18
После обеда в "Четырех временах года" Ники отправилась за покупками в "Бергдорф Гудман". Там она приобрела несколько пар хлопчатобумажных брюк, рубашки и три летних платья - для отпуска в Провансе.
Потом она не торопясь отправилась пешком к себе домой в Саттон-Плейс, откуда открывался вид на Ист-Ривер и центральную часть Манхэттена.
День был душный и жаркий, под сорок градусов, и, хотя на ней был всего лишь легкий костюм, скоро он стал мокрым и липким. Добравшись наконец до своего дома, она с наслаждением ступила в прохладный сумрачный вестибюль.
Забрав почту, она поднялась в свою просторную, полную воздуха и света квартиру на верхнем этаже. Горничная Гертруда, приходившая сюда каждый день, независимо оттого, была ли Ники в отъезде или нет, опустила жалюзи на окнах и на весь день включила кондиционер. В квартире было сумрачно и прохладно, и Ники почувствовала облегчение после долгой прогулки по бурлящим, пышущим жаром улицам Манхэттена.
Она кинула сумки с покупками на пол в спальне, стены которой были цвета морской волны, в тон ковру и французской мебели в стиле "кантри", и прошла через просторную прихожую на кухню. Там она вытащила из холодильника бутылку содовой, налила полный стакан, жадно отпила и вернулась с ним обратно в спальню. Скинув элегантный черно-белый костюм и повесив его в большой встроенный шкаф, Ники облачилась в один из просторных хлопковых халатов, привезенных из Марокко несколько лет тому назад.
Через несколько минут она уже сидела за рабочим столом в заставленном книгами кабинете. Из окна открывался замечательный вид на реку, "Эмпайр стэйт билдинг", здание корпорации "Крайслер" и другие небоскребы, протянувшиеся от центра острова Манхэттен до двух башен-близнецов на самом его краю.
Сделав большой глоток, Ники посмотрела на часы, стоявшие на викторианском бюро, и с удивлением обнаружила, что уже шесть вечера. На лежавшей перед ней папке было написано: "Дети пекинской весны". Ники открыла ее и просмотрела первые страницы предисловия для книги Кли. Аннетт, ее секретарша, отправила текст с курьером в Париж несколько дней назад, а сегодня рано утром Кли позвонил ей и сказал, что все замечательно и предисловие ему очень понравилось. Ники обрадовалась, что он доволен и не стал возражать против объема. Предисловие заняло пятьдесят машинописных страниц. Кли сказал, что оно получилось компактным и выразительным.
- Лучше коротко и ясно, чем длинно и невнятно, - добавил он, прежде чем положить трубку.
Ники убрала папку в один из глубоких ящиков стола и начала разбирать почту, захваченную из спальни. Ничего серьезного: счета, открытки от друзей и знакомых, находящихся в отпуске, письмо от адвоката о делах "Никуэлл" - ее собственной производственной компании. Но даже оно не представляло большой важности, и Ники положила почту на черный лакированный японский поднос на столе - время терпит.
Возвращаясь на кухню с пустым стаканом, она остановилась в дверях гостиной и оглядела ее критическим взглядом. Комната была очень красива, слов нет. Огромная, с большим окном, она была обставлена старинной английской мебелью. В ее отделке были использованы легкие светлые тона, главным образом различные оттенки персика и абрикоса, а также бледно-зеленые и нежно-голубые. По вечерам гостиная была особенно уютной.
Ники любила свою квартиру, словно плывущую в небесах - легкую, воздушную и веселую. Днем ли, ночью ли, в ней всегда было хорошо, в любую погоду. В погожие дни - солнечно и празднично, в дождь и метель - жутковато и одновременно уютно и радостно. С наступлением темноты квартира становилась частью сказочной страны под названием Манхэттен - когда кругом зажигался свет и лился внутрь через множество окон.
Родители убедили Ники купить эту квартиру четыре года назад, и теперь она была счастлива, что послушалась их. Это был ее дом в истинном смысле слова - ее пристанище, в котором она отдыхала в перерывах между поездками и командировками.
Бело-голубая кухня, сверкавшая чистотой, была современна и удобна. Ники налила себе еще стакан содовой и вернулась в кабинет.
Упав на софу, она положила ноги на кофейный столик и обратилась мыслями к Кли и их роману, вспоминая, что сказал ей Арч - сначала на службе, а потом за обедом.
У него все выходило гладко, но, по ее мнению, он упрощал дело. У нее все еще не было уверенности, что ей удастся свести воедино отношения с Кли, замужество, жизнь в Париже и карьеру на американском телевидении, требовавшую ее присутствия в Нью-Йорке хотя бы время от времени.
"Ну конечно же, ты сможешь, ты справишься", - нашептывал ей внутренний голос.
