А вот это совсем даже и не обидно. Всё, что хотела, я получила: его откровенность, его интимное доверие. А что касается его физиологии – да, я ничего не знаю и не умею. Но готова пойти на многое, чтобы одолеть эту науку.
– Милый мой, благодарю, мне очень хорошо было.
И тут он поцеловал меня. В первый раз по-настоящему, приоткрытыми губами, не слишком глубоко, но очень тепло и вкусно.
На вечеринку по поводу успешной защиты Виктор пойти отказался.
– Во-первых, я там никого не знаю.
– Нас с Наташей знаешь, а во-вторых?
– Занят буду.
– Скажи правду, Лоб, – пропел Венечка, – я ненавижу фальшь, скажи правду!
– Хорошо, Лисёнок, не обижайся, но мы не в Америке.
– Угу! И даже не в Гейропе.
– Нет, ну серьёзно, в качестве кого я пойду?
– Глупости не говори! В качестве моей бабушки! Я же с тобой ходил на всякие твои банкеты, презентации.
– Там, куда ты ходил, в основном иностранцы были.
– Он стесняется! Ты слышала? Он меня стесняется!
– У меня все знают! Ната, ты свидетель, все знают, с кем я живу! И друзья, и коллеги, и партнёры.
– Да, Лоб, опозорился по полной программе!
– Лисёнок, прекрати, не заводись. Что тебе проку, что я пойду?
– Похвастаться тобой хотел.
– Фотки покажешь.
– Ещё не легче! Фотки, Витенька, это убого. Полюбуйтесь, вот он в бронзе, а самолично не явимшись, побрезговав. Потому, что меня притащить на своё крутое мероприятие, это ещё куда ни шло, это прокатит, вместо девочки, вот мальчик, какая разница? А если я́ его в качестве супруга приведу – уже криминал, стыдо́бища.
– О господи. Лис! Угомонись!
– Пойдёшь?!
– Нет!
– С Машей тогда останешься. И никаких нянь! А то завёл моду, подгузник поменять, ему консилиум целый собрать надо. Ладно, пойду писа́ть подробную инструкцию для особо одарённых отцов, с рисунками: с какой стороны в ребёнка кашу пихать.
– Видала? И чего он лютует?
– Правда, Витя, мог и пойти. Не институтская же столовка, приличный джазовый клуб. Посидишь в стороночке, музыку послушаешь.
– Если я в сторонку отсяду, знаешь, что начнётся?
– Ничего не начнётся. Ему не до нас будет. Пошли! Меня хоть выручишь. А то приведёт, и бросит на произвол судьбы, а я в таких местах не в своей тарелке.
– Тоже не ходи. Скажи, с ребёнком хочешь побыть.
– Если бы ты пошёл, меня спокойно можно было бы в расчёт не принимать, а так, если ещё и я сейчас откажусь, он совсем расстроится.
– Что там все правда, что ли, с семьями будут?
– Он так сказал.
В нашем трио функция "наладчика мостов" прочно за мной закрепилась. Они почти никогда не ссорятся, это не значит, что каждый полностью всем доволен, просто стараются не обострять. Я тоже стараюсь, как могу, друг перед другом их выгораживаю. И Венечка всегда очень легко со мной соглашается.
– Да конечно! Нечего ему там делать, я пересолил. Теперь, бедняга, будет чувствовать себя виноватым. Надо привезти ему чего-нибудь вкусненького. И, спорим, он всё равно тайком помощницу позовёт?
– Пускай. Маняшка целее будет.
– И то правда. ... Эх, Наташа! Все мужики сволочи, носить абсолютно нечего. Времени ещё вагон, давай побалуем себя парой-тройкой новых тряпочек?
– А я-то думаю, что это ты так рано убежал, да ещё и не слишком тщательно прихорашивался!
– Имеет право кандидат медицинских наук на крохотные невинные слабости?
– Не имеет. Кандидат должен быть безупречен.
– Это произвол! Я буду жаловаться!
– Ну, если он такой красивенький сладенький мальчик, как вы, то, пожалуй, можно сделать исключение.
– Мы с тобой в "Шарм тоталь" заезжали?
– Не помню.
