Вот только саженцев мне сейчас и не хватало.
- Какие саженцы, Родион Иванович? У меня и дачи-то нет.
- Не беда! Их и на балконе держать можно. Они знаете какие неприхотливые! Главное - им очень наш климат подходит. Где-нибудь, скажем, в Подмосковье они бы и не прижились, а у нас же как в Прибалтике - Гольфстрим недалеко…
Козлов разливался соловьем. Неужели это никогда не кончится?..
- Хорошо, Родион Иванович.
Он просиял:
- А может, вы тогда уж отпустите Глеба Евсеевича? Мы бы съездили сразу и развезли их по сотрудникам. А то завтра заморозки обещают.
- Конечно, Родион Иванович.
Козлов рассыпался в благодарностях и исчез. Господи… Спасибо и на том.
Спустя несколько минут меня по дороге в кабинет перехватил Мишенька. Сообщил, что положил на мой стол конверт, оставленный Снеговым. Я ускорила шаг.
Конверт был из серой плотной почтовой бумаги. Почему-то стало страшно. Подержав его в руках, я решительно извлекла на свет сложенный вдвое лист и развернула его.
Заявление об уходе. Сверху канцелярской скрепкой пришпилен зеленоватый бланк, долговое обязательство, выданное агентством "Шанс" Снегову Р. В.
Вернув бумаги в конверт, я ринулась к Мишеньке.
- Когда? - Я взмахнула конвертом.
- Ч-что "когда"? - ошалело переспросил Мишенька.
- Когда он это оставил?
- Да еще вчера вечером зашел.
- Ключи!
Он, не глядя, нашарил в ящике связку и протянул мне.
Открыв дверь, я ворвалась в кабинет. Он оставался вроде бы прежним, но при этом казался пустоватым. Исчезли мелочи, придающие помещению индивидуальность, делающие его "норой" Снегова. Со стены исчез небольшой зимний пейзаж - я так и не разглядела его как следует. Опустела книжная полка - раньше там стояли личные справочники. Не было ни его темной глиняной кружки, ни обуви на подставке.
На краю стола примостилась невысокая стопочка - должно быть, последние личные вещи Рюрика в конторе. Я растерянно постояла, потом торопливо перерыла ящики стола. Там лежало несколько рабочих папок.
Сев за его стол, я оживила селектор:
- Мишенька, вы не в курсе, Снегов никому дела не передавал?
- Н-не знаю… Вроде они с Козловым на днях сидели над документацией… - припомнил Мишенька.
- Козлов там далеко? Отправьте его ко мне, я у Снегова в кабинете.
- Да, я знаю, сейчас.
Родион Иванович подтвердил худшие мои опасения: в среду Снегов, ничего мне не объясняя, сдал ему дела.
- Так он же вроде уехать хотел, разве он вам не сказал?
- И надолго?
- Ну… - протянул Козлов. - Не знаю… Но мне показалось, что да.
Снова оставшись одна, я села в кресло. Его кресло.
Все…
В голове было пусто. Перебрала стопку: папки, книги… В самом низу - тетрадь в зеленых корочках. Машинально начала листать перекидные страницы. Я не вникала в смысл, просто всматривалась в строки, написанные его рукой. Не знала, что для меня настолько важно ощущать себя сопричастной ему - хотя бы так.
А ведь все было в моих руках! Господи, что я натворила!
Вспомнилось, что первые полгода, а то и больше, Снегов был, образно говоря, главным гвоздем в моем ботинке. Весь его облик выражал уверенность, компетентность и спокойствие, которых так не хватало мне. Как и остальные, Снегов прекрасно понимал всю иронию ситуации: директором конторы оказался человек, абсолютно не разбирающийся в специфике ее работы - единственный из сотрудников! Правда, продолжалось это недолго - но ведь было же, было…
Внезапно я отчетливо осознала: Снегов с самого начала нравился мне. Не образующие его характер отдельные черты (какими я их себе видела), а сам он, в целом. Что-то подсказывало мне: за внешними проявлениями было другое, составляющее его истинную сущность. Вот только я не слышала подсказок.
