ПРОФЕССОР: До завтра. Обещай, что с тобой все будет хорошо.
ТУУ-ТИККИ: Все хорошо. Спокойной ночи.
ПРОФЕССОР: Спокойной ночи. Целую.
При мысли о том, что я могу его потерять, накатывало обжигающее отчаяние…
В результате вчерашних раздумий я чуть не проспала на работу, и собираться пришлось в ускоренном темпе. Вчерашнее мерзкое ощущение прошло, оставив лишь неприятный осадок. Рюрик то ли еще не появился, то ли успел скрыться в своей норе. Мне очень хотелось очутиться в его объятиях, чтобы окончательно забыть вчерашнюю сцену с Лисянским. Но я мужественно переборола искушение. Подождем. День впереди длинный.
Ждать пришлось недолго: едва я сменила туфли, как Рюрик собственной персоной нарисовался на пороге. Я подняла глаза. Сегодняшний Рюрик больше напоминал прежнего Снегова. Откуда эта замкнутая настороженность? Вчерашний осадочек легонько всколыхнулся, замутив вспыхнувшую было радость.
Несколько секунд Снегов молча всматривался в меня.
- Здравствуй. Как ты?
Я шагнула навстречу, торопливо спрятала лицо на его груди.
- Здравствуй.
- Что у тебя случилось? - хмуро и обеспокоенно спросил он.
Вздохнув, я обняла его, скользнув руками под пиджак.
- Ничего.
- Если бы в самом деле ничего, ты не писала бы вчера таких писем.
Мне стало ужасно тоскливо. Ну не хочу, не могу я об этом говорить! С ним в особенности.
- Просто вчера было как-то муторно.
- Тикки… - Рюрик сделал попытку заглянуть мне в лицо. - Тикки, я знаю наизусть каждую твою интонацию.
Я почувствовала себя смертельно усталой.
- Тогда просто поверь мне: не нужно сейчас ни о чем спрашивать.
- Хорошо. - Он отстранился и с укором добавил: - Жаль только, что ты, похоже, мне не веришь.
- Рюрик! - с отчаянием воскликнула я. - Ну что ты такое говоришь!
- Ладно. - Он вымученно улыбнулся. - Извини. До вечера.
Ну почему все сегодня так неловко и неудачно! А ведь день начинался неплохо, я почти перестала думать о неуместных и оскорбительных намеках Лисянского. Так нет же! И кто меня просил выходить вчера в Интернет! Не могла удержаться - а теперь придется расхлебывать. Я понимала уже, что с моей стороны было нечестно плакаться Рюрику, ничего не объясняя. Я опять недооценила этого человека: он в самом деле слишком хорошо меня знает. Но, с другой стороны, и он мог бы не вымогать объяснений так бесцеремонно.
Что, что я могу сказать ему? "Знаешь, любимый, тут заходил Лисянский, наговорил о тебе кучу гадостей - не подскажешь, что из них правда и зачем он это сделал?" Нет уж, лучше подождать - глядишь, со временем все уляжется.
Не думала, что Лисянский со своими признаниями так основательно выбьет меня из колеи. Если он добивался именно этого - надо признать, у него получилось.
Да гори оно все вообще синим пламенем!
Легко сказать "гори" - но в конце недели проклятый отчет должен быть отправлен, хоть ты разбейся.
Весь день работа шла через пень-колоду. Отчет продвинулся едва на четверть. По-хорошему, следовало бы остаться и поработать еще, но когда Снегов, заглянув в кабинет, спросил: "Идешь?" - я не могла ответить "Нет". Показалось вдруг, что если мы сейчас разойдемся - может случиться непоправимое. Впервые с неприглядной очевидностью замаячила возможность окончания всего - и я не могла понять причин.
Вечер прошел спокойно и мирно, даже по-домашнему. Мы поужинали, потом, как в старые времена (разве что более старательно), обсудили несколько отвлеченных тем и незаметно перебрались в спальню.
Все было чудесно - но в тихой страстности Рюрика, в исступленной нежности, с которой он покрывал поцелуями мое лицо и тело, сквозило что-то надрывное, словно он навсегда прощался со мной. И, замирая от страха, я тесней вплеталась в его объятья, крепче целовала, смелей отвечала на ласки. Каждое прикосновение шептало: "Я люблю тебя!.." Слова перекатывались на языке - но язык костенел и произнести их я не могла.