– Если не помнишь, значит, не заезжали. А чего это мы оплошали так? Сейчас заедем. Там и шмотьё классное, и по фигуре моментально подгоняют.
В бутике он бодро распорядился: "Девушке коктейльное платье и что душе угодно, а мне пиджачков парочку, вызывающих, но не слишком!". "Шмотьё" в этом "Тотальном шарме" действительно оказалось классное. Я кучу всего перемерила, но купила мало, всё равно почти нигде не бываю, не люблю. А Венечке жутко идут цветные стильные блейзеры и если бы мы забрали всё, что ему подошло и понравилось, то, наверное, месячную выручку сразу бы обеспечили этому салону. Наигравшись "в магазинчик", заехали ещё к Пенчуку причесаться и намазаться. Меня, разумеется, мазали, не его. Добрых два часа протрепались с Лерочкой, вернее, впитывали, развесив уши, все последние новости столичного бомонда. Потом в приподнятом настроении двинули степень обмывать.
"Нашей" компании собралось человек, приблизительно, тридцать, из них представили мне, дай бог, десятерых, и человек пять-шесть я кое-как запомнила. Обожаемого профессора не оказалось, к моему разочарованию. Хотела бы я взглянуть в его мудрые глаза, а главное, понаблюдать, как эти глаза на нашего красавчика смотрят, потому, что разные есть предположения.
В джазовых бэндах я ни в зуб ногой. Несколько раз произнесли со сцены какое-то английское название – набор ни о чём не говорящих мне фонем с прибавкой "о́ркестра". Все вокруг выпучивая глаза, кивая и причмокивая, утверждают, что это очень крутые музыканты и нам несказанно повезло внимать издаваемым ими звукам. Венечка, надо полагать, для очистки совести, пару раз пригласил меня потанцевать под медлячок, а потом, без зазрения совести, бросил, как, собственно, и ожидалось. Ничего, пусть развлекается, как хочет, он заслужил. Я пересела к барной стойке, заказала вкусненький коктейль, и, подобно мамочке на детской площадке, собралась скоротать вечерок, наблюдая, как мой малыш резвится с друзьями. Только бы ничего лишнего в рот не тащил, не связывался с драчунами и далеко за пределы песочницы не убегал.
– Добрый вечер.
Ох ты, какой красивый дяденька к нам подсел. Проходите, мужчина, дальше проходите, здесь такие без надобности. Не сказала ничего подобного – выпила ещё недостаточно. Молча кивнула.
– Я смотрю, вам здесь не слишком нравится.
– Тренируете наблюдательность?
– Невооружённым глазом видно, что вам неуютно.
– А это неважно. Я здесь с молодым супругом, и с большой охотой терплю неудобства, лишь бы он наслаждался.
– Вывели погулять, значит?
– Именно.
– Странно, вы не похожи на содержательницу альфонса.
– Что вы, я сама содержанка.
– Очень интересно! А кто у нас супруг, можно поинтересоваться?
– Сын олигарха. Ещё вопросы есть?
– Вы так меня заинтриговали, что вопросов с каждой минутой всё больше. Я даже растерялся и не знаю, с какого начать. – Шёл бы ты, куда подальше, со своими вопросами. Не сказала, но, видимо, достаточно громко подумала. – Извините, я слишком навязчив и любопытен до неприличия.
– Да уж.
– Потанцевать не желаете? Можно молча.
– Пойдёмте, надо же время как-то убить.
– Вам никто не говорил, что вы похожи на...
– Нет, никто мне не говорил, но я знаю, на кого похожа. – Господи, да что со мной такое? Какой-то цинический бес вселился. А что они, в самом деле? Ночные клубы, высшее общество – сплошное чванство. Я всю жизнь прожила, ничего такого не знала и не видела, а у них свой этикет, свои игрища, а я не обязана правила знать, я из другой среды. Но парень-то этот ни в чём не виноват. На кого тогда разозлилась? На Венечку? Нет, скорее на Виктора. Просила же его не бросать меня здесь одну. Позвонить сейчас? Пусть приезжает. Так и так ведь няню пригласил. – Извините меня, я не на вас рассердилась.
– Понимаю.
– Так на кого, вы говорите, я похожа?