Слишком сильно меня уязвляло его невнимание. Да! Похоже, казенная вежливость Снегова и была тем, что настроило меня против него.
Что же это за сволочная особенность у нас Овнов!.. Среди множества бедолаг, предпочитающих на нас плевать, все-то мы норовим выбрать того, кто предпочитает на нас вместо этого не плевать и глаз отвести не можем! Вот только я нетипичный Овен, оказывается. Вместо того, чтобы кинуться завоевывать объект внимания, я предпочла выстроить защитную стеночку.
Перевернув очередную страницу, я ощутила смутное беспокойство: что-то там, две-три страницы назад, зацепило мое внимание. Я отлистала и увидела текст, разбитый на строфы.
Ты права. Безымянный и чуждый
(Неужели уже пора?),
Я помедлю.
Сквозь шелест вьюжный
Вдруг пробьется еще трава?
Вдруг пройдет стороной ненастье,
Снега черного полотно…
Вдруг разрушено, в одночасье,
Все, что выстрадано давно.Тикки, милая! Вышли сроки,
Поздно, пройдены рубежи.
Отмирают последние строки.
Не прошу тебя: "удержи"…
Улыбнусь, уходя чужими
Бездорожьями стороной:
Мне отныне не нужно имя -
Я твое уношу с собой.Бейся, память, умри, воскресни
Никому о ней не скажу,
Но шагаю, слагая песни
По предложному падежу;
По живому, по свежим ранам,
Череде беспросветных лет…
Назову ли самообманом
Затяжной многолетний бред?Натяженность дорог осенних,
Жизни, связок голосовых,
Слов, запрятавшихся под сень их -
Все сведется в единый штрих…
И повиснет в ночи, качаясь,
Пустота, где больней всего
эхо носится, отзываясь
Звуком имени твоего.Ухожу. Я тебе не нужен.
Оправдания ни к чему.
А следы твои
по одному
Тростником
прорастают
сквозь душу.
Сердце превратилось в горячий комок и, подпрыгнув, застряло в горле. Я задохнулась.
"Профессор, мне плохо". Однажды я позвала - и он пришел. Сейчас плохо ему. Он - не позовет.
Я пошла к себе, намотала шарф, накинула плащ, вернулась к столу, негнущимися пальцами затолкала конверт в тесноватую для него сумочку. Спохватившись, вернулась, попыталась разомкнуть на тетради тугие кольца. Они не поддавались. Черт с ними! Выдрала испещренный строфами лист, спрятала в тот же конверт.
Бросив на бегу: "Миша, меня нет!", покинула контору.
До угла проспекта Ветеранов и партизана Германа я добралась на одном дыхании. Взбежала на второй этаж, позвонила. Кнопка звонка показалась мне раскаленной - все чувства были перепутаны.
С каждой секундой становилось все очевиднее, что дома его нет. Когда его матушка наконец открыла, я уже знала, что она скажет. Плохо было другое: я не сразу сообразила, что и она захочет узнать, что скажу я.
- Людочка! - заулыбалась было Кассандра Антониновна, но осеклась. - Что-то случилось?
- Здравствуйте. Мне срочно нужен ваш сын.
- Рюшик? А его нет дома. Я думала, он на работе.
Кассандра Антониновна требовательно и выжидательно уставилась на меня, но я решительно выпалила:
- Как только появится - пусть немедленно позвонит мне. Очень вас прошу, проследите за этим. Извините, мне пора.
На лице моей собеседницы медленно проступало подозрение. Но я, не отвечая на него, кивнула, развернулась и кинулась вниз по лестнице.
Выбежав из дома, я остановилась. Достала мобильник, выбрала номер Снегова. "Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети".
Идти было некуда и незачем. "А отчет?" напомнил внутренний голос. "Отчет? - тупо переспросила я. - Ах да". И поплелась на работу.
Когда проклятый отчет был наконец закончен и отправлен, часы показывали без двенадцати шесть. Я выключила компьютер, погасила настольную лампу и, сняв очки, потерла уставшие глаза. Сотрудники уже разбежались, в запертом офисе я была одна. Самое время подумать о том, что делать дальше.
