* * *
Госпожа не сказала бы, что он ее любимый клиент, в любом случае, не ему в лицо. Когда он появился, она знала, что он будет последним человеком, которого она сегодня увидит. Он брал от нее больше, чем любой другой мужчина в ее подземелье в клубе. Он отнимал больше времени, больше усилий, и никогда не назначал встречу.
Две недели назад он пришел в ее подземелье. Прошло около трех месяцев с момента их последней совместной сессии. Возможно, ему понадобилось три недели, чтобы оправиться от нее. В ту ночь она основательно поработала над ним, как он любит. Остальные девять недель перерыва между ночами он был слишком занят, чтобы встретиться с ней, или же просто был не в настроении. Настроение проявлялось в самые странные времена, и казалось без видимых причин. Она никогда не спрашивала, почему он решил прийти к ней. Он был здесь не для разговоров. Он хотел боли, и Госпожа хотела дать ему ее.
В среду в 4:00 дня он, не стучась, зашел в ее апартаменты. Госпожа лежала на кровати и читала книгу - "Бремя страстей человеческих" Уильяма Сомерсета Моэма. Разочаровывающую, но хорошо написанную книгу. Она прочитала уже двести страниц, и до сих пор никто никого не связал. Она посмотрела поверх книги, когда он вошел в комнату, и закрыв дверь за собой, запер ее. Он часто это делал: приходил в ее подземелье. У него были все права на это. Но запирание на ключ означало лишь одно.
Наступило время для игр.
Она молчала. Закрыв книгу, Госпожп бросила ее на тумбочку. С маленького столика она взяла элегантную черную маску, которая прикрывала лишь верхнюю часть лица. Как послушный и хорошо натренированный сабмиссив, которым он был в этот день, он держал глаза опущенными, пока она подходила к нему. Во всем мире, она встретила лишь одного мужчину более привлекательного, чем стоящий перед ней сейчас. Этот и тот, другой мужчина, были словно день и ночь. У сабмиссива мазохиста была оливковая кожа, темные глаза, темные, как и окрашенная грехом душа, черные волосы с легкими завитками, которые касались его плеч. И на данный момент, на нем было слишком много одежды.
- Разувайся. Рубашку тоже сними, - приказала она, стоя перед ним и надевая маску на его глаза.
Так как она не хотела завязывать ему глаза, в маске были прорези, лишь для того чтобы отправить его в воображаемое место, где он мог стать другим человеком... кем-то иным, отличающимся от того, кто вошел в ее дверь, и тем, кто уползет из нее. Плюс, стоило признать, мужчина выглядел охрененно сексуально в маске. Именно с этим клиентом, она позволяла себе наслаждаться его привлекательностью.
Он стянул свой жакет, она забрала его и бросила на пол. За ним последовал вышитый жилет. Тот тоже приземлился на пол. Затем рубашка. Положив руки на его грудь, она ласкала его сильные широкие плечи, ключицы, впадинку горла. Она любила дразнить его удовольствием, прежде чем пытать болью. С другим клиентом, который разделял его желания и фетиши, она бы надела на него ошейник. Но не с этим, с ним никогда. У него было одно табу, одно единственное. Никаких ошейников. Он мог предаться миру боли, но никогда не подчиниться такому очевидному символу обладания.
- Стой, - сказала она и вернулась к прикроватной тумбочке.
Госпожа взяла тонкий черный веревочный поводок из ящика и вернулась к нему. Боже, как он ненавидел поводок. Он не собака, в конце концов, и у мужчины была гордость. Но не с ней, нет.
Она набросила веревку ему на шею и продела ее через петлю на другом конце. Ошейник из веревки, он крепко сожмет его горло, если он будет сопротивляться ей. Держа конец поводка, она сделала четыре шага назад и остановилась в трех футах от него. Она еще раз потянула за поводок, но он не пошевелился. Хорошо. Она любила, когда он давал ей повод наказать его еще больше. Подняв руку, она еще раз намотала веревку на ладонь... и еще раз... и еще раз. С каждой петлей она все ближе притягивала его к себе.
