– У неё же овуляция!
– Лис! Закрой, сейчас же, свой третий глаз, или что там у тебя, и не мешай нам.
– Ладно, насильники. ... Опустись пониже немножко, – прошептал он мне на ухо, – вот так, а теперь чуть-чуть на бочёк, на левый, капельку.
Я сделала, как он сказал, и ещё он руку под меня подсунул, и это дало умопомрачительный результат. Господи, каким он мог бы стать любовником для женщин, если бы не пренебрегал ими! К нему бы очереди стояли круглосуточно. Минутку, а не в этом ли смысл, как он любит поговаривать. Во всяком случае, мне свой ломоть наслаждения удалось урвать.
Виктор пролился в него, а он в меня. Я почувствовала себя не просто удовлетворённой, но оплодотворённой, полной до краёв. Хотела сразу спросить, что, бишь, он там, на счёт овуляции? Но решила поиметь совесть и подождать немного. О! Если бы получилось!
– Вот же ёлки-палки. – С досадой прошептал Венечка. – Так я и знал.
А я-то о своём думаю!
– Что?! Уже?!
– Уже. Не видишь, что ли? Так и знал, что он отрубится. Поговорить же надо.
– А что такое? Плохое или хорошее?
– Непонятное. Или здесь какая-то ошибка, или Лобанову мозги пудрят по полной программе.
– Это в каком плане?
– Судя по тому, что я видел, его мадам не нужна операция, тем более такая сложная. Максимум на что она может рассчитывать – хороший мануальный терапевт, какового я и доставил в лучшем виде. Но на каком основании ей диагностировали такие повреждения, убейте меня, я не понимаю. У него документы медицинские есть какие-то на руках, не знаешь? Результаты исследований, снимки?
– Да, наверное. Думаю, всё у неё на квартире.
– Надо ехать, смотреть. Чёрт. Не люблю я выглядеть идиотом. Но операция, да ещё экспериментальная, это, братцы, перебор. Неужели с Вити здесь бабло элементарно тянут?
– Не может быть, Венечка. Ты знаешь, кто за этим стоит?
– Кто?
Я сказала ему на ушко.
– А он тут при чём?
– Да так, решил помочь.
– Оригинально. Но его-то да, на мякине не проведёшь. Тогда вообще ничего не понятно.
– А ты не мог ошибиться? Долю секунды через телефон на неё смотрел.
– Угу, я мог. Только я не помню ни одного случая своей ошибки, а с памятью у меня пока слава богу. ... Вот я попал. Буду стараться против операции – скажут, хочу её уморить. Что у них за аппаратура такая? Загадка. Ну, допустим, сразу после травмы был отёк, там ещё как-то можно было ошибиться, но потом-то ей делали КТ, или хоть рентген? Или что это? Чудесное исцеление?
– Какое там исцеление, я её видела, ниже пояса полный паралич.
– Да, но спинной-то мозг у неё целый.
– Ты уверен? – Он ничего не ответил, сделал рожицу. – Хорошо. Пусть разрежут и убедятся.
– Добрая ты такая девочка, Наташ.
– Ну и что? Если тебе никто не поверит.
– Погоди, надо снимки её глянуть, если они сомнительные, будет, о чём говорить. А если бесспорные тогда ...
– Что тогда?
– Кто его знает. Тогда это ерунда какая-то.
Игорь выспался часам к пяти вечера. Они с Венечкой устроили мини-консилиум, документы и всё, что было по Кристининой истории болезни, им Виктор в гостиницу притащил, чтобы лишний раз не волновать больную.
– Судя по тому, что я вижу, – сказал Игорь, глядя на снимок, – мне здесь делать нечего. С таким разрывом я её даже пальцем тронуть не имею права.
Венечка взял лист бумаги и ручку.
– Смотри, там так и вот так. – Нарисовал два позвонка. – Отсюда и её параплегия.
– Я не могу лечить на основании этой бумажки.
– Естественно.
– Что тогда ты от меня хочешь?
– Снимок нужен нормальный, хотя бы рентген.
– А это что, по-твоему?
