– Зачем он это делает? Ведь ты его ребёнок. Зачем ему отравлять тебе жизнь?
– У него свои представления о жизни и свои амбиции. Ему нужен наследник. Мой брат, Борис, надежд не оправдал. Я, выходит, запасной вариант.
– Бенджи, малыш, я знаю, что делать.
– Удавиться?
– Брось, я заберу тебя с собой, в Америку. У меня там кое-какие связи. Сварганим тебе новые документы, устроишься в любую клинику. Главное, снова будем вместе. Теперь навсегда, согласно клятве.
– Ты не знаешь дядю Аркашу. Он меня везде достанет. У него в Америке крупное фармпроизводство, связи, полагаю, не хуже твоих. Ты, кстати, чем занимаешься?
– Да так. Работаю на одного юриста. Вроде частного детектива по особым поручениям.
– Хм, ясно. Он Пери Мейсон, а ты Пол Дрейк?
– Типо того, но Бенджи, не делай преждевременных выводов, мой босс большая шишка, спрятать тебя нам ничего не стоит, поверь. Прошу, соглашайся.
– Ты давно в Америке?
– А вот тогда из Хайфилда меня и увезли.
– Забавно, у тебя теперь совсем американский выговор.
– А у тебя опять русский акцент.
– Хи-хи, – сказал он по-русски, – сосите, пуритане сраные, своё чистейшее британское произношение.
– Я не знаю, что это значит, но очень сексуально звучит. – Майк резким, чуть грубоватым движением перевернул его на живот. – Решайся, – продолжил он, делая бёдрами энергичные толчки, – Я тебя. Никому. В обиду. Не дам. – Бенджи тихонечко застонал. – Хорошо?
– Да-а.
Майк зашептал, горячо дыша ему в самое ухо:
– Я неделю ещё в Париже. Подумай. Захочешь – вместе улетим. Окей?
– Don't stop, Mike, please, don’t stop.
***
– Двенадцатый час, а его всё нет. Не понимаю, чего ты сидишь? Разве не пора ещё бить тревогу?
– Ещё подождём.
– Недоступен.
– Ясно, что недоступен, ты уже раз двадцать набирала.
– Вить, я где-то в кино, что ли, видела, мобильник, даже выключенный, можно как-то отследить. Позвони своим парням из службы безопасности, они наверняка помогут.
– Зачем?
– Как это зачем?! Узнаем, где он находится, поедем туда.
– Ната, дорогая, а ты уверена, что это не поставит нас всех в крайне неловкое положение?
– Ты что же, думаешь он... ну, нет! Он не станет тебе изменять. Тем более так.
– Почему ты уверена?
– Во-первых, он в тебе души не чает, во-вторых, даже если бы вдруг завелась какая-то интрижка, он бы хоть позвонил, предупредил нас, чтобы мы с ума не сходили.
– Предупредил об интрижке?
– Нет, что он жив и здоров. С ним точно что-то случилось. И это ненормально, с твоей стороны такое спокойствие. Мы же не в Москве, и он не в клинике на дежурстве.
– А почему бы нет? Вдруг, мимо какой-нибудь больнички проходил, не удержался, схватил в охапку с десяток страждущих дам и лечит, лечит, не может остановиться.
– Господи! Да что с тобой! Нужно искать, выяснять, не было ли несчастных случаев, ещё как-то действовать! Если ты сейчас же чего-то не предпримешь, я... я к Аркадию Борисовичу обращусь!
– Этого только не хватало. Ната, остынь. Я думаю, с ним всё в порядке. Если хочешь, чувствую. И потом ты всего не знаешь.
Как ни странно, довод о предчувствии меня убедил, но тревоги не унял.
– Чего я не знаю? Скажи.
– Ну, ты в курсе, например, кто теперь владеет "Экспертом"?
– Нет, откуда?
– А ты подумай.
– Неужели Мегера?
– Эк, куда хватила! Всего лишь Маргулис старший.
– Ну и что?
– А то, что Венька страшно переживал по этому поводу, особенно в последнее время. Не знаю, как объяснить, я сам не очень понимаю, но он всё время хочет соскочить, выйти из-под контроля, освободиться. Были тут недавно разговоры. Так, ничего конкретного, там два слова, тут междометье... Короче, не исключено, что он сбежал.