Глубокой ночью мы лежали, обнявшись. Только дыхание и тиканье часов нарушало тишину. Окна остались незанавешенными; завтра солнце разбудит нас спозаранку. Но сейчас небо темно и беззвездно.
"Неужели новолуние?" - рассеянно подумала я. Может быть… А ведь когда-то я сверяла по звездам каждый прожитый день. Господи, как это было давно! "Новолуние - период уменьшения жизненной активности и спада биоритмов". Интересно, какой сегодня день по лунному календарю? "Последний", - шепнула темнота.
"Двадцать девятый день - самый опасный и страшный день лунного месяца. - Память услужливо подсунула всплывшую невесть откуда цитату. - Это время черных безлунных ночей Гекаты, когда сгущается астральный туман, вершат свои темные дела ведьмы и колдуны. Необходимо позаботиться о надежной защите, избавляться от мрачных мыслей и беспросветной тоски".
Я всхлипнула. Вот она спит рядом, моя надежная защита - так откуда у меня ощущение, будто мы оба попали в чудовищную воронку, которая все глубже затягивает нас, неся навстречу неизбежности?
Повернувшись - осторожно, чтобы не разбудить Рюрика, - я спрятала лицо в подушку и тихо заплакала.
Проснулась я от того, что меня целовали. Почти сразу же зазвонил будильник. Какая жалость: надо идти на работу. Рюрик отключил вредную дребезжалку и шутливо чмокнул меня в нос.
- Тикки, пора вставать.
Я зажмурилась, потом медленно открыла глаза, разглядывая склоненное надо мной лицо, любимое до последней черточки. Я боялась шевельнуться. Каждая клеточка замирала от нежности. Наверное, я никогда не привыкну просыпаться рядом с ним.
- Вставай, соня, день на дворе.
- Ну, во-первых, еще утро. - Я скосила глаза. - А сегодня точно не суббота?
Еще минут пять мы все-таки провалялись, но и опаздывать в наши планы не входило.
К моменту выхода из дома мое летящее настроение несколько померкло. В подробностях вспоминался вчерашний вечер, очарование которого слишком напоминало последнее прощание.
За завтраком Рюрик задумчиво разглядывал кусок омлета, колышущийся на вилке. И могу поручиться, что не видел его. Физически ощутив, как мы сейчас далеки, я тоскливо поняла: не показалось. Вот оно - начало конца. Этого следовало ожидать - только что же в этот раз все заканчивается так рано?
Рюрик поднял голову.
- Ну что, поедем?
- Поедем.
Я заторопилась, стараясь скрыть, как мне невесело - если все пытается закончиться, пусть делает это как можно медленнее. Кого я пыталась обмануть?
У входной двери Рюрик подал мне плащ, надевая его на меня, обнял. Держа за плечи, развернул к себе. Позвал:
- Тикки?
Я молчала. Он не спрашивал ни о чем. Просто смотрел, будто никогда не видел меня, а теперь пытался запомнить. Я забыла обо всем. Работа, Лисянский - все отступило. Если бы он сказал сейчас: "Давай останемся", - я бы осталась. Я бы все ему рассказала.
Но он промолчал. Отпустил меня и выключил свет в прихожей.
Мы молчали и по дороге. В метро я старалась незаметно прислониться к нему. Он замечал, улыбался одними глазами и ближе привлекал к себе. Я немного смущалась, но заставить себя отстраниться не могла.
В офисе мы разошлись по кабинетам. Отчет надо сдавать завтра, самое позднее в пятницу - но ненавистный документ будто сглазили. Около часа, едва я разобралась с текущими делами и развернула файл на весь экран, как за спиной хлопнула дверь снеговского кабинета. Не очень сильно - но я насторожилась. Раздались голоса. Я прислушалась. Голосов было два. В одном, более низком, звучала сдерживаемая ярость. Это Снегов. Ему отвечал возмущенно-встревоженный. Лисянский.
Почему я испугалась так, словно у Лисянского есть на меня компромат? Видимо, то было чувство вины - как будто выслушав гадости о Снегове, я оказалась к ним причастна.