– Это не её КТ.
– Здесь написано, что её.
– Ох, господи, за что мне это! Я не могу тебе сказать, "поверь мне на слово", потому, что сам бы не поверил, но там вот так и вот так. – Он повторил свой рисунок, только на этот раз нервно и более небрежно. – Лоб! Где ты взял-то это, горе моё?
– Ну где, Лисёнок, у неё всё было.
– Игорь Дмитрич! Он действительно видит, честное слово!
– Наталья... как вас по батюшке?
– Не важно. Олеговна.
– Вы думаете, я просто так сюда приехал? Прогуляться? Мы с Вениамин Аркадичем не первый день знакомы. Но мне нужно основание, официальное, понимаете? На котором я смогу хотя бы осмотреть больную, не то, что лечить.
– Давайте мыслить логически.
– Давайте!
– Вень, ты уверен, что это именно не её? То есть не другая картина того же организма, а именно другой организм?
– Процентов на девяносто пять уверен.
– Значит, их подменили.
– Кто?! Зачем?!
– Или врачи, тогда я не знаю, зачем. То есть, если они по своей инициативе. А вот если она сама, то есть, медики по её просьбе, тогда, может, для того, чтобы манипулировать, Виктором тем же, или дочерьми. Она же против операции, да, Вить?
– Боится.
– А вдруг она знает, что у неё не так всё страшно и операция не нужна?
– Как же не страшно? Паралич-то реальный. Если не лечить срочняком – мышцы полностью атрофируются и абзац.
– Ничего не абзац. Лежи себе, балдей, кругом внимание и забота. И Виктор рядом.
Все трое мужчин молча уставились на меня. С одной стороны им кажется, я полную чушь несу, а с другой, крыть-то нечем.
– Тогда тут ещё психиатр нужен. – Сказал, наконец, Венечка.
– А можно как-то реальный снимок сделать? – Спросил Виктор.
– Вот думаю об этом.
– Если она лечиться не хочет, я и со снимком ничего не сделаю, – отметил Игорь.
– Скажем ей, что всё знаем, и уедем домой! Одумается – позовёт!
– Да ничего ты, Наташ, не знаешь!
– Да всё тут ежу понятно, Венечка!
– В любом случае, Игоря Дмитриевича надо отпускать, и оставаться в тесном семейном кругу с этой загадкой природы.
– Но если там, действительно, вот так, – Игорь потряс в воздухе Венечкиной бумажкой, – вызывай в любое время. Я её недели за две на ноги поставлю.
Глава 15
Вот, что значит "лицо расплывается в улыбке"! Виктор даже пальцами тронул щёку, чтобы не расплылась, на самом деле, физиономия по всей территории парка.
– Ну и ладно, что они не пошли, правда, пап! Нам же больше достанется всего. – Олежка, болтая ногами, потыкал ему в нос облаком сахарной ваты. – Кусай побольше, папа! Вот так!
С обратной стороны сладкого сооружения мальчик, разевая рот до последней возможности, продемонстрировал, как надо кусать. Виктор достал влажную салфетку, утёр ему мордашку. Всё равно сейчас опять испачкается – вата ещё вся не вышла, ну и пусть.
– А нам это можно есть?
– Можно, можно. Папа Веня говорит, в сахарной вате очень мало сахара, одна маленькая ложечка на такую большую шапку.
– А давай, съедим, что нам нельзя! И никому не скажем.
– Договорились. Сейчас пойдём, хот-доги купим.
Сахарная вата летит в сторону, сладкие ручонки крепко обнимают Виктора за шею.
– Ты мой папа! Только мой! Я тебя больше всех люблю!
"А ты – родной мой, мой долгожданный сынок. – Подумал Виктор. – Я знаю, когда я зачал тебя. Да, я. И никак иначе. Ты – результат моей любви, и ты так похож на него, на единственную, истинную любовь мою. Ты – производная от чуда, происшедшего со мной, нечто ещё более чудесное!".