– Чушь какая! Зачем ему от нас-то бежать?
– Да пойми ты, дело не в нас! Аркадий Борисович – его злой гений. Карма, которую он хочет изменить. Допустим, он в очередной раз делает попытку порвать с ним связь. Глупо в таком случае убегать и скрываться вместе со всем семейством, тем более таким, как наше.
– Ты хочешь сказать, мы больше никогда его не увидим?
– Может статься и так.
– В голове не укладывается. Случайно разминулись в Лувре и всё? С концами? Не верю. Он должен был нам всё объяснить, попрощаться. Умоляю, ради меня, справься о несчастных случаях! Вдруг он где-то лежит, беспомощный, сбитый машиной, или ограбленный, а мы в какой-то фантастический побег будем верить.
– Конечно, ты права.
– А я бы поехала с ним куда угодно, хоть на край света. И стала бы скрываться. А ты? Разве нет?
Виктор ничего не ответил, молча вышел в другую комнату и засел за телефон.
И чего я лезу к нему? Он и в Москву за Венечкой переехал, когда нужно было, и сейчас готов его отпустить на свободу, раз уж приспичило тому освободиться. И не ропщет и рук не заламывает. Настоящий мужчина, спокойный, рассудительный. Я всегда о нём знала – надёжный. Только нужен-то мне тот, другой. Как я останусь с Виктором, если Венечки не будет? Нас же больше ничто не связывает. Ребёночек толкнулся пяткой. Ах, да, о тебе я забыла, но это ж совсем не то. Какой-то обречённостью здесь попахивает. "И жили они вместе ради ребёнка, пока он не стал самостоятельным, а потом разошлись". Слыхала я такие истории, меня всегда от них с души воротило. Но это уже происходит со мной. Потому, что если бы не ребёнок, я тоже могла бы сейчас уйти. Вот жестокая правда жизни – против природы не попрёшь. Мужчины самостоятельны и свободны, особенно дикие лисы, а женщина вынуждена сидеть на месте и "качать права". Сейчас это легче – целые организации создаются в защиту прав матерей и просто женщин. Если задумаешься – это отвратительно. Между прочим, стоит только мне выйти за двери нашего люкса, там, на этаже и в холле отеля дежурят мощные парни – моя, не такая уж и невидимая охрана, приставленная Аркадием Борисовичем. Пришла на секунду мысль, обратиться к ним за помощью в поисках Венечки. Но ведь, если дело обстоит именно так, как Виктор предположил, это выйдет с моей стороны подстава. Форменное предательство. Люди Аркадия Борисовича, от которого хочет скрыться Венечка, станут его разыскивать. А не исключено, что уже ищут, только не эти, а другие. Или не ищут, а тихо идут по следу. Ой, а вдруг он сбежал, потому, что мою охрану принял за слежку по свою душу? Нет, вот так накручивать можно до бесконечности. И до чего угодно додуматься. Виктор не истерит, и я не должна. В конце концов, я так, с боку припёка, ушёл-то он от Виктора, а не от меня. "И от волка ушёл, и от зайца ушёл, а от тебя, лиса, и подавно уйду". Ох, главное, чтобы никто его не съел.
– Ната! Ложись, поспи.
– Не хочу, Вить!
– Давай, давай, не истязайся.
– Есть новости?
– Нет.
– Совсем ничего?
– Какой-то парень разбился на машине недалеко от аэропорта, но это не наш, точно. Приметы не совпадают, слишком молодой.
– Но наш моложе выглядит, чем есть. И вдруг он внешность изменил?
– Ната! Не выдумывай! Иди, ложись.
– А ты?
– Пойду в бар прогуляюсь.
– Тоже только не исчезай.
– Не дождёшься.
В нашем люксе пять просторных комнат. Венечка любит, чтобы было много места. И как-то он, такой миниатюрный, всё это пространство собой заполняет. Так и в московской квартире было: он может тихонько сидеть в уголочке на кухне, или, запершись у себя в кабинете, но Венечка дома, и квартира наполнена, уютна, ни одного в ней лишнего места. А без него пусто, и гулко от собственных шагов, и зябко от обилия неохваченной территории. Я всё время жду, что он войдёт. Невыносимое, тягучее чувство. Неужели так всегда теперь будет? Несколько часов прошло, и я уже не могу, а если дни, недели, месяцы? Как это можно вытерпеть?
