знакомства встал вопрос о семье Ната. Он воспринял его легко.
– У нас уговор. – Теперь он натягивал брюки: серо-голубые, внизу клеш и никаких карманов. Все, что он носил, было как сливки. Кашмирский шелк и мягчайшая фланель. "Он самый чувственный мужчина из всех, кого я встречала", – решила Барбара.
– У тебя своя жизнь, а у нее – своя?