Голоса сделались громче, но слов было не разобрать. Раз в жизни я бы не отказалась от преимуществ моего обостренного слуха - так ведь нет! Ох, не нравятся мне интонации Рюрика. Голос Лисянского вдруг взвился почти до визга, одновременно раздался звук удара и чего-то падающего россыпью.
Господи, что у них там происходит? Я вскочила, чуть не запнувшись, и, миновав растерянного Мишеньку, распахнула дверь снеговского кабинета. Представшая взору картина была совершенно непредставимой здесь, в атмосфере образцового порядка. Я увидела ее не целиком, но как бы одномоментно совмещенными фрагментами. Горящие холодным бешенством глаза Снегова, перекошенное лицо Лисянского, притиснутого к стеллажу, рассыпавшиеся по полу папки.
- Рюрик!.. Вениаминович! Что здесь происходит? - опомнившись, вопросила я.
Обернувшись ко мне, Снегов пригасил взгляд и выпустил плечо Лисянского. Не глядя бросил ему:
- Свободен.
Лисянский, изящно поправляя пиджак (кстати, чуть разошедшийся у рукава), с достоинством отступил к выходу и отвесил иронический поклон в мою сторону.
- Мои извинения, Людмила Прокофьевна, за эту безобразную…
- Вон! - тихо сказал Рюрик.
Лисянский исчез, захлопнув многострадальную дверь.
- В следующий раз… - начала я и остановилась, поняв, что по привычке переключилась на "директорские" интонации. Максимально смягчив тон, я договорила: - Пожалуйста, не нужно устраивать на рабочем месте скандалов.
- Это все, что тебя волнует? - спросил Рюрик.
- Нет. - Я сдержалась. - Но об этом давай поговорим, когда ты придешь в себя.
- Я спокоен как удав.
- О да! Настолько, что переполошил полконторы, устроил погром в собственном кабинете, зачем-то Лисянскому пиджак порвал.
- Зашьет, - мрачно усмехнулся Рюрик.
- А глядя на тебя, я вообще удивляюсь, что он жив остался.
- Это поправимо.
- Рюрик, - устало сказала я. - Если ты не забыл, я все еще отвечаю за эту лавочку.
- Не беспокойся. - Он нахмурился. - Ничего я ему не сделал. Так… Поговорили слегка.
Преувеличенно спокойно подняв с пола папку, он оглядел ее и вдруг швырнул на стол.
- А что мне оставалось? Ты же не оставила мне выбора!
Чувствуя пробежавший между лопатками холодок, я тихо сказала:
- А вот кричать на меня не надо…
И почти выбежала из кабинета. Бросила растерянному, ничего не понимающему Мише: "Ко мне никого не пускать!" Собираясь закрыть дверь, я увидела, как бедный Мишенька, поднявшийся из-за стола выполнить мой приказ, был буквально сметен взглядом следующего за мной Снегова. Я благоразумно предпочла закрыть дверь не перед Рюриком, а за ним - сейчас его не остановил бы и замок.
- Что еще?
Усталость вдруг охватила меня, так что я вынуждена была опуститься на край диванчика. Еще немного - и меня просто не останется.
- Извини. Но пойми: неизвестность невыносима. Ты на себя не похожа, вздрагиваешь от каждого шороха и ничего не рассказываешь. Тут еще этот… Анатолий Эдуардович… строит многозначительные мины. Я рискнул предположить, что он знает больше, чем я.
Я слушала, но слова едва касались сознания. Снова все происходило помимо меня, только на этот раз в обратную сторону.
Рюрик опустился передо мной на корточки, взял мои руки в свои.
- Тикки, пожалуйста. Может, ты все-таки объяснишь? Что с тобой происходит, почему ты так закрылась, при чем тут наконец Лисянский? Неужели ты совсем мне не доверяешь?
Собрав остатки сил, я заговорила:
- Лисянский и правда приходил ко мне. Много всего говорил. В основном ерунду, словами непередаваемую. Поминал вашу общую молодость, сложные отношения и тому подобное. Общий смысл сводился к тому, что тебе, в отличие от него, я не нужна, и вскоре меня непременно постигнет участь твоей бывшей жены.
