Как мы умудрились выбраться из верхних шкурок и обуви, практически не выпуская друг друга? Его шарф показался мне нескончаемым. Пытаясь размотать и стянуть, я так запуталась, что Снегов, подавив смешок, осторожно отнял хвосты ("Нет, ничего личного… Просто не хочу быть задушенным") и высвободился, другой рукой придерживая меня - словно боялся отпустить даже на миг.
Чуть не зажмурившись от смущения, я потянула его в спальню. Перешагнув порог, он обвел комнату внимательным взглядом, замечая, казалось, каждую деталь, потом взял мое лицо в ладони, нежно провел пальцами по щекам, по контуру бровей, коснулся нижней губы…
Дрогнув, я прижала к щеке его ладонь. Склоненное надо мной лицо приближалось завораживающе медленно; темно-карие глаза казались нездешне огромными. Не выдержав, я сама подалась навстречу, заходясь в поцелуе. Снегов встретил мой порыв такой страстностью, что я на мгновение оробела, но тут же забыла об этом, увлекаемая жаркой волной.
Я толком не помню, как мы оказались в постели и уже без одежды; замирало сердце, сознание заволакивало пеленой. Только помню, что когда впервые целиком соприкоснулась с ним всем телом, пронзило ощущение настолько острое, что меня буквально бросило ему навстречу.
Остатки застенчивости растворились в чувственном наплыве. От его поцелуев на груди оставалось легкое покалывание, он слегка царапал кожу подбородком, ощущение было необыкновенно волнующим. Я обмирала от каждого прикосновения, изнывая от нежности, целуя его лицо, осторожно дотрагиваясь губами до бьющейся жилки на шее, прикасаясь к плечам, груди… и всему остальному.
Теперь уже не было ничего естественней, чем обнаженность - наши тела казались продолжением друг друга; прижимаясь к нему, я задыхалась не только от страсти, но и от ощущения чего-то необыкновенно родного - от резкой морщинки между бровей до кончиков пальцев ног.
Его руки то медлительно интимно бродили по моему телу, едва касаясь, то ласкали безудержно и настойчиво, так, что я плавилась в его прикосновениях; оставалось только ощущение одновременной гладкости и шероховатости кожи и силы, которую излучало его тело.
- Рюрик!.. - выдохнула я.
Он судорожно всхлипнул, прижал меня к себе так, что я едва могла шевельнуться, стал быстро целовать мое лицо: нос, щеки, губы… Шептал:
- Тикки, Тикки…
От звука его голоса я задохнулась, чувствуя, что сердце готово выпрыгнуть из груди.
А потом меня выбило за пределы физической реальности, и я перестала ощущать себя, проваливаясь в пульсирующее пространство…
Когда я пришла в себя, Снегов смотрел почти с испугом.
- Тикки!.. Ты где?
Я потянулась к нему.
- Здесь… рядом… с тобой…
- Не пугай меня так больше!
Проснувшись, я плотнее завернулась в одеяло и долго лежала, баюкая обрывки вчерашнего сна. И совершенно не важно, что он мог присниться мне наяву - в данный момент я все равно еще сплю. Уловив несвязность в своих рассуждениях, я улыбнулась.
На столике рядом с кроватью была приколота записка: "С добрым утром. Я на работу. Не смог будить тебя - ты так сладко спала… Р."
Я закрыла глаза. Сейчас, кажется, от счастья можно раствориться в солнечной пыли! Неужели все это - со мной?
Снова перечитала записку - материальное свидетельство приснившегося. Взгляд задержался на букве "Р". Рюрик. Рюрик Вениаминович.
Восторг переполнял меня. "Боже, какое счастье! - подумала я. - Теперь мне никогда больше не придется ломать язык о его дурацкое имя с еще более дурацким отчеством!.."
Впрочем, не выйдет: на работе придется оставить все как есть.