"Как знать, может, и так", - подумала она и рассмеялась вслух. Как и большинству молодых современных женщин, ей хотелось многого. Всего и сразу. А потом еще ну совсем чуть-чуть. Возможно ли такое?
А вдруг, если они с Кли поженятся, он захочет ребенка? Но захочет ли она? Иногда она отвечала себе "да", иногда - "нет", особенно в те дни, когда вспоминала, о каких ужасах ей приходится рассказывать изо дня в день. Да и кто захочет рожать ребенка в таком сумасшедшем мире? Только сумасшедшая.
Ее мать, историк, не уставала повторять, что мир всегда был ужасен, с незапамятных времен.
"Ты не должна, ты не можешь существовать с такими представлениями о жизни, - сказала она совсем недавно. - Если бы на протяжении веков все думали точно так же, как ты, и не заводили бы детей лишь потому, что мир такой злой, ужасный и гадкий, род человеческий давно бы исчез с лица земли".
"Мать - мудрая женщина, кто спорит. И все же…" - думала Ники, тяжело вздыхая. Положив голову на обтянутые вощеным ситцем диванные подушки, она закрыла глаза и отдалась потоку мыслей.
В некотором смысле все сводилось к ее отношению к Кли. Она привязалась к нему, и страсть ее не знает границ. Но вот любит ли она его? А если и любит, то достаточно ли сильно для того, чтобы связать с ним жизнь навсегда? Что, если это лишь мимолетное увлечение? Ответа на этот вопрос она не знала. Да и он хоть и сказал ей пару раз, что любит ее, больше она от него этого не слышала. О женитьбе же он и вовсе не упоминал. Но хочет ли она выйти за него замуж? "Не знаю", - сказала она себе.
Ники открыла глаза и села, внезапно разозлившись на себя. Ну почему она все время колеблется? И на этот вопрос ответа у нее не было, по крайней мере точного ответа. Да, она полностью осознает, как важна для нее карьера. Работа вошла в ее плоть и кровь. Уж не в этом ли все дело? Не это ли главное препятствие? К тому же Кли живет в Париже, и ему нравится жить там, вряд ли он собирается переселиться обратно в Штаты. А она живет в Нью-Йорке и должна оставаться здесь, где находится ее компания. Кроме того, она не последнее лицо на американском телевидении. "Может быть, причина сомнений в том, - призналась она себе, - что я не готова поставить под угрозу свою блестящую карьеру?"
Ники машинально посмотрела на часы. Было без десяти минут семь, пора включать Эй-ти-эн, смотреть вечерний выпуск новостей своей собственной компании с ведущим Майком Фаулером, с которым они дружны.
Она подошла к стеллажу, где стоял телевизор, включила его и вернулась на диван.
Сначала шли местные нью-йоркские новости, и Ники слушала вполуха и смотрела вполглаза. Она взяла с журнального столика свежий номер "Тайм", нашла раздел, касающийся прессы, и стала читать.
Некоторое время спустя, услышав бравурные звуки знакомой музыкальной заставки, предварявшей вечерние выпуски новостей Эй-ти-эн, Ники подняла голову.
На экране показался Майк. Выглядел он прекрасно и держался уверенно. Как всегда. Как и Питер Дженнингс с Эй-би-си, Майк был красавцем, и к тому же великолепным журналистом. По ее мнению, Питеру и Майку не было равных. Первоклассные репортеры, они сразу ухватывали суть дела. Их сообщения были содержательны и взвешенны. Они пользовались огромной популярностью.
Прислушиваясь к тому, как Майк перечисляет главные события дня, Ники продолжала читать статью в "Тайм". Начались подробные сообщения.
Услышав голос римского корреспондента Тони Джонсона, Ники оторвалась от журнала и насторожилась.
Тони рассказывал о стрельбе на политическом митинге близ Рима. Какой-то ненормальный, вооруженный автоматом, открыл беспорядочную стрельбу по толпе и ранил несколько человек. По слухам, нападение было не чем иным, как попыткой политического убийства со стороны соперничающей партии.
Камера отъехала от Тони и медленно панорамировала площадь. На секунду она задержалась на кучке людей слева от трибуны и выхватила одно из лиц.
Ники привстала.
- Чарльз! - выдохнула она. - Это же Чарльз!
Да нет же, это невозможно. Он мертв. Она замерла словно громом пораженная.
Чарльз Деверо покончил жизнь самоубийством два с половиной года назад, всего за несколько недель до назначенной свадьбы. Как мог он оказаться в Риме, да еще целым и невредимым? Нет, это не Чарльз. Не может быть. Чарльз утопился у побережья Англии. В этом не было сомнений. Вот только тела его так и не нашли.
Вдруг Ники осенило: да, это был он. Чарльз жив. Непонятно только, как такое могло случиться? Почему он исчез из ее жизни? Что ей теперь делать? И делать ли что-то вообще?