Привязанность. Какое точное слово. Сейчас понимаю, это то, чего я всегда боялась. Между нами словно леска натянута. Он её не чувствует? Отдалился настолько, что вот-вот оборвётся. А с моей стороны она обмотана вокруг сердца, и такая боль внутри. Что же у Виктора? Да уж, пусть лучше напьётся. Не буду я с ним жить, уеду к маме. Венечка всегда будет между нами стоять. Но когда он, отсутствуя, всё ещё остаётся связующим звеном – это пытка. Долго, долго я вертелась в постели, то душно становилось, то холодно, мешал живот, а главное, мысли. Всё-таки удалось заснуть. Но плохо спала, урывками, раз пять вставала, прохаживалась по пустым апартаментам и снова ложилась. Утром чувствовала себя разбитой и опустошённой. Виктор явился на бровях часов в семь. Уложила его и вышла на воздух. Не хочется с этим мириться, но, похоже, Виктор не ошибается: дикий Лис перегрыз себе лапу, вырвался из капкана и был таков. Мы оба любим его и должны считаться с его выбором, желать ему счастья. Только как теперь жить?
– Сколько тебе лет?
– Почти тридцать восемь, а что?
Выйти "позавтракать" мы заставили себя часа в четыре дня. Виктор к этому времени еле-еле продрал глаза, а мне одной ничего не хотелось есть. И так-то вся пища резиновой кажется. Глотаем куски машинально, почти не жуя. Виктор не столько ест, сколько кофе дует. Внутреннее опустошение не даёт ни думать толком, ни говорить.
– Вить!
– М-м?
– К чему ты спросил про возраст?
– Я тебя почти на десять лет старше.
– Да? Я думала мы приблизительно ровесники.
– А его на двадцать. В двадцать лет я был ещё пацан совсем зелёный, не до детей было. В общем-то, мне и в тридцать было не до детей. А в сорок уже были дочери, не мои, но всё равно дети. Сейчас вот тоже Венька девочку предсказывает. У меня никогда не было сына. Да уже и не будет.
– Ну почему, возможно...
– Это извращение страшное, я понимаю, недостойное что-то, даже грязное может кому-то казаться, но он мой сынок. Роднее не бывает. Всё, что между нами было, в жизни бы раньше не подумал, что могу такое с парнем. Не знаю как, выразить, но после этого он такой близкий, ближе всех на свете, до боли, до безумия. Это нельзя рассказать, слова всё обесценивают. Это такая нежность, что черепушку сводит.
Господи, ну что я могу? Рассуждать сейчас о том, что встречала в литературе такое чувство? У поэта Кузмина к одному из возлюбленных нежность именно как к сыну, не могу припомнить строчки, но точно у него об этом есть. Неуместно до пошлости сейчас такое вслух сказать. Лучше потом, когда не так свежа будет рана, найду и почитаю ему.
– Этот Маргулис, он же и меня доставал. Разорить хотел. Только я не сломался. И Венька, видимо, его там как-то чем-то укоротил. Дерьмецо мужик. Разве к хорошему отцу он бы так относился? Всё равно достанет его, бесполезно бегать. Если только человека не найдёт покруче самого Аркаши, который прикроет. А я не такой. Тоже дерьмо собачье.
– Ладно, Вить, перестань, постарайся взять себя в руки.
Он заказал коньяк. После того, как принесли рюмку, выпил и потребовал бутылку. Я не стала возражать. Чтобы отвлечься, убить время, постараться прийти в себя, поехали кататься на теплоходе по Сенне. Там Виктор ещё бутылочку коньяку проглотил. Довезла его до отеля на такси, кое-как уложила и сама улеглась пораньше. Сразу, практически, отключилась – сказалась тревожная, почти бессонная предыдущая ночь. Разбудил меня неестественный смех. Не смех – какое-то икание астматическое. Вскочила испуганно. Виктор сидит на моей кровати. Ещё не совсем рассвело и в полупотёмках глаза его светились как светодиоды. Подумать только, "сверкать глазами", оказывается, выражение не фигуральное. К лицу он прижимал какую-то тряпку, я не разобрала, что именно.