- Я знаю, ты ненавидишь это.
- Вы хорошо меня знаете, Maîtresse.
Она дернула его к себе, чтобы они могли посмотреть друг другу в глаза. В этот день на ней были сапоги на восьмидюймовой шпильке, благодаря которым она могла бы смотреть ему в грудь. Не самый плохой вид. Сложно отрицать, ведь его тело было прекрасным. Подтянутое и мускулистое, хотя и покрыто старыми шрамами. Сегодня она не станет добавлять новых шрамов в его обширную коллекцию. Только порезы, рубцы и синяки - все травмы, которые быстро заживут. Если он хотел шрамов, ему придется доплатить и записаться на прием.
- Я знаю тебя... но недостаточно хорошо. Думаю, сегодня я хочу узнать тебя получше. Пошли в мой кабинет. Следуй за мной.
Она снова дернула за веревку и повела его во вторую комнату ее апартаментов. Передняя комната была спальней, которую она редко использовала с клиентами. Сексуальные услуги предоставлялись только для женщин и любовников - никаких мужчин клиентов. Но во второй комнате, в подземелье, располагались все ее игрушки, в том числе и ее самая любимая.
- Ты знаешь что-нибудь об истории Святого Андрея? - спросила она, таща его на поводке к десятифутовому Х-образному Андреевскому кресту в дальнем конце комнаты.
- Я едва знаком с ним.
Она сняла поводок и отбросила в сторону.
- Вверх, - приказала она, и он занял место перед крестом. - Руки.
Он знал порядок действий достаточно хорошо, ей даже не нужно было приказывать. Ей не нужно было, но она хотела. Она хотела, и он хотел, чтобы она хотела. Быть избитым и подчиненным – то, за чем он пришел. Быть подчиненным и избитым - вот почему он пришел.
Но ему еще не позволено кончить. Для начала он должен это заслужить.
Она зафиксировала его запястья на перекладинах креста.
- Итак... Святой Андрей. Забавный парень. - Она оставила мужчину стоять у креста, в то время как сама подошла к маленькой коробочке, и взяла пять серебряных острых как игла наконечников на пальцы. Когти, как она называла их. Как удачно, что она получила их на прошлой неделе, совершенно новый набор, и каждое утро дезинфицировала их в огне. - Предполагают, что он был братом Петра. Петр - первый папа. Они были рыбаками, оба. Тяжелая работа - ловить рыбу. Канатные сети раздирали руки. Работа была каторжной. И представь, что чувствовала рыба - пойманная в сети, вытаскиваемая на поверхность, задыхаясь в воздухе. Они не могут выбраться, не важно, как они сопротивляются.
Мужчина потянул за оковы, которые удерживали его у креста.
- Могу посочувствовать, - сказал он, в его голосе не было ни малейшего намека на заинтересованность.
- И хуже сети, конечно же, был крючок.
С этими словами она полоснула по его спине когтями. Он вздрогнул и пять маленьких капелек крови появились на его плече, как красное созвездие.
- Этот чертов крюк, - вздохнула она. - Ты можешь себе представить какая боль от крюка во рту? И потом тебя тащат за этот крюк на поверхность... жестоко.
Она опустила руку вниз и оставила еще пять полос на его спине.
- Мы одинокие, несчастные, отвратительные, жестокие создания, мы люди, - сказал он морщась. - Мы заслуживаем каждое наказание, которое Бог готовит для нас.
- Думаю, так я становлюсь орудием Божьей кары, не так ли? Мне даже нравится так думать. Вот еще немного кары для тебя.
Она провела когтями прямую линию вниз по его спине, оставляя четыре припухших кровоточащих пореза длиной около трех дюймов. Он задыхался от боли, а она улыбалась. Свободной рукой Госпожа потянулась к его бедру и ощутила эрекцию, прижимающуюся к ее ладони. Мерзкая и жестокая - его любимая игра. К счастью и ее тоже.