– Была такая писательница, английская, Дафна дю Морье.
– Дю Морье? Английская? А не французская, случайно?
– Нет, именно английская, не читали?
– Я поклонница русской классики.
– Ясно. Ну вот, вы похожи на эту Дафну в молодости. Очень была красивая женщина.
– А писательница хоть хорошая?
– На любителя. Вы не курите?
– Нет.
– Не хотите воздухом подышать? Здесь балкончик есть, никто не знает как, а я могу открыть. Вон там, видите, окно зашторено? Все думают, это просто окно, а оно с секретом.
– Занятно. Ну, пойдёмте.
– Надо постараться только не привлекать внимания, а то всем захочется.
– Хорошо.
– Я сейчас открою, а вы покараульте.
– А что кричать в случае тревоги? Атас?
– Стойте поближе, и, в случае чего, по спине меня хлопните.
– Договорились.
Он скрылся за занавеской. А через несколько секунд отклонил её немного и позвал:
– Давайте сюда скорей.
Потянуло холодом. Я юркнула в эту прохладную свежую "прорубь".
– Холодно?
– Да, не жарко.
Тут он обнял меня и очень крепко прижал к себе.
– Так теплее?
– Отпусти.
Не тут-то было. Бесцеремонно, нагло, он провёл ладонью вверх по моему бедру, задирая юбку. Одновременно обхватил мои губы своими, и жадно стал целовать. Такая от него, как говорится, энергетика – жёсткость, напор, неколебимая уверенность. Настоящий самец. Скорее даже отталкивает, чем привлекает. Но почему тогда я не сопротивляюсь? – Острое желание пронзило меня, точно иголка, от низа живота и до макушки. Не то, что задуматься, оглянуться не успела, как всё уже произошло. Измена. Адюльтер. Подумать только! Я изменила! А, собственно, кому? И разве будут они ревновать, предъявлять на меня права? Ведь ни один из них не муж мне. И любят они друг друга, не меня. Нет. Всё равно неправильно. Так недолго превратиться в шлюху. Но как это просто, вот так оступиться, поддаться искушению. Никогда и никого не буду больше осуждать!
Глава 12
Она чувствует его, как кошка. Вдруг оторвётся от игрушек, воскликнет: "Папа!" – через минуту можно подойти к окну и увидеть, как подъехала его машина. Он много объясняет ей из анатомии: как и почему движутся ручки и ножки, как моча по капельке стекает в мочевой пузырь, как четырёхкамерный сердечный насос качает кровь по сосудам, какую форму имеет желудок и что такое ферменты. Всё это он умеет донести до неё очень по-взрослому и вместе с тем понятно. Он рассказывает ей, а она мне. И остается лишь руками развести: я в шестнадцать лет, учась в медколледже, не знала столько, сколько она в свои четыре.
Она называет Венечку папа, а Виктора – папа Витя, как бы присваивая ему тем самым второй номер. Виктор не обижается, в свою очередь он зовёт её Лисичкой, и Машка самостоятельно провела параллель: "Папа Лис, а я его Лисичка".
Внешне они совершенно разные: у белобрысой Машки курносенький носик, прямые редкие волосики, светло-голубые глазки, а у Веньки нос идеально прямой и глаза как переспелые вишни. Но приблизительно к полутора годам она стала мимикрировать так, что в поликлинике, в магазине, или на улице никто не сомневается, чья это дочка.
На детской площадке она играет, Венечка сидит, уткнувшись в ноут, когда Маша чего-то нашкодит, жаловаться бегут к нему, даже если она на него не укажет.
Что касается её диеты, режима и нагрузок, его собственная система доведена до совершенства, и Машенька никогда ничем не болеет, за исключением ссадин и ушибов, полученных на прогулке (у нас активная девочка). Разумеется, мы все её любим и балуем, но как-то так сложилось, что в основном это Венечкин ребёнок. О том, чтобы обзавестись ещё хотя бы одним малышом, он и слышать не хочет. Уже устала активно агитировать, слёзно умолять, хитро подкарауливать – всё без толку. Понемножку приучаю себя к мысли, что кроме Маши никого у нас не будет, но трудновато даётся это понимание.