Не удержавшись, я села в кровати и безудержно рассмеялась. "Людмила Прокофьевна, я решительно вас не узнаю", - начала я, но тут же махнула рукой: бесполезно. Сегодня нет никакой Людмилы Прокофьевны, директора агентства недвижимости и железной леди - только незнакомая, безумно счастливая женщина, которую - не зовут - ласково называют: "Тикки".
Не помню уже, в какой момент стали сплетаться строчки, но никогда еще я такие не писала стихов. Так, словно свою душу, вынув и отряхнув, положила на всеобщее обозрение. Было жутко и отчаянно.
Стихи написались на одном дыхании.
Сама не знаю, откуда взялась отвага - но дальше я совершила, наверное, самый смелый поступок за всю свою жизнь. Я набрала текст, выйдя "в приват", зажмурилась - и отправила его.
ЛЕДИ - БРОДЯГЕ:
Не ты ли, цепная свобода,
Держала меня на плаву,
Чтоб я бесконечные годы
Хоть делала вид, что живу? -
Чтоб билась флажком на флагштоке
И птицей в сетях-силках,
И листиком в водостоке,
И сердцем в жестоких руках…
Успей, подхвати, заклинаю,
Меня из-под ног толпы.
Скажи, я очень смешная,
Лишенная скорлупы?
Я снова умею плакать -
Так плачет мир ледяной,
Очнувшийся, чтобы в слякоть
Оплыть, обнявшись с весной,
Любить - на собственной тризне -
До самой смерти - ее,
Отдать ей искорку жизни -
И снова в небытие.
Молчи, не думай об этом,
Я так сегодня смела!
Холодное ты мое лето,
Я вновь до тебя дожила…
Я долго сидела в кресле, боясь пошевелиться. Шаг сделан, и повернуть назад невозможно.
Большего я сказать не могла - даже если бы захотела.
Вечером я получила письмо.
РЮРИК - ТИККИ:
Ты и так - смешная, родная
И пугливая, будто тень.
Угасает осенний день.
Я любую тебя узнаю!Для чего же, едва дыша,
Затаившись у самой кромки,
Ты бессонно глядишь в потемки?
Ты и так для меня хороша.Легче шороха шаг тревожный…
Только скрипнет тихонько дверь.
Что мне делать с тобой теперь,
Осень, шепот мой осторожный…
Закрыв глаза, я медленно, про себя, повторила: "Осень, шепот мой осторожный…" Снегов, Снегов! Я отметила, кстати, что он намеренно сместил акценты: "Рюрик - Тикки". Похоже, это намек?
"Зачем бродяге имя", да?
Я задумалась. Имя, положим, действительно дурацкое - ну и что?
"Неужели ваше имя такое страшное? - Не то слово!" Стоит ли за этим что-то серьезное? Вообще-то в детстве у мальчика с именем "Рюрик" могли быть сложности. "Потому что на улице котенка по имени Гав ожидают большие неприятности…" Интересно, каким был он в детстве?
"Рюшик"! Я фыркнула: вот уж эту форму он наверняка терпеть не может - я даже и проверять не собиралась.
Лично мне собственное имя всегда казалось страшно нелепым. С таким именем нужно быть как минимум героиней былины. Вообще же оно несуразно и неудобно в применении. За всю жизнь я встречала только одну удачную форму сокращения - это "Лада", образованная отцом от "Людочки" через "Ладочку". Пожалуй, меня устраивала "Людмила Прокофьевна".
Другое дело, что имя и не мешало мне - просто не воспринималось как свое. Я существовала отдельно, оно - отдельно. В большинстве случаев это не создавало дискомфорта.
И вообще "Тикки" нравится мне гораздо больше. Даже не так… Это мое имя. Когда он говорит "Тикки", я слышу, что он обо мне говорит, меня зовет, меня произносит.
Но в отличие от меня, Снегов, похоже, воспринимает себя и свое имя как единое целое. Он так серьезно сказал мне вчера, что его зовут Рюрик. А я рассмеялась!
Пообещав себе впредь быть более внимательной, шевельнув мышью, я оживила угасший экран.
Неделя прошла как в тумане. Появившись в офисе в среду, я едва смела поднять на Снегова глаза.