И тут щелкнул замок входной двери. Я оцепенела. Спутать было невозможно - эти шаги два года раздавались у меня за спиной.
Почему я не вышла сразу? Не знаю. Двинуться не могла.
Пока я приходила в себя, пытаясь продышаться, вновь раздались шаги - тоже знакомые. И голоса.
- Ты? За вещичками, что ли, пришел?
И впрямь Лисянский.
- За ними. - Все во мне устремилось навстречу этому голосу! - Ожидал найти кого-то другого?
- Тебе ответить или сам догадаешься? - Вопрос источал злорадное торжество. - Должен же кто-то утешать оставленных тобой женщин!
Послышался резкий звук - должно быть, Лисянский отпрыгнул.
- Ты ручки-то при себе держи!
- А ты думай, что говоришь.
- Что, не понравилось? Ничего, переживешь как-нибудь. Не все же тебе у меня перехватывать!
- Не помню, чтобы я у тебя когда-нибудь что-нибудь перехватывал, - холодно отозвался Снегов.
- Конечно! - Анатоль издал придушенный смешок. - Зачем тебе помнить! У тебя вообще короткая память.
- Не жалуюсь. Если тебе есть что сказать - говори. В загадки я играть не намерен.
Шагов давно не было слышно. Я представила, как они стоят сейчас друг против друга. Стало не по себе.
- Да, мне есть что сказать. Давно есть. Только все случая не было. Взгляни на себя, Юрик, и взгляни на меня. Кто из нас заслуживает большего? Так почему же все всегда доставалось тебе? Вспомни университет, с первого курса ты держался особняком. Не участвовал в самодеятельности, не был общественником - но почему-то тебя все знали! Тебя! Невзрачного заумного молчуна! Даже те, кто тебя не любил, принимали тебя во внимание. У меня всегда язык был лучше подвешен - так почему, стоило тебе заговорить, меня переставали слушать?
- Да потому что ты чушь нес! И сейчас…
- Нет уж, дослушай! - неожиданно взвизгнул Лисянский. - Я долго молчал. Ты же ничем, ничем не лучше меня! Но тебе постоянно везло. Просто везло! И ты это знал. И всегда мне завидовал.
- Выводы твои абсурдны, но дело не в них, - перебил Снегов. - Другого не пойму, ты нарисовал себя никому не нужным, несчастным и одиноким. А насколько я помню, все было по-другому. Ты от чего угодно мог страдать, только не от одиночества - ты вообще никогда один не появлялся. Да и девушки тебя вниманием не обходили.
- Да, вниманием не обходили, но и всерьез не принимали.
- И в этом, конечно, виноват тоже я?
- Ты!.. - заорал Лисянский. - Хватит!
Некоторое время было слышно только тяжелое дыхание. Потом он выдавил:
- Да у меня всерьез только и было, что Ленка.
Снегов недоверчиво пробормотал:
- Вот оно что!..
- А то ты не знал! Да ты бы на нее и внимания не обратил, если бы не увидел, что она мне нужна.
- Нелепость какая!
- Да? Почему ж ты ее тогда так быстро бросил?
- Не твое дело!
- Мое.
Повисло молчание. Потом Снегов сказал:
- Не думал, что ты настолько несчастный человек.
- Вы посмотрите, бедный Йорик меня еще и жалеет! - нехорошо засмеялся Лисянский.
После очередной паузы Снегов тяжело проговорил:
- Значит, вот ты мне за что отомстить попытался!..
- Почему попытался? - Лисянский сразу успокоился. - Я и отомстил. А что мне оставалось? Смотреть, как ты займешь директорское кресло? Тебе-то ведь оно не нужно. Оно мне нужно. Но ты же не мог допустить, чтобы и мне что-то досталось!
- И ты меня подставил.
- Подставил, - легко согласился Анатоль. - Практически само получилось, говоря откровенно. Если бы этот наркоман не помер, я подставил бы сам себя. А так - мне осталось только вовремя перевести стрелки - на тебя. Но ты и здесь ухитрился мне подгадить. Все было так хорошо задумано: просто и ясно. Ты вылетаешь из агентства, а я остаюсь. Так ведь нет. Я Людмилу Прокофьевну полгода окучивал. А ты пришел и только пальчиками пошевелил. Зачем? Просто назло! Мне была так нужна ее должность! Я, может, даже жениться был готов на этой мымре!