– Наташенька, побойся Бога! У меня, у отпетого гомика, семеро по лавкам будут плакать!
– А в чём загвоздка?! Одно другому не мешает.
– Издеваешься?
– Почему? Мало, что ли, геев детей воспитывают?
– Ну и что они за геи в таком случае? Это же образ жизни, философия. Хочешь быть почтенным патриархом – не морочь людям голову, живи, как все. А если ты весь из себя не такой инакий, то и судьба должна соответствовать.
– Не ожидала от тебя. Ярлыки, ведь, навешиваешь, оперируешь штампами.
– А Лоб правильно определяет: я ханжа. До мозга костей. И вообще, не могу представить, как это – ещё одна Машка.
– Совсем другой человек будет, что ты!
– А вдруг он мне не понравится? Или я ему?
– Уже имеющийся опыт подсказывает, что сие невозможно.
– Ничего подобного! Всё. Не морочь мне голову, хватит с тебя одной Маньки. Скучно стало? На работу возвращайся. Иди, вон в детское отделение и нянчись там сколько угодно. Лев Толстой ты наш в юбке.
– При чём тут Лев Толстой?
– Анекдоты Хармса не читала? Ты что! Почитай! Сейчас найду тебе. Лев Толстой очень любил детей...
Анекдоты, конечно, смешные, но маленький рыженький мальчик по ночам мне снится. Чувствую, не правильно это, что он у меня не родится. Работа, как альтернатива счастливому материнству отнюдь меня не привлекает. Но и в рассуждениях Венечки есть свой резон: и необычного такого парня, как он, мне подавай, и детей целую кучу. Всё сразу иметь невозможно. А роптать грешно – я счастлива. Все мы втроём, вчетвером, то есть, чудесно ладим. Не будь она нестандартной, можно было бы сказать, что у нас образцовая семья.
Утреннее время ужасно быстро бежит. Просыпаюсь, вроде бы, рано, но мышление, что ли, спросонья замедлено: пару раз с боку на бок перевернёшься, чуть-чуть в себя придёшь, глядь, ча́са, а то и двух, как не бывало. К сожалению, в последнее время очень редко удаётся себя поднять к Венечкиному утреннему чаю. И вот, проснувшись раньше обыкновенного, собралась с силами, мобилизовалась, слегка себя обра́зила и вышла поскорей, предвкушая приятную встречу. По дороге на кухню заглянула в детскую, проверила – Маняшка спит. Подошла к закрытой кухонной двери (странно, что закрыто), почуяла запах табачного дыма, и это тоже странно. Виктор не курит, Венечка тем более. Гости у нас, что ли? Прислушалась, чужих голосов, вроде бы не слышно. Хотела уже толкнуть дверь и войти; вдруг Венечка неестественным, каким-то сдавленным голосом говорит:
– Как раз вот это и обсуждается. Я никогда запрещённых приёмов не использовал, но если буду вынужден, то, извини, пойду на всё.
– Лис, да ты что? Ты меня неправильно понял.
– Угрожать не хочу, но я предупредил, ты мои возможности знаешь.
Сердце моё учащенно забилось. Вошла. Постаралась сделать невинный вид.
– Доброе утро, мальчики.
Виктор молча затушил сигарету, встал и занялся кофеваркой. Венечка потянулся через стол, чмокнул меня в висок:
– Доброе утро, как себя чувствуешь? – Голос спокойный, даже слишком.
Я показала ему глазами на Виктора, дескать, что случилось? Венечка, вроде как, не заметил моей гримасы. Виктор поставил передо мной чашку эспрессо. Веня молча протянул ему пепельницу.
– Пойду, в мусоропровод вытряхну, – угрюмо сказал Виктор.
– Что это, Вень? Неприятности? Серьёзное что-то?
Вместо ответа он встал и ушёл из кухни. Я за ним. Что за ерунда творится? Словно продолжение сна, нехорошее, тревожное, граничащее с кошмаром. Маша ещё не проснулась, но охотно пошла к Венечке на руки, когда он буквально выдернул её из кровати. Они крепко прижались друг к другу.
– Папа, пойдём гулять.