- Доброе утро, Людмила Прокофьевна.
- Здравствуйте, Рюрик Вениаминович.
Никогда бы не подумала, что официальное приветствие может звучать так волнующе. Я не нашла, как заговорить о том, что было между нами, а Снегов, похоже, хотел дать мне время привыкнуть. Что ж, он был прав - перемена в наших отношениях и впрямь оказалась для меня слишком резкой.
Но в четверг я набралась храбрости и под благовиднейшим предлогом вызвала Снегова к себе. Переступив порог кабинета, он первым делом запер дверь, заключил меня в объятия и крепко поцеловал.
- Теперь я вас слушаю, Людмила Прокофьевна, - со всей возможной серьезностью сказал он, не выпуская меня из рук. Я тоже поцеловала его, и только потом начала:
- Не кажется ли вам, Рюрик Вениаминович, что за последние два года между нами возникло множество вопросов, которые следовало бы обсудить?
- Согласен полностью.
- Располагаете временем?
Снегов слегка задумался, скрывая лукавые огоньки в глазах.
- Пожалуй. Представьте себе, до пятницы я совершенно свободен!
- А меня, видите ли, как раз интересует, насколько вы свободны после пятницы.
Рюрик посмотрел ласково и насмешливо.
- Для вас, леди Тикки, у меня всегда найдется время.
- Даже сейчас?
Чувствуя себя девчонкой, я обвила руками его шею и еще раз поцеловала. Он с готовностью ответил.
Уикенд обещал быть долгим.
"МНЕ НЕКУДА БОЛЬШЕ СПЕШИТЬ…"
Проснулась я, наверное, очень поздно. Невесомая дрема еще накатывала мягкими волнами, и выбираться из нее не хотелось. В доме стояла какая-то особенная, субботняя полуденная тишина, нарушаемая только легким дыханием. Не открывая глаз, я всем существом ощущала тепло спящего рядом мужчины. По всему телу разливалось истомное блаженство. Испугавшись, что все исчезнет, я попыталась поглубже зарыться в сон.
Эффект был обратный: старания разогнали остатки сна. Проснувшись окончательно, я шевельнулась, удобнее устраиваясь в его объятиях, и мечтательно улыбнулась.
Открыв глаза, я первым делом увидела медленное перемещение пылинок, вспыхивающих на солнце. Тяжелые гардины были задернуты неплотно. Широкая полоса солнечного света, минуя складчатые потоки тюля, сбегала на пол, пятная его, и взбиралась по покрывалу.
Чуть повернув голову, я перевела взгляд. Профиль лежащего возле меня человека был одновременно превосходно опознаваем - и абсолютно незнаком. Видимо, потому, что прежде мне никогда не доводилось видеть его спящим.
Значит, не приснилось…
Осторожно, стараясь не разбудить, я выбралась из-под обнимавшей меня руки, села рядом и склонилась над безмятежным, смягченным лицом со слегка приоткрытыми губами. Господи!.. Память охотно отозвалась: "Спящий мужчина - зрелище, над которым плачут ангелы". До сих пор, не находя этому подтверждения, я не относила себя к ангелам. Что в целом не удивительно. Но сейчас, когда лицо моего Бродяги утратило все свои маски, доспехи и прочую бутафорию… Разглядывая беззащитного, не готового к моему любопытному вниманию Снегова, я с ликованием убеждалась: нравится! Мне не требуется прилагать ни малейших усилий к тому, чтобы принять его, что называется, во плоти. Более того: пожалуй, я в восторге от того, что он во плоти. Он кажется мне не идеальным, но единственно правильным, единственно возможным здесь и сейчас. Одновременно я знала наверняка, что не смогу сказать ему об этом. И с неожиданным беспокойством думала о том, что он видит во мне и думает обо мне.
Странно. Ночью у меня этого и в мыслях не было. Впрочем, ночью у меня и мыслей-то особенно не было.
Он открыл один глаз, потом другой.