Раздался короткий звук удара, затем треск и грохот. Я сжалась.
- Вставай. - В голосе Снегова звучало недовольство.
- Что, так добавить не можешь, чистоплюй?
- Руку давай, трепло.
Послышалась возня, видимо, Лисянского поднимали и отряхивали.
- Не сдержался, - ровным голосом констатировал Снегов. - Погорячился. За языком следи, а то опять не сдержусь.
Лисянский молчал.
- Ты забыл добавить, что я еще и дерусь лучше, - снова заговорил Снегов. - А теперь сядь и послушай. Весь ядовитый бред, который ты тут нес, порожден исключительно твоим же больным самолюбием. Я тебе никогда не завидовал и намеренно дороги не перебегал. Кто из нас чего достоин - не мне судить, но своей жизни я бы ни кому не пожелал.
Я задохнулась от жалости. За его безразличным тоном угадывалась такая горечь…
- Теперь относительно Лены. Что у тебя к ней что-то было, я сегодня впервые услышал. Я ее у тебя не уводил и тем более не бросал. Почему мы расстались - тебя не касается.
Лисянский издал невнятный звук.
- Что, нехорошо? - рассеянно спросил Снегов. - Я почти закончил. Ты тут говорил про Людмилу Прокофьевну. Видишь ли, Лисянский, ты все это время демонстрировал заинтересованность, за которой ничего не стояло. А я… ничего не демонстрировал. Что я к ней могу хоть что-то испытывать, никому, по-моему, и в голову бы не пришло. А я ее люблю. И уже давно.
Повисло молчание.
- Предпочитаю думать, что ты не знал, что ломаешь, - безжизненно добавил Снегов. - А теперь подымайся, пойдем.
Шорохи, шаги, щелчок запираемой двери.
Тишина.
Я долго сидела без единой мысли в голове. Потом они навалились все разом.
Услышанное ошеломило меня. Во время разговора я вся закостенела от напряжения, разрываясь между желанием отпереть дверь и броситься к нему - и пониманием, что делать этого нельзя. Я изгрызла костяшки пальцев, умирая от желания немедленно обнять, защитить, утешить.
Такая бездна усталости и застарелой боли открылась в его словах! "Своей жизни я бы никому не пожелал".
Чуть ли не так же сильно поразил меня и Лисянский. Я так и не смогла объяснить себе его недавние откровения, предпочитая забыть о них вовсе, но такого не ожидала. Нет, конечно, какая сволочь - но в какой портативный ад он загнал себя собственноручно!
Не могла я не признаться себе и в том, как передернуло меня при упоминании о его бывшей жене. Хотя с чего, казалось бы? Это было тысячу лет назад. Задолго до меня. В прошлой жизни. Никогда бы не подумала, что я настолько ревнива!..
Но главное не это. Куда большим потрясением стало для меня его нечаянное признание. "А я ее люблю. И уже давно".
Мы ни разу не называли словами то удивительное, что с нами случилось. Мне казалось, что произнесенное вслух, оно в тот же миг исчезнет, как пугливый утренний сон. Не к месту вспомнилось:
"…И значит, слова затаенные
Останутся в горле непроизнесенные…"
Я подавила подступающие рыдания, плакать будем потом. Сейчас я должна понять.
Да! Все это время меня не оставляло ощущение почти случайности происходящего и полной его нереальности. Я словно боялась, что однажды, придя на работу, скажу ему: "Доброе утро, Профессор!" - и увижу в ответ вежливый недоумевающий взгляд: "Простите, Людмила Прокофьевна?! Как вы меня назвали?"
Когда все распалось, я поняла: вот оно. Случилось то, чего я так боялась - но чего в глубине души ждала. Потому что не могло все это быть на самом деле. Просто не могло со мной происходить ничего настолько прекрасного - тем более так долго.
И вот теперь: "Я ее люблю".