- Бедный Святой Андрей... его тоже распяли. На Х-образном, а не Т-образном. Он считал, что не достоин умереть так же, как и его Господь. Его брата Петра к этому времени уже распяли головой вниз. Он тоже не смог умереть, как Он. Они подошли очень креативно к своему распятию. Может и мы когда-нибудь творчески подойдем к этому процессу...
Госпожа оставила эту угрозу висеть в воздухе, и расстегнула его брюки. Пока она гладила его одной рукой, вторая продолжала оставлять крошечные проколы на его спине. Она сама один или два раза испытывала на себе эту пытку. Пчелы жалят больнее, но ненамного. И, по крайней мере, пчелы умирают после укуса. Такого счастья не случится с садисткой Госпожой. Она никуда не уйдет и ничего кроме еще большей боли не подарит ему.
- Я всегда размышляла о твоей любви к боли. - Она провела пальцем от основания его эрекции до головки и опять вниз. - С рождения мазохист? Или превращен? Природой? Воспитанием?
- Кто знает? Я не знал, что люблю это пока кое-кто не причинил мне боль в первый раз. После этого мне всегда было недостаточно. Был ли я превращен? Peut-être? Опять же, я не знал, что любил Каберне-Совиньон, пока не выпил первый бокал. Но вкусовые рецепторы уже были во мне...
- Думаю, не важно, как ты получил это. Оно здесь. Наслаждайся.
С этими словами она грубо обхватила его и оставила еще четыре параллельные кровавые линии на его спине.
Она сняла когти и убрала их в сторону, прежде чем полностью раздеть свою жертву. Стягивая его брюки по ногам, она укусила его за бедро, за ногу и голень достаточно сильно, чтобы остались три черных синяка. Она не могла остановиться - у мужчины были совершенные по красоте ноги.
Теперь, когда он был раздет, а его спина кровоточила, она решила показать ему немного настоящей боли. Конечно же, она травмировала кожу, из-за чего потребуются дополнительные меры предосторожности. Она открыла чемодан, в котором хранился новый флоггер из оленьей кожи - ранее не используемый. Доводя до грани клиента во время игры требовало от нее больше усилий во время и после действия. Обычно она сдирала втридорога за порез или два, но с ним, что ж, с ним был особый случай. Не то, чтобы это была халява. Цитирую босса: "Никакой халявы. Никогда".
Она встала позади него и изучила свою работу.
- Ты истекаешь кровью, - сказала она. - Сильно.
- Merci, - все, что он ответил, все, что она ожидала от него, все, что она хотела.
- Но это маленькие порезы. Я оставлю их, они заживут через два дня. Где тут веселье?
Она подняла флоггер и резко опустила его на его кровоточащую спину. Она ударила еще раз. И снова. Она била высоко и жестко, низко и грубо. Она добавила рубцы к порезам, синяки к рубцам. Ленты флоггера размазывали кровь и вскоре вся его спина окрасилась в ржаво-красный цвет.
После доброго, по ее меркам, получаса порки она бросила флоггер и позволила мужчине перевести дыхание.
- Ты когда-нибудь произносил стоп-слово? - спросила она, подойдя к нему. Несколько капель смазки стекали с его члена, и она поймала их кончиком пальца.
- Non, Maîtresse.
- Ты так сильно любишь боль? Или это гордость?
- Вы уже знаете ответ. Почему вы никогда не произносили стоп-слова с ним?
- Произносила, - поправила она. - Но лишь однажды.
- Почему?
- Потому что, - ответила она, снова обхватила его эрекцию и сжала до боли, - он приказал мне выйти за него.
- Должно быть, он тоже мазохист, - ответил он сквозь сжатые зубы. Госпожа рассмеялась.
- Ох, у тебя еще будет достаточно времени для этого.