***
Лондонская история началась, конечно, отвратительно и всем нам нелегко далась, но я могу быть ей только благодарна за появление рыженьких близнецов. Не знаю, в какой именно момент они были зачаты, Венечка не говорит, мне хочется думать, что в тот самый первый раз, в состоянии опьяняющего восторга воссоединения.
Довольно многие из наших немногих знакомых, словно сговорившись, любят подчёркивать, что мальчики очень похожи на Аркадия Борисовича. Вот не на Веню, а именно на дедушку. Виктор смеётся: "Он их всех подкупил. По миллиону дал каждому, чтобы так говорили". Ну, Дмитрий ещё ладно, лицо так-сяк заинтересованное, но остальные-то, действительно, что? По мне, скорее уж Маша его напоминает, недавно развившейся практической жилкой. Венечку очень смущает "излишнее" покровительство, которое дедушка стремится оказывать детям. А что тут поделаешь, родной дедушка, всё-таки. С некоторых пор все разговоры он сводит к тому, чтобы отправить Машу учиться в Лондон, а следом и мальчиков, как только подрастут. Реакцию Венечки представить нетрудно. Соответственно и мы с Виктором себе не враги, нам, извините, с Вениамин Аркадичем ещё жить и жить. Потому, что больше никогда, ни при каких обстоятельствах не придёт нам в голову расстаться. Но ради смеха, если предположить такую невозможную ситуацию, что мы вдруг разойдёмся на все четыре, то есть три стороны – мы прекрасно поделили бы детей. Маша и Венечка – вообще единый организм, Виктор души не чает в Олеге, и это вполне взаимно, а Илюша – мой мальчик, моё обожаемое солнышко. Кое-кто намекает, что я порчу ребёнка, культивирую его странности, а я просто слишком хорошо понимаю его и чувствую. Это тот самый мальчик, которого я так ждала. Можно сказать, я знала его раньше, до того, как мы счастливо встретились.
Чтобы закончить с Лондоном, который у нас в семье, кроме меня, никто вспоминать не любит, нужно сказать, что небольшое "расследование" показало: злого умысла у Кристины не было. Снимки просто-напросто перепутали, или же кто-то из младшего медперсонала так жестоко пошутил. Более конкретного ничего не удалось выяснить, зато Кристина теперь прекрасно себя чувствует. Аркадий Борисович был прав: она не смогла бы разорвать нашу связь, всё, рано или поздно, само собой наладилось бы. А тогда казалось, ужас, непоправимо.
Да, немало воды утекло с тех пор. Мальчикам уже почти пять, то есть примерно столько, сколько тогда было Маше. Она, в свои десять лет, практически готовый доктор. Отец её не только в теории натаскал, она с ним с удовольствием посещает студенческую анатомичку и в больнице проводит все свободные от школы часы. Причём не просто лясы точит и наслаждается вниманием взрослых, а реально помогает за больными ухаживать. Венечка в последние годы увлёкся геронтологией, так что Маше работы хватает – одиноких стариков, к сожалению, довольно много. Как представлю, что и меня могла постигнуть та же участь! Почти до сорока лет засидеться в девушках – не шутки. Кто бы мог подумать, что у меня может быть собственная семья, да ещё такая многочисленная. Венечка тоже считает большим курьёзом, что его судьба так одарила. Мальчиков он не хотел, и, будем говорить откровенно, почти равнодушен к ним. Боюсь выяснять подробности, не исключено, что он считает, мы и вправду тогда некоторое насилие над ним совершили. А всё-таки Илюша, в моём представлении, и есть тот самый маленький Венечка. И странно, что он не вызывает в нём обожания, ведь, считается, больше любят похожих на себя детей. Странно также, что Виктор отдаёт предпочтение живому, подвижному весельчаку Олегу, а не мечтательно-задумчивому, меланхоличному, чуть не сказала, Венечке – Илюше, конечно, Илюше. Ведь я хорошо помню его признания о первом робком чувстве, когда он буквально проваливался в глубокие, внимательные глаза. Вот же они, эти глаза, такие уже печальные, у нашего малыша Илюши. А у Олега, как звёзды светятся, беззаботно и счастливо.