Но, пожалуй, больше всего меня озадачила последняя его фраза: "Предпочитаю думать, что ты не знал, что ломаешь". Я-то была уверена: он ушел от меня сам, по собственному, пусть и не понятному мне выбору.
Но если непонимание между нами было вызвано чем-то посторонним, вклинившимся в наши отношения, не значит ли это, что став лицом к лицу, мы все-таки в состоянии друг друга понять?
Значит, не все еще потеряно?
Я набрала номер сотового: "Аппарат абонента выключен" и так далее. Позвонила домой. "Рюшик еще не вернулся", - ответила Кассандра Антониновна. Она, похоже, не узнала мой голос. На всякий случай отправила SMS-сообщение: "Рюрик, пожалуйста, позвони. Тикки". Отчета о доставке не последовало.
Все, что мне теперь оставалось, это ехать домой.
Дома, увидев себя в зеркале, я первым делом отправилась в ванную - смыть остатки косметики. Никакая тушь, даже суперстойкая, не выдержит нескольких часов почти непрерывного плача. Хорошо, что после возвращения в офис я не выходила из своего кабинета.
Умывшись, сразу пошла в Интернет. "Приват" был пуст. Оставив открытыми оба сайта - вдруг кто-то из них все-таки объявится, - я прилегла.
Внезапно меня будто что-то толкнуло. Я повернула голову и тут же вскочила: на экране появились строки:
Не может быть, чтобы все совпало.
Не ходят вместе зима и лето.
Все, что звенело и расцветало,
Забыто, выстужено, отпето.Он возвращается с первым ливнем.
Она чуть раньше уйдет под вечер
По талым водам. Все время мимо.
Едва ли сбудется эта встреча.По бездорожью - не оглянуться.
Едва ли зов долетит сквозь вьюгу.
Следы вот разве пересекутся -
И вновь хожденье вдвоем по кругу.Магнитной стрелкой - на юг - на север,
Туда - обратно топтать пунктиры.
Но это разные направленья,
Противовесы-ориентиры.И будет стужа. Мотив приманкой,
Но ветер звуки собьет ладошкой.
Она придет со своей шарманкой,
И он уйдет со своей гармошкой.
Ощущение непоправимого оглушило меня. Только я начала думать, что не все еще потеряно… А вот теперь, кажется, все. Предыдущее его стихотворение, найденное в зеленой тетрадке, пульсировало как живая, кровоточащая рана. А это было безжизненно, как некролог. Хуже - как эпитафия. Рюрик словно ставил им точку.
Что же делать? Отвечать поздно - "приват" пуст.
Сцепив зубы, я еще раз позвонила Кассандре Антониновне. Нет.
Я судорожно соображала. Почему-то представить себе Снегова сидящим в Интернет-кафе упорно не получалось. Значит… Остается одно, он сейчас на работе! Я заметалась по квартире, путаясь в рукавах плаща. Отчетливо осознала: не успею!
И в этот момент в дверь позвонили. Безумная алогичная надежда подбросила меня на месте. Я распахнула дверь.
- Вечер добрый, Людмила Прокофьевна! - На пороге стоял Ясенев. - А я вот вам саженцев привез. - Он протягивал мне укутанный в полиэтилен кулек. В голосе его звучала легкая укоризна.
После секундного разочарования я поняла: Ясенев был вторым в мире человеком, которого я сейчас была рада видеть.
- Глеб Евсеич, голубчик! - Я чуть на шею ему не бросилась. - К черту саженцы! Умоляю вас, скорей на работу! Не откажите в спасении!
Ясенев отставил кулек в угол:
- Поехали.
Уже в машине я с ужасом вспомнила, надо было оставить в "привате" сообщение - вдруг он заглянет туда еще раз? Почему я не сделала этого сразу? ("Не успею, не успею!" - билось в голове.)
"Рюрик, ты только не уходи! - мысленно заклинала я. - Только дождись меня, пожалуйста, только не уходи!"
Обожгла страшная мысль, да его, наверное, давно там и нет; с чего я вообще взяла, что он там?!
"Рюричек, милый, пожалуйста - подожди! Рюрик!.."