– Витя, ты что?
– А! Разбудил? Прости.
Тут он зашёлся в голос, но тоже не хохотом, скорее рыданьем. Боженьки, неужели допился до чёртиков? Так быстро?
– Витя! Ну что ты, а?
– Папа, меня изнасиловали! – пропищал он дурным голосом.
– Чего-о?
Он разыграл в лицах:
– "– Где ты была всю ночь?! – Меня изнасиловали, папа! – Изнасиловали тебя за пять минут, а где ты была всю ночь?" Че не смеешься? Не смешной анекдот, или знала?
– Вить, тебе, может быть, врача вызвать?
– Мне нет. Вон, если только Лису понадобится.
– Вернулся?!! Что же ты молчишь?! Где он? Что с ним случилось?
Он молча встал и пошёл какой-то старческой шаркающей походкой. На диване в гостиной Венечка. Видно, что крепко спит. Виктор прошёл мимо, я за ним, уж очень он нехорош. По дороге выбросил в мусорницу эту странную тряпочку, вошёл в комнату, которая считается их с Венечкой спальней и дверь за собой закрыл. Меня это не остановило. Я решительно распахнула дверь, но застыла на пороге: сидя на кровати, уткнувшись лицом в ладони Витя испускает душераздирающие свистящие звуки. Я испугалась этих звуков до жути, потому что не сразу поняла их значение – он плачет. Неумело, ведь взрослый, сильный мужик, наверное, давно не плакал, разучился, поэтому вот так, со свистом и скрипом, со страшной мукой выходят из него слёзы. Я не бросилась утешать, вышла. Эти слёзы для посторонних глаз не предназначены. Машинально, почти не задумываясь, раскрыла крышку и достала из урны эту злосчастную тряпочку. Она оказалась трусами. Венечкины трусики, маленькие, почти как детские и ... сердце зашлось: они же все в крови. Бросилась в гостиную, потрясла его за плечо:
– Венечка! Веня! Что с тобой? Ты цел?
– Да, ребята, дайте поспать, пожалуйста!
– Мы тебе врача сейчас вызовем.
– Не надо, Наташ, я сплю.
– У тебя же кровь. Нужно что-то делать.
– Я сам потом. Извини, сплю.
Он проспал, наверное, сутки. Только с вечера на ночь переполз в кровать на своё место рядом с Виктором. В шесть утра, как обычно, вышел на кухню, чай делать. Я присоединилась, обменялись обычным приветствием.
– Можно спросить, или лучше не надо?
– Лучше не надо.
– Хорошо, не буду.
– Я отъеду к врачу, ладно? Мне свечи нужны, а здесь не Москва, без рецепта ни черта не купишь, даже аспирин.
– Я с тобой. Только Виктору записку оставлю, а то он проснётся, а нас нет.
– Я напишу, собирайся.
Посмотрела, как он ходит, и заявила решительно:
– Никуда не поедешь, ложись, сейчас же, в постель и вызови врача. Или мне Виктора разбудить?
– Ни-ни! Я сам.
– В полицию, кстати, тоже надо заявить о тех, кто на тебя напал. А ещё лучше – мафии их сдать. – Венечка вытаращил глаза. – Не смотри так, я имею в виду людей Аркадия Борисовича. В данном конкретном случае ты мог бы позволить им разобраться.
Он ничего не ответил, только палец к виску приставил и покрутил. Конечно того́, мы тут с ума почитай двое суток сходили. Если я так скажу, прозвучит как упрёк. Прикусила язык.
Однажды я дала себе зарок: к подслушиванию больше не прибегать. Но, в свете последних событий, возобновила свою пагубную привычку. До смерти хотелось узнать, как они там, наедине? При мне его Виктор только гладит по голове, ласкает взглядом, укрывает, подносит всё необходимое, пару раз даже перенёс на руках с места на место. Но всё это почти молча, десятка слов не сказал. Когда они закрылись у себя, прижала ухо к двери.
– Ты предпочёл бы, чтобы он меня до смерти затрахал?
– Малыш, не надо! Мне сейчас не до шуток.