– Сейчас пойдём, зайчонок. Умоемся, покушаем, и пойдём.
– И мама пойдёт?
– Угу.
– И папа Витя?
– Нет. Папа Витя не пойдёт, папа Витя покатится. Манюнь, ты хочешь жить в красивом домике, в лесу, как Красная Шапочка? Будешь там по травке бегать, лошадку тебе заведём, хочешь?
– Да!
– Ну, вот и поедем.
– Сейчас?
– Не сейчас, но очень скоро.
Мне сделалось, мягко говоря, не по себе.
– Венечка, пожалуйста, не пугай меня. Что случилось?
– Когда у тебя самолёт? – Выкрикнул он на всю квартиру.
Появился Виктор.
– Через два часа.
– А почему ты ещё здесь?
– Успею. – Тут его осенило какой-то догадкой. – Лис, не дури.
– Ты мне́ говоришь "не дури"?!
– Не надо этого. – Он кивнул Вене на руки. – Я не монстр.
– Зато я́ монстр. Только что превратился.
– Ты хороший! – Закричала Машка. И принялась нацеловывать Венечку.
Виктор и Веня уставились враждебно глаза в глаза. Виктор резко повернулся и вышел. Меня затрясло мелкой дрожью, я инстинктивно потянулась к своему ребёнку. Господи, чего я ожидала? Как могла хоть на секунду усомниться? Но почему-то на одно короткое мгновенье я приготовилась драться за Машку. Веня Легко разжал объятья.
– Иди к мамочке.
Тёпленький, ещё сонный детёныш переполз ко мне. Сразу стало спокойнее. Но ненадолго. Что-то, всё-таки, случилось.
– Вень, у нас всё нормально?
– У нас́ нормально.
Он так это сказал, сразу стало ясно, что нет.
– Очень прошу, не пугай меня, объясни в чём дело?
– Сейчас, он уедет, я тебе всё объясню. На работу не пойду сегодня. С Маняшей погуляем.
Тут меня как будто ударило изнутри: неужели они расстаются?! Невероятно, но очень похоже, что так и есть. Неужели Виктор уходит из нашей семьи? О себе я сперва не подумала, только о Венечке. Ему сейчас очень плохо. И ещё я поняла – он боится потерять Машу. Но как же я? Почему он на меня не рассчитывает? Даже обидно. Ведь я же мать. И не допущу, чтоб они, то есть, Маня и Венечка, расстались. Не говоря уж о том, что никому не позволю у себя забрать ребёнка. Снова вошёл Виктор. Какой-то сразу чужой, ненужный. Если он больше не любит Венечку, то и я не хочу иметь с ним ничего общего. Он потянулся к нам с дочкой:
– Машутка, иди ко мне.
Я резко отвернулась, вместо девочки подставила ему свою спину.
– Таак. Ясно. И тебя уже науськал. Это групповое помешательство, ребята. Никто её у вас не отнимает. Ну, хорошо, чего ты хочешь? Хочешь, я отказ напишу? А ты её удочеришь, по закону, хочешь?
– Хочу!
– Вот так вот мы заговорили, да? А кто утверждал, что бумажки ничего не значат? Что они к реальной жизни отношения не имеют.
– Я ошибался. С предателями без юристов дела лучше не иметь.
– Хорошо. Бумагу вы полу́чите через адвоката. Но это только бумага. Маша – моя дочь. Ната, слышишь? Я отказываюсь формально. Ты поняла?
А что я могла понять? Как гром среди ясного неба. Вчера ещё полная идиллия была между ними. Минут через пятнадцать Виктор сухо попрощался и уехал. А мы покормили ребёнка, самим ничего не хотелось, и повезли в Парк Горького кататься на аттракционах. Я растерянная вся, обескураженная. Вижу, больно ему, утешить нужно, облегчить, а с какой стороны подступиться, никак не соображу. Кудахтать, как курица, "что случилось, что случилось" – раздражать его только. Что случилось, и так очевидно: большая размолвка у них. Венечка молчит, глаза красные, мышцы лица напряжены, чуть не до судороги, а внутри что у него делается, и представить страшно. Взяла его за руку, принял, крепко сжал мои пальцы.
– Тебя сюда в детстве водили?