Рюрик растерялся, но как будто и обрадовался:
- Ты ему поверила?
- Я? Нет. Это было глупо, но очень неприятно.
- Видишь ли… Не знаю, что Анатоль имел в виду, - начал Рюрик, но я прервала его.
- Не надо. Хотя бы не сейчас.
Он вопросительно посмотрел на меня.
- Тикки, я пытаюсь лишь объяснить…
- Не надо ничего объяснять. Пожалуйста.
- Почему?
- Я устала. Я не могу.
Выпустив мои руки, он поднялся, подошел к столу. Взял карандаш, рассеянно повертел в пальцах. Отрывисто спросил:
- Значит, все?
- Нет! - Отчаяние на миг прорвало бесцветную пелену и снова угасло. - Рюрик, о чем ты говоришь?
- О чем? Посмотри на меня! Ты же наглухо от меня отгородилась, мне к тебе не пробиться!..
Помолчав, добавил:
- Что ж тут сделаешь, если ты мне не веришь… Извини. Я тоже так не могу.
Я слушала - и понимала, нужно срочно что-то сделать. Нужно сказать что-то очень важное. Понимала - но ничего не могла придумать. В голове - ни мысли…
- Я говорю о нас, Тикки. Только нас, похоже, уже нет.
Я оцепенела. Все…
До дома я добралась в состоянии плачевном. Хотелось лечь и тихо умереть. Днем, после того, как Рюрик вышел из моего кабинета, я сидела, тупо глядя перед собой, пока не услышала за стеной его решительные шаги. Стало вдруг так больно, что подхватив сумочку, я бросилась из офиса, сказав Мишеньке: "Я наверх". Бессовестная ложь, между прочим. Словечком "наверх" у нас обозначалась ходьба по особо важным инстанциям - кстати, это мне еще предстояло. Вместо этого я поймала такси и поехала к себе.
Свернувшись на кровати калачиком, по уши натянув одеяло, я пропускала сквозь себя медленные болезненные мысли. Они тянулись, тянулись…
Вот и все. Он ушел… Почему? Я не слишком искала ответ на этот вопрос. В конце концов, что-то во мне всегда знало, что это должно случиться рано или поздно. Так не все ли равно - почему?
Проснулась я около четырех утра. Голова была ясная. Умылась и вышла на кухню поставить чайник. Рядом с раковиной сиротливо стояли две тарелочки. И с беспощадной ясностью увидела я весь ужас произошедшего.
Как такое могло случиться? Где все пошло наперекосяк, с чего началось? Неужели с Лисянского?
Но это нелепо! Его обвинения выглядели то ли слишком неубедительно, то ли, напротив, слишком уж убедительно. Но, быть может, я просто была невнимательна? Говорил ведь Рюрик, что Лисянский отчасти подтолкнул его: "Если бы не он, я бы может, еще долго не понимал, что происходит…"
Но это доказывает лишь, что в словах Анатоля есть доля истины.
Дело в чем-то другом. А может, я чересчур быстро поверила, что все слишком хорошо, чтоб быть на самом деле? Это уже больше похоже на правду. И все-таки - из-за чего, собственно, мы поссорились?
Почему-то на работе, попадая в стрессовые ситуации, я умею моментально взять себя в руки - но как только дело касается лично меня, в какой-то момент впадаю в ступор, выйти из которого долго еще не могу. Боюсь, что и вчера я была в состоянии крайней неадекватности.
В мельчайших подробностях припомнила я вчерашний разговор с Рюриком - и ужаснулась. Как я могла быть так глупа! Рюрик прав: я не оставила ему выбора.
"Неизвестность невыносима", - сказал он. Я начинала понимать, как выглядело со стороны мое молчание. С его стороны.
"Неужели ты совсем мне не доверяешь?" Вопрос был задан последним. О нет! Я даже не ответила на него - сразу начала о Лисянском! Получается, Рюрик решил, что я ухожу от ответа?
И самое, самое главное! Последние слова прозвучали отчетливо:
- Тикки, я пытаюсь лишь объяснить…
- Не надо ничего объяснять. Пожалуйста.
- Почему?
- Я устала. Я не могу.
И после этого он спросил: "Значит, все?"