– Прости, пожалуйста. Возможно, конечно, возможно, что это был реальный шанс избавиться от Аркаши. Но... – тут Венечка тяжело вздохнул, прямо в голос, – О-ох, Витенька, родной, что тут нужно объяснять? Если бы я остался с ним, а не с тобой, был бы смысл объясняться, а так ...
– Ты мой! Ты мой! – Горячо заговорил Виктор, целуя его. – Я загнусь без тебя, сдохну, как собака.
– А я? Думаешь, мне без вас хорошо?
Он сказал "без вас"? Неужели и я что-то значу!
Венечка проболел неделю. И всю эту неделю мы почти безвылазно просидели дома. Тем более приятно выйти всем вместе в ресторан, отметить благополучное завершение этой страшной истории. Я так и не узнала, что именно произошло. Стараюсь много об этом не думать. Главное, мы снова вместе.
– Граждане дорогие! А где мы будем рожать, позвольте поинтересоваться.
– Так это ты у нас специалист, Лисёнок, где скажешь.
– Нет, ну ясно, что не дома в ванной. Тренировки у нас идут по плану, и клинику нормальную подобрать не проблема, я, собственно, имел в виду, в какой стране?
– Лично я предпочла бы вовсе не рожать. Меня и сам процесс страшит и с ребёнком что делать не представляю, но если так, гипотетически, то неплохо было бы родиться в Париже, романтично. Будь у меня такая возможность, я бы не отказалась.
– Ну, что? Остаёмся здесь до родов? – Уточнил Виктор.
– А ты не можешь?
– Почему? Я свои дела все дистанционно решаю. Если что – на пару дней отъеду и назад.
– Венечка, а ты?
– На меня не обращайте внимания. У меня кризис жанра. Подумываю о том, чтобы заделаться ясновидящим магом, открыть свой салон с тёмной комнатой и большим стеклянным шаром. Это можно сделать где угодно. В принципе, я могу пе...
Венечка осёкся на полуслове.
– Good evening. – К нашему столу подошёл мужчина в кожаном пиджаке. Я, было, подумала, кто-то из амбалов Аркадия Борисовича, но лицо незнакомое. Стал говорить что-то по-английски.
У Виктора вилка выпала из рук и звонко ударилась о тарелку. Венечка встал и стал отвечать что-то иностранцу. Виктор тоже поднялся и что-то сказал. Оба они, особенно Венечка, по сравнению с этим здоровяком пигмеями показались.
– Витя, сядь, пожалуйста. Я отойду с ним на пять минут.
– Хорошо, иди, – сдавленным голосом ответил Виктор.
Гигант положил руку Венечке на плечо, и они направились к выходу.
– Что это, Вить? – Он молча покачал головой. – Можно я пойду, посмотрю?
– Как хочешь.
Я вышла на улицу, поискала глазами, нет их нигде. Осмотрела припаркованные машины – пусто. Двинулась наобум вдоль здания. Вот они! За углом. Меж домами узкая щель, полметра, чуть больше. Это здоровенное животное прижало нашего Венечку к стене. Мне тут же вспомнился случай с Прохоровым. Но здесь другое. Дикая, неуправляемая похоть, вот это что. Поступить, что ли, как тогда Танюшка, огреть нахала чем-нибудь по башке? Но я стояла и смотрела, точно загипнотизированная: он не целовал, его, а буквально жрал, не ласкал, а именно лапал, выжимал своими ручищами, как апельсин для сока. И всё это время они быстро-быстро говорили по-английски. Кроме имени я ничего не разобрала. Секс-машину, по всей видимости, зовут Майк. И, между прочим, Венечка не слишком активно сопротивляется. А тот как тряпичной куклой им вертит. Мамочка! Неужели он его сейчас... Я в растерянности обернулась – позади стоит один из моих "наблюдателей".
– Чего же вы ждёте?! Помогите ему!
Мерзкая ухмылка была мне ответом.
– Кому из двоих помогать?
– Как вам не стыдно! Это же сын вашего шефа!
– А он, вроде бы, не против.
Услышали они нас, или просто почувствовали, что кто-то смотрит – остановились. Венечка, как угорь выскользнул из медвежьих объятий и пошёл прочь.