– Мама! Илья опять завис!
– Сколько раз тебе повторять, не говори так про брата!
– А что он стоит, уставился и не отвечает.
– Илюша, сыночек, что ты там видишь?
– Кино показывают.
– О чём, милый мой?
– Он почему-то не возвращается. Это плохо. Но ничего страшного, а они не знают. Очень грустная картина. Всё серое и коричневое.
Боюсь предполагать, о чём это он. То есть, раньше предполагала, но вся семья на меня нападает: "ты его портишь", "ты из него психа делаешь". Венечка, и тот не стремится, как следует, вникнуть, ограничиваясь холодным "обратись к специалистам". Меня это страшно обижает. Неужели его самого до такой степени залечили психологи? Уж он-то должен понимать: к необычным способностям нужно относиться трепетно. В Илюше все согласны видеть и принимать один только дар, самый невинный – он потрясающе рисует. Все сходятся на том, что из него нужно готовить художника. Виктор подходит к вопросу рационально: "Всегда хорошая, настоящая профессия в руках у парня будет". Веня, ладно уж, соглашусь, небезосновательно считает, что это поможет мальчику избежать серьёзных психологических проблем, которые могут у него возникнуть. А я просто стремлюсь во всём поддерживать своё любимое дитя и развивать его необыкновенный талант.
Уже сейчас ему поразительно удаются портреты. Не портреты выходят даже, а шаржи. Гипертрофированные, почти жестокие. Он, как будто, видит человека изнутри. Не так, как Венечка, структуру тканей, патологию органов, а сущность души. И домашним достаётся от него, и малознакомым, и незнакомым вовсе. Иногда так припечатает, хоть стой, хоть падай. Чего стоит один только портрет дедушки, который я бы назвала "Воплощённое коварство". Нет, Аркадий Борисович не такой уж коварный, он бывает и добрым, и бескорыстным, но это одна из сторон его души, выпяченная, нарочито преувеличенная. Или подаёт картинку: "Вот папа Веня", – взглянула, и не по себе сделалось. Никогда у Венечки такого выражения лица не бывает. Неужели ему, филантропу нашему, символу бескорыстия, свойственна чёрная зависть? А именно она так недвусмысленно изображена на портрете, что дар речи теряется. Вот, значит, тайная сторона его души. Кому это он так завидует? Интересно. У Ильи бесполезно спрашивать, он свои работы не комментирует. Там и комментировать нечего – правда-матка на лицо. Меня рисует редко. В основном, выходит растерянная девочка, наивная вплоть до глупости. Обидно; я-то себя считаю женщиной проницательной, не лишённой остроумия. Сами на себя, без неприятных сюрпризов, больше всех похожи Олег и Виктор.
В последнем за эти годы, если и случились какие-то перемены, то только к лучшему. С появлением мальчиков он очень помолодел. Заранее накупил игрушек "на вырост", из тех, которые отцы скорее для себя покупают: модели самолётов, железную дорогу, роботов немыслимых. Теперь, наконец, дождался возраста, когда мальчишки могут стать ему настоящими товарищами. Они с Олегом с утра до вечера играют в мяч, катаются на роликах, на велосипеде, а то и рыбалку затеют. Короче говоря, кружки́ по интересам у нас чётко обозначились: "творческая мастерская", "спортивная секция" и "станция натуралистов". Кое-кого из детей, но только не Илью, разумеется, периодически соблазняет "факультатив предпринимателей". Например, Маша накупила пряжи своим подопечным старушкам, те, сами ли выдумали, её ли взяли идею, навязали ужасно симпатичных перчаточек в виде зверушек. Дочка пошла продавать всё это дело одноклассницам. Целый скандал вышел, к директору нас вызывали: "В школе продавать ничего нельзя! Вот если бы специально организованная благотворительная ярмарка, а так – ни в коем случае!". Аркадий Борисович лично ездил "поинтересоваться", почему это нельзя? И как-то сразу оказалось, что его внучке всё можно. На вырученные деньги она накупила гору сластей своим бабушкам, а те потребовали ещё пряжи.