Часть третья
Заговорщики
Фальшивое лицо должно прятать то,
Что известно фальшивому сердцу.
Уильям Шекспир
19
Дом, где жила Анна Деверо, был старый, очень старый, а также известный своим прошлым и несравненной красотой.
Назывался он Пулленбрук и находился на низком лесистом плато в лощине у подножия холмов Саут-Даунс. Расположенный в самом сердце заповедного Суссекса, дом казался укромным, несмотря на внушительные размеры. Складки пастбищ скрывали его, и по мере приближения верхушки труб становились видны лишь в последний момент. Потом сквозь густые кроны высоченных деревьев на краю парка вдруг представал взору и сам огромный дом, так что у новичков невольно захватывало дух.
Построенное в 1565 году дальним предком Анны, поместье было типичнейшим сооружением эпохи Тюдоров, в особенности елизаветинского периода, о чем неоспоримо свидетельствовали серые каменные стены, наполовину деревянные фронтоны, огромные окна со свинцовыми переплетами, квадратные эркеры и многочисленные трубы.
Вокруг главного здания примостились пристройки, конюшни, церквушка и два обнесенных стеной сада; по обеим сторонам дома и перед фасадом простирался изумительной красоты парк, где, как и много веков назад, бродили лани.
Дом сохранился почти в первозданном виде и теперь выглядел так же, как и в те дни, когда был возведен неким сэром Эдмундом Клиффордом, вельможей и рыцарем-воином Елизаветы Тюдор, королевы английской. Королева пожаловала земли Пуллена сэру Эдмунду в награду за службу короне; позже она удостоила его и других милостей и произвела в пэры, присвоив ему титул графа Клиффорда Аллендейлского и подарив замок Аллендейл и новые земельные угодья в Суссексе.
Сам Эдмунд, а затем и старший сын Томас, унаследовавший титул графа, и все прочие его потомки обитали попеременно то в поместье, то в замке. К концу семнадцатого века Клиффорды стали постоянно жить в замке, который за многие годы разросся и приобрел истинное величие, а поместный особняк с того же времени был обитаем только часть года. Однако за ним всегда хорошо присматривали и вовремя ремонтировали, и на протяжении веков он прекрасно сохранился как внутри, так и снаружи.
К счастью, оттого, что семья Клиффордов в последующие века большую часть времени жила в замке Аллендейл, Пулленбрук оказался неподвержен существенным перестройкам и сохранил в неприкосновенности как свой архитектурный облик, так и Дух эпохи Тюдоров.
Дед Анны, девятый по счету граф, получивший право старшинства, предпочел особняк огромному замку, и таким образом в 1910 году Пулленбрук вновь стал главным местом жительства Клиффордов. Его сын Джулиан, десятый граф и отец Анны, последовал примеру своего отца и прожил в поместье до самой смерти.
Анна Клиффорд Деверо провела в Пулленбруке всю жизнь. Она родилась там 26 апреля 1931 года. Будучи дочерью графа, она носила титул леди, который сохранила и после замужества. В этом древнем доме ее воспитали, из него в 1948 году выдали замуж, и в него же она вернулась молодой вдовой с маленьким сыном три года спустя. В то время ей лучше было находиться в кругу семьи, чем жить одной в огромном особняке в Лондоне, оставленном ей покойным супругом Генри Деверо.
Когда ее брат Джеффри унаследовал титул графа, поместья и земли после смерти отца в 1955 году, он решил поселиться в замке Аллендейл. Понимая, как сильно сестра его привязана к особняку в Суссексе, он предложил ей жить там сколько она пожелает, независимо оттого, выйдет она замуж вторично или нет.
Тридцать восемь лет спустя она все еще жила в Пулленбруке в качестве фактической хозяйки дома своего брата. Сказать, что Анна любила Пулленбрук, значит, не сказать ничего. В некотором смысле она боготворила его. Вся ее жизнь была посвящена поместью, ибо только тут она испытывала чувство покоя и защищенности. Фамильные стены охраняли ее. Кроме того, ей очень нравилась величавая красота старинного особняка и витавший в нем дух вечности. Он был символом продолжения рода и прошлого семьи. Иной раз Анна спрашивала себя, что бы делала, не будь этого дома, в котором она провела столько горьких часов, пытаясь совладать то с печалью, то с одиночеством и сердечной болью, то со скорбью и неизбывной тоской, а то и просто с недугом. Уже одно то, что дом пережил века, казалось, давало ей уверенность в том, что и она сможет пережить и переживет все, несмотря ни на что.
В то воскресное августовское утро Анна вошла в большой зал. Как ни легка была ее поступь, каблучки все же звонко цокали о каменный пол. С букетом роз в руках она ненадолго замерла в дверях, любуясь красотой и покоем, царившими в зале. Так она делала довольно часто - зал неизменно очаровывал ее.