Я схватилась за голову: он что же, решил, что я о нем - о нас - сказала "устала"?
Вчера у меня совсем не было сил, и я плохо понимала, что происходит - но как это могло выглядеть? Воображение живо нарисовало: вот я сижу с бесстрастным и безучастным выражением на словно окаменевшем лице. "Ты наглухо от меня отгородилась…" Я застонала.
Что я получила в итоге? Рюрик либо решил, что я поверила клевете и отказываюсь от него… либо что я готова закрыть на нее глаза. Да, еще неизвестно, что должно было больше его обидеть.
Безнадежность нахлынула душной волной.
Подожди, одернула я себя. Да что ж это происходит? Что я делаю? То есть наоборот - почему я ничего не делаю? Почему я позволила пустым давним страхам управлять своей жизнью? Даже самый негативный гороскоп можно преодолеть!
Надо сегодня же, сейчас найти его и все, все объяснить! Я глянула на часы, нет, прямо сейчас не получится. Ничего, до утра я подожду.
Сегодня предстояло множество дел вне офиса, поэтому я приехала пораньше в надежде застать Снегова. Но его не было. Не появился он и к полудню, когда я специально заехала еще раз проверить. Перед самым концом рабочего дня, возвращаясь с бесконечно длинных и пустых переговоров, я успела напоследок забежать в офис. Он был уже пуст и закрыт. Неизвестно на что надеясь, я открыла свой кабинет, посидела, зашла на форумы. Снегов там не появлялся - ни в каком качестве.
В десятом часу я погасила свет и заперла двери. Дальше ждать бессмысленно. Если Рюрик не вышел на работу, это может означать только одно: он принял решение, и оно неизменно. Все потеряно. Я опоздала.
Вздрагивая от холода, я шла по темной промозглой улице.
Теперь моя жизнь будет выглядеть так же - длинная и непроглядная, прошитая ледяными сквозняками.
Луна светила оплывшим огарком. Я горько усмехнулась: выходит, день-то позавчера, был вовсе не двадцать девятый, "опасный и ужасный". Судя по луне, где-то двадцать первый. Напротив, очень чистый и светлый день. Ну и чем это мне помогло?
"ПРОСТИ, Я ВСЕ ВЕРНУ"
На работу я пришла с опозданием. Контора оживленно гудела. Была чудесная солнечная пятница, и работать никто не хотел. На угловом диванчике расположилась скульптурная группа "Козлов пропагандирует саженцы". За столом Мишенька с Мари и Ясеневым разгадывали кроссворд.
При моем появлении все подняли головы, поздоровались и, убедившись, что немедленных репрессий не последует, вернулись к своим занятиям.
Кивнув, я прошла в кабинет. Жить не хотелось. Впереди был пустой, бессмысленный день. "Привыкай, лапочка! - пропел внутренний голос. - Теперь все дни будут такими". Я почувствовала, как слезы подступают к горлу, и поспешно включила компьютер. Разумеется, не ради работы.
Интернет пуст - Снегова нет и там. А если бы и был - что тогда? Я отключилась от сети. Перелистала ежедневник. О, черт! Мало того, что все из рук валится (как он говорил: "небо рухнет на землю"?), так сегодня еще и последний день подачи квартального отчета. Совсем о нем забыла.
Хорошо. Сейчас приму чаю ("от всех недугов лечит") - и за работу. Мишеньку беспокоить не хотелось. Вернувшись с чашкой, я долго-долго размешивала сахар, вслушивалась в глухое позвякивание ложечки о стенки.
За перегородкой заливисто хохотал Мишенька:
- Представляете, читаю сейчас. "Транспортное средство Санчо Пансы". Четыре буквы, первая "о", последняя - "л". И тут меня заклинило… "Мул" не подходит, ишак - тоже. Я уж было решил, что этого доходягу звали Орел!..
Ответ Ясенева потонул в разноголосом смехе.
Я мученически возвела глаза и отхлебнула.
Какая гадость! Чай был несладкий.
Оставаться на месте стало выше моих сил. Я вернулась на кухню и вылила чай в раковину. Села.
- Людмила Прокофьевна! - обрадовался заглянувший Козлов. - Я же еще вам саженцев не предложил! Может, возьмете?