- Не пора ли нам наконец познакомиться, Рюрик Вениаминович? Повод у нас вроде бы уже есть? - Поразительно, насколько ласково может прозвучать хамский, в сущности, вопрос. Не ожидала от себя.
Нечего сказать, интересно начался день у моего чудесного гостя…
- Здравствуй… - Он привлек меня к себе и поцеловал, видимо, желая дать еще один веский повод для знакомства. Меня такое развитие событий более чем устроило.
Дальнейшее запомнилось мне словно бы вспышками. Помню, что в разговоре порой возникали перерывы, почему-то совершенно не мешающие его плавному течению. С трудом отрываясь друг от друга и отвлекаясь на технические нужды (в основном на чаепития различной протяженности), мы вновь возвращались к отставленной ненадолго теме.
- Так вот, о знакомстве. Ну и когда же ты догадался?
- Первый раз меня тряхнуло на пикнике - помнишь…
- Да уж, "пикничок" получился что надо!
- Угу. Так вот, когда я спросил, кто ты, а ты ответила: "Туу-тикки".
- Видел бы ты в тот момент свои глаза!
Снегов усмехнулся:
- Но ты-то видела! И что? Чем это мне помогло?
- Да ведь я не то что подумать, а даже… во сне увидеть и то не могла! - горячо возмутилась я.
- Так, а вот этого не надо. Разбором твоих кошмаров мы уже занимались.
- Хорошо. А глаза… Мало ли у кого какие глаза! Люди вообще иногда очень странно реагируют на самые обычные вещи. Ты мне зубы-то не заговаривай. Что, услышал "Туу-тикки" - и сразу догадался?
- Нет, конечно! Даже нельзя сказать, что заподозрил. Но… мелькнула безумная мысль. Я был почти уверен, что выдаю желаемое за действительное - моя жизнь все более становится богата на совпадения, но не до такой же степени! И все-таки время от времени я возвращался к этой фантазии, бережно взлелеивал ее, пока она не стала надеждой…
- А потом… Помнишь, мы говорили о погоде, ты пожаловалась на жару и на головную боль, а я посоветовал тебе выпить чаю. Очень крепкого, очень сладкого. Ты ответила, что этим и займешься. - Мы улыбнулись друг другу, как заговорщики, и приподняли в салюте чашки. - После чего включился селектор, и ты попросила Мишу приготовить тебе чаю. Крепкого и с тремя ложками сахара. Угадай, где я был в этот момент?
- У меня за спиной?
- Да, в своем кабинете. Долго я там, конечно, не усидел.
- Как же, помню. Ворвался без стука, я едва экран погасить успела, понес какую-то околесицу. Гадостей наговорил.
Он вскинул брови:
- Каких это гадостей я наговорил?
- Сказал, что я плохо выгляжу! - склочно уличила я. - Тебя, между прочим, кто спрашивал?
- Да-а… Ты себя в тот момент не видела! Я еще мягко выразился - "бледная", ты вообще-то зеленая была! И в конце концов, должен же я был проверить свои подозрения!
- Ну и?.. Проверил?
- Почти убедился. Оставалось кро-охотное сомнение. Окончательно все разъяснилось, когда я к тебе вместо Профессора явился… Сайт у тебя был открыт во весь экран.
- Подожди, подожди… Помнишь, в Новый год ты проговорился о сказочном персонаже, с которым у тебя исключительно пустые диалоги. Боюсь спросить: уж не меня ли ты имел в виду?
Он покосился на меня с сомнением.
- Ну хочешь, я совру, что не тебя? Так ты ведь небось имя потребуешь… У тебя на этом вообще пунктик. И что это у нас голосок стал устрашающе кротким?
- Разве? Не заметила… Нет, имен, пожалуй, в самом деле достаточно. Ну, а если серьезно? Хорошо, диалоги были пустые. Внешность у меня тоже… Хм!.. - Он протестующе замотал головой, но я продолжила: - Ну а что тогда? По какому признаку ты зачислил меня в сказочные персонажи?
- Во-первых, относительно внешности ты судить не можешь - ты к себе необъективна, - начал Снегов.