Это ладно. Но когда Олег пустился распространять среди друзей, знакомых и наших работников Илюшины рисунки, да ещё цены заламывал, как за картины Ван Гога, я была шокирована. Опять же досадно, что такие вещи почему-то никого не смущают: все только хохочут и умиляются. Олег, значит, нормальный ребёнок, а Илюша странный. Прямо зло берёт.
Кстати, что касается зла, Анастасия Романовна, именуемая выше Мегерой, так и не оправилась от потери Бориса. Никого не хочет принимать и ни с кем не разговаривает. Я вижу, как Аркадий Борисович переживает, жалею его, и её жалко тоже. Она так долго и трудно боролась за сына, поражение в этой борьбе сломало её. Теперь, когда сама стала матерью сыновей, я хорошо её понимаю. У них должно быть всё самое лучшее, они должны быть на первом месте для своего отца, в нашем случае для отцов. Равнодушие Венечки задевает меня, но, в отличие от Мегеры, я не могу бороться. Не заставлю же я его насильно любить мальчиков так же, как Машу. К тому же он, по обыкновению, очень много занят на работе. Отсутствие досуга идеально оправдывает недостаток внимания. А свободное время его в безраздельной Машиной собственности.
К слову, пресловутый Лондон, который я обещала больше не припоминать, ну, да что уж там, памятен ещё и восторгом любви. Сногсшибательным, умопомрачительным сексом, которого не было ни до, ни, к сожалению, после. Втроём встречаемся с этой целью очень редко, Новый год, как в известном анекдоте, и то чаще бывает. Виктор теперь очень хорош со мной в своих ласках, а всё ж немного не то. Между собой у них всё в порядке, но жалобы Виктора на Венечкину занятость, это уж притча во языцех, с этого и наше знакомство началось. Такой вот московский ритм жизни, не способствует Москва нашим любовным утехам.
Ко дню Машиного рождения, по традиции, отправились всей семьёй в Париж. Почти каждый год ездим. Пока мальчики были маленькими, мы все вместе кучковались, а сейчас разделились по интересам. Маша с Венечкой помчались по магазинам, наряды ей выбирать, на самом деле, не только ей, но так считается. Виктор повёз Олега в Диснейленд, или Олег Виктора, ну, тут неважно. А мы с Илюшей в музей Орсе пошли, он обожает импрессионистов, которых я, откровенно говоря, совсем не понимаю. Мне нравится смотреть, как он смотрит. Он эти картины будто умоляет о чём-то. Или будто ему их жалко, такое сопереживание на лице, а иногда и вздыхает тяжко.
Оставила его наедине с искусством, присела на скамеечку – ноги, как говорится, не казённые, в картинах этих ничего особенного не нахожу, главное, мальчик под присмотром. Рядом с ним остановился мужчина, невзрачный такой дядечка, абсолютно не привлекающий внимания, и я ни сном ни духом. Вдруг Илюша отвернулся от Гогена, взглянул на своего соседа с низу вверх, довольно долго, пристально рассматривал, потом подбежал ко мне.
– Мама! Знакомый, мама!
Какой ещё знакомый?! Чей?!
– Ты обознался, сыночек.
– Нет! Пойдём. – И тянет за руку.
Поднялась с ленцой, пошла за ним. И что же? Дядечка-то, действительно, знакомый. Мой знакомый. Которого Илюша не видел никогда, о существовании которого и подозревать не мог. Вадим. Мой бывший однокурсник, бывший препод и бывший любовник. Поздоровались. Я, не найдя ничего лучшего, спросила о здоровье экс-супруги.
– А она опять не "экс", – обрадовался Вадим, – снова уже просто супруга! Мариночка! Подойди!
Он представил меня, как жену Вениамина Аркадьевича. Оба рассыпались в благодарностях Венечке.
– Какой красивый мальчик! – Восхитилась Марина. – Копия Вениамин Аркадьевич!
Вот спасибо! Хоть кто-то находит, что он на Венечку похож, а не на дедушку. Правда, Марина не знает дедушку. И к лучшему, я считаю.