"Достаточно времени" подразумевало трость. Не ротанговую трость, которую она использовала, чтобы оставлять синяки размером с ладонь на задницах и бедрах клиентов. Нет, то, что ей нужно было - это маленькая трость - белая, пластиковая, длиной как палочка дирижера. На самом деле, она всегда ей напоминала дирижерскую палочку; которую она использовала, чтобы дирижировать симфонией боли.
Она начала под левой лопаткой и оставила двухдюймовую полосу на коже от удара. Неброская маленькая игрушка, никто даже не подозревает какую боль она приносит, до тех пор, пока не ощутят на себе ее силу. Надрезы лезвием менее болезненны, чем этот маленький дьявол.
- Дыши, - приказала она, и снова хлестнула его, почти на полдюйма ниже от первого рубца. - Не забывай дышать...
- Я дышу, - ответил он, хотя, казалось, что секундой ранее задерживал дыхание.
Он терял сознание во время их сессий, особенно во время сцен с удушением. Никакого вреда, никакого нарушения границ. Обмороки, падения, рыдания, доводят до точки надлома и оставляют там смотреть в бездну - вот что происходит за запертыми дверями подземелья, когда ванильный мир не смотрит и монстры выходят поиграть. В этой комнате с этим мужчиной, только Богу она могла ответить, но Бог не задавал вопросов.
- Хороший мальчик. Отключишься со мной, и игра будет окончена. А мы ведь не хотим этого, правда? Ты еще даже не кончил. Ты примешь еще тридцать. - Сказала она, ударяя его еще раз и улыбаясь при виде багряно-красной линии на спине, - и мы обсудим добавление чуточки удовольствия в этот микс.
- Тридцать три рубца?
- Что? Я люблю библейские цифры. А теперь заткнись и дыши. - Она снова полоснула его, опускаясь вниз по левой стороне. К тому времени как она закончила с ним, не осталось ни одной части на его теле от шеи до бедер, которая бы не была украшена синяками, не кровоточила или не была покрыта шрамами. Он любил свои сувениры, и он всегда их так называл. Сувениры от его каникул в Аду.
Всю правую сторону она расписала еще большим количеством рубцов. Чтобы усложнить задачу она заставила его считать удары ее палочки последние семнадцать раз. Его "один" прозвучал уверенно. "Пять" с болью. К "десяти" он прошептал цифру. На "тринадцати" она едва слышала его. На "семнадцати" она его сломала. Прошла почти минута, пока он не произнес цифру.
- Я жду... - она провела палочкой по его спине, позволяя той щекотать его израненную кожу. - Ты ведь хочешь немного удовольствия, правда? Если ты хочешь отдохнуть от боли, ты должен назвать число. Ты знаешь, что я оставлю тебя здесь висеть всю ночь, пока ты не скажешь число. Я возьму книгу, притащу стул и буду читать. Я никуда не тороплюсь...
Он шумно сглотнул и вздрогнул. Бедняжка. Сегодня всю боль она обрушила только на одну часть его тела - его спину. Обычно столько боли она распределяла по большой площади - спине, заднице, бедрам... Хотя такую любезность она припасала для других клиентов. Более нежных клиентов, более слабых клиентов, выдрессированных клиентов. А этот клиент получал лучшее от нее, потому что платил лучше. И когда кто-то платит лучше, она делает худшее.
- Остался один... ты ведь можешь принять еще один?
Его единственным ответом был кивок. Она увидела, что под маской он закрыл глаза, и она воспользовалась возможностью, чтобы просто взять его. Кем он был? Она задавала себе этот вопрос с первого дня их знакомства, когда ей было всего лишь шестнадцать. Какую тайну он хранил за этими глазами и внутри этого израненного и прекрасного тела? Она могла бы выбить из него секреты, но знала его достаточно хорошо, чтобы понимать, что она не хотела их знать на самом деле...
- Семнадцать, - произнес он твердым голосом, подняв голову.
Семнадцатый удар был самым сильным.
- Это за "должно быть он мазохист".