Тысячи пылинок кружились в дрожащих потоках света, лившихся сквозь окна, в остальном же в комнате не было заметно ни малейшего движения. Зал был спокоен, тих и весь залит ярким солнечным светом, который наводил глянец на старинную деревянную мебель, придавая ей мягкий блеск, и выхватывал из тени старинные портреты предков работы таких известных мастеров, как Лели, Гейнсборо и Ромней.
По лицу Анны пробежала легкая улыбка. Все в доме доставляло ей неимоверное удовольствие, но этот зал был ее любимым. Подойдя к длинному обеденному столу, Анна поставила букет на середину и отступила, придирчиво оглядывая его. Главный садовник срезал цветы ранним утром. Они были великолепны. Являя миру все оттенки розового, они чудесно смотрелись в серебряном кувшине с фамильным вензелем, отражавшимся в старинной столешнице. Розы полностью распустились, и несколько лепестков опали. Анна хотела убрать их, но передумала и оставила лежать, решив, что они очень хороши рядом с серебряным кувшином.
Анна вышла через тяжелую резную дверь, ведшую в личные покои, закрытые для посторонних.
Цветочная комната, где она занималась букетами, располагалась справа, по другую сторону вымощенного камнем вестибюля. Войдя в нее, Анна взяла последнюю вазу с цветами со старинного рабочего стола и отнесла ее в гостиную. Это была просторная комната с высокими окнами в свинцовых переплетах и квадратным эркером, огромным камином и высоким потолком с кессонами. Отделана она была преимущественно в зеленоватых и цвета морской волны тонах; те же оттенки присутствовали в обивке мебели и обюссонском ковре на полу; некоторые оттенки зеленого были настолько бледны, что казались серебристо-серыми. Комнату украшали старинные безделушки и картины эпохи короля Георга конца восемнадцатого - начала девятнадцатого веков. Как и большой зал, эта комната навевала спокойствие и мысли о вечном.
Поставив высокую хрустальную вазу на старинный столик для фруктов в центре комнаты, Анна поспешила в малую гостиную, служившую ей кабинетом.
В этой уютной и удобной комнате, казалось, всегда светило солнце - оттого, что стены были желтые; на полу лежал малинового цвета ковер, а большое двойное кресло, покрытое полосатой малиново-белой накидкой, стояло у камина. Самым существенным предметом обстановки был старинный стол орехового дерева. За ним-то теперь и сидела Анна, просматривая утреннюю почту. Закончив читать, она взяла меню, приготовленное для кухарки Пилар, и снова просмотрела его. Потом пробежала глазами заготовленный накануне список дел на день и стала методично отмечать те, что уже успела сделать.
В это мгновение от двери упала чья-то тень. Подняв голову, Анна тепло улыбнулась, увидев Филипа Ролингса.
- Я тебе помешал?
- Нет, что ты. Вовсе нет. Я всего лишь просматривала список дел и рада сообщить тебе, что управилась со всеми. Теперь я свободна как птичка и в полном твоем распоряжении.
- Рад слышать это, - сказал Филип и не спеша вошел в комнату. Стройный мужчина среднего роста, с умными серыми глазами на привлекательном, чуть мальчишеском лице, он выглядел моложе своих пятидесяти шести лет, хотя его темные волосы уже тронула седина. В то утро на нем был пестрый бордовый шейный платок, бледно-голубая рубашка с открытым воротом, темно-серые свободные брюки и спортивный пиджак в серую клетку, из-за чего его можно было принять скорее за сельского помещика, нежели большого человека в британском министерстве иностранных дел.
- Я думал, может быть, мы погуляем перед обедом? - продолжал Филип с улыбкой.
- Почему бы нет? С огромным удовольствием, - ответила Анна. - Я и сама собиралась предложить тебе то же самое. Так что пошли в гардеробную, я меню туфли на другие, без каблуков, а потом можно пройтись до Горы влюбленных. Отличное место для прогулок, и не очень далеко.
- Прекрасно.
Анна взглянула на часы и, поднимаясь, добавила:
- У нас есть около часа. Достаточно, чтобы и погулять, и что-нибудь выпить перед трапезой. Инес подаст сырное суфле ровно в час. Пилар готовит его специально для тебя.
Филип обнял Анну за плечи, и они вышли в коридор.
- Все в этом доме прекрасно, за одним лишь исключением. Меня здесь окончательно избалуют, - добродушно пробурчал он и поцеловал Анну в щеку.
- Тебя, пожалуй, не мешает немножко испортить, - рассмеялась Анна, и в ее прекрасных глазах, как в зеркале, отразились любовь и нежность, сиявшие в его взоре.
Гора влюбленных возвышалась позади дома, с нее открывался изумительный вид на мили вокруг.