- Нет уж, не надо отговорок, - перебила я. - Давайте по порядку. Когда вы меня заметили, при каких обстоятельствах и зачем? Отчитайтесь, Рюрик Вениаминович.
- Впервые я вас заметил, Людмила Прокофьевна, в марте две тысячи первого года, когда Левинскис представил мне моего нового директора. Вы что же - думаете, я мог этого не заметить?
- Рюрик!
Я истерически расхохоталась, а он продолжил:
- Я, конечно, всегда знал, что вы плохо обо мне думаете, но не до такой же степени!
Смеяться мне резко расхотелось. Я подобралась поближе, решительно отобрала и отставила его чашку, виновато заглянула в глаза.
- Тебе было очень тяжело?
Этот невероятный человек принялся гладить мою безнадежно глупую голову, словно это я нуждалась в сочувствии (может, за глупость и жалел?)
- Тяжело? Дело даже не в этом. Скорее за рассудок свой иногда начинал побаиваться. Представь: только что, в Интернете, ты была нежной и участливой, и вдруг - тут же, с разносом в несколько секунд - становишься мрачной и холодной, как… Думаешь, Снежная Королева? Да нет, как целый Каменный гость. И то и другое - по отношению ко мне. Я не меняюсь, а ты…
- Ты не меняешься?..
- Ну, снаружи, может, и меняюсь… Послушай, о чем мы говорим? У меня же на все ипостаси один физический облик. Если ты еще не заметила.
- Вовсе не один. Я только здесь и выяснила, что… У тебя, оказывается, вполне живая мимика. Да и сам ты вполне живой…
Я опрометчиво проверила собственное утверждение, прижавшись к Снегову в поисках тепла (диковато звучит, согласитесь). Тепла обнаружилось много. Разговор пришлось отложить.
Я на удивление быстро привыкла называть его Рюриком - хоть иногда и не без заминки.
- Порой у меня сбивались настройки. Когда мы на работе общались сразу и живьем, и по Интернету. Тогда я мог вдруг обратиться к тебе от лица Бродяги. К счастью, ты не слишком внимательна.
- Ну и почему ты ничего мне не сказал?
- Ну во-первых, просто не мог. Извини. Во-вторых, ты меня не очень-то поощряла. Когда вокруг тебя, скажем, начинал порхать Лисянский, ты всего-навсего отшучивалась. А стоило мне заговорить с тобой чуть теплее, чем ты привыкла, у тебя личико делалось таким, будто ты раздумываешь, не сдать ли меня в психушку от греха подальше. А то совсем распоясался.
- Ты меня сам приучил к определенному положению вещей. Лисянский тоже… Он мне, замечу, не особенно нравится.
Боже, как тепло, спокойно и уютно в его объятиях!.. Почему я не добавила, что он мне, в отличие от Лисянского, нравится просто ужасно?
- Я в курсе…
Что? А, понятно: он это о произнесенном. Обидно, что я не могу озвучить свои мысли.
- И что - ты собирался всю жизнь так издалека за мной и наблюдать?
Снегов посерьезнел.
- Видишь ли… Во-первых, я всегда знал, что предложить тебе ничего не могу, за исключением мамы, которую предложить не могу тем более. Я уже когда-то пробовал завести семью…
- Я знаю.
- Вот как?.. Впрочем… Ну, тогда скорее всего знаешь и о том, что из этого не просто ничего не получилось… Возле моей мамы все распадается стремительно. Такой уж у нее волшебный талант. Так что знать-то я знал, что тревожить тебя нельзя… Но иногда ужасно хотелось. И я, пусть не особенно настойчиво, пробовал…
- Да! - Меня слегка заколотило. - Как же, помню я твои… изуверские опыты!
- Тикки?.. - Кажется, Рюрик обеспокоился.
- Знает он, где я живу! Фонарик он оставит!.. Я чуть не в припадке билась… после твоих фонариков!
Он прижал меня к себе:
- Маленькая!.. Тикки, я не хотел ранить тебя. Слово за слово все пошло… куда-то не туда, а потом было уже поздно.