Она поцеловала его рубец, прежде чем бросить палочку на пол и раздавить ее ногой. Она никогда не использовала игрушку или что-либо еще после того, как применяла ее с ним. Это был единственный знак уважения ему, когда он находился в ее подчинении. Как только флоггер, или трость, или лезвие касалось его тела, больше этот девайс никогда не прикасался к другому. Она или сломает, или уберет его подальше, чтобы в будущем снова использовать и только на нем.
- Я заслужил это. - Он расслабился в оковах, упираясь лбом в плечо.
- Заслужил. И кое-что похуже. Я пытаюсь решить, насколько хуже.
- Я подчинюсь любому вашему желанию, Maîtresse.
- Я знаю. В этом то и проблема. Слишком много вариантов. Я могу выпороть тростью твои ноги. Я могу налить обжигающего воска тебе на яйца. Хмм... так много способов сделать тебя моей сучкой. Сложно выбрать один.
- Вы открыты для предложений, Maîtresse?
Он повернул голову и посмотрел на нее через пространство между своей рукой и крестом. Конечно, они оба знали, что он не должен смотреть на нее. В этот вечер, она была главной, она была Доминантом, а он собственностью ради ее прихотей и любого насилия, которое она только пожелает. Но она не могла злиться на него, за нечто столь человечное как взгляд в глаза. Как она увидит его голод, его потребность, его покорное отчаяние, если не будет видеть его глаз? В этот раз она пропустит его взгляд. Только еще раз выпорет флоггером. Ничего порочного. Она сохранит порочность до следующего раза, когда он сделает то же самое.
- И какое, скажи на милость, у тебя предложение?
Его единственным ответом был смех, и все что ей надо было услышать - это смех. Низкий, хриплый, мужественный, от которого плавятся ноги, дрожат колени, трусики-внезапно-исчезают-и-висят-на-столбике-кровати смех. Было приятно знать, что не он один был в настроении.
- Что ж, хорошее предложение.
- Merci, Maîtresse.
- Если я собираюсь это сделать, ты должен заработать это.
- Я понимаю, - ответил он, почти торжественно. Никакая угроза содержащая слово "заработать " не могла вызвать почтение в сабе. Она уже растерзала его спину тремя различными способами. Время Госпоже полечить переднюю сторону.
Она освободила запястья мужчины и развернула его, жестко прижимая спиной к окрашенной древесине. Он заметно вздрогнул, когда спина прижалась к кресту. Он целую неделю будет в агонии после сегодняшнего дня. А может и две.
Она пристегнула его запястья к кресту, и ощутила, как к ее животу прижимается эрекция. Ничего не заводило его больше, чем боль. Не тройнички, не оргии, не доминирование, не подчинение, ничего. Она знала, что сейчас его потребность в освобождении была так сильна, что превратилась в еще одну форму пытки. Хорошо.
- Ты хочешь кончить, не так ли? - спросила она, прижимаясь бедром к его бедру, и он вздрогнул от прикосновения.
- Сейчас смерть будет единственным выходом.
- Я не позволю тебе умереть. Это слишком милосердно. Я не в настроении быть милосердной сегодня. Однако, я в настроении украшать. Ты знаешь, я люблю твои шрамы, следы от пуль, все... но думаю, могу кое-что украсить здесь. - Она провела рукой по его груди. - Ничего долговечного. Подожди. - Влепив ему легкую, оскорбительную пощечину, она ушла. И вернулась с колесом Вартенберга и фиолетовой палочкой (прим: электрический прибор, который светится фиолетовым, используют для электростимулиции).
- Теперь я знаю, ты не играешь с фиолетовыми палочками, и это хорошо. Но я играю. И причина, почему я этим занимаюсь в том, что они могут оставлять прекрасные узоры на коже, когда ими правильно пользуешься. Или неправильно. Как бы ты не думал об этом.
- Ты садистка, - сказал он, прислоняясь головой к кресту.
Мужчина посмотрел вверх, словно искал помощи у небес. Помощь, естественно, не пришла.
- Лесть настигнет нас повсюду.