Когда мы подъезжаем к многоэтажному дому, где живет Наби Хаддам, меня трясет, как в ознобе. Он уже внизу, поджидает нас. По словам месье Ромио, его дядя всего на год моложе Алена, но выглядит он как представитель другого поколения. Черные волосы не тронуты сединой, и лицо не такое морщинистое, как у моего двоюродного дедушки. Наби одет в серый костюм, пальцы рук сцеплены. Едва мы выходим из машины, он вглядывается в мое лицо.
– Вы ее внучка, – уверенно и громко говорит Наби прежде, чем мы успеваем представиться. – Вы внучка Розы.
Я выдыхаю:
– Да.
Наби с широкой улыбкой подходит к нам и целует меня в щеки.
– Вы – ее копия, – объявляет он и отступает назад, а я вижу у него на глазах слезы.
Ален объясняет, что он – брат Розы. Анри и Симон тоже подходят и здороваются. Я объясняю месье Хаддаму, что меня зовут Хоуп.
– Хоуп – по-английски "надежда", правильное имя, – шепчет он. – Ваша бабушка, она ведь выжила только благодаря надежде.
Он смаргивает слезу:
– Прошу, входите.
Месье Хаддам набирает код, и мы входим следом за ним в прохладный темный коридор. Слева дверь приоткрыта, он распахивает ее настежь.
– Вот мой дом, – произносит он, обводя помещение рукой. – Вы в нем желанные гости.
Мы рассаживаемся в комнате со скудным освещением, уставленной книгами и увешанной фотографиями, скорей всего, родственников месье Хаддама. Ален подается вперед.
– Как вы познакомились с моей сестрой Розой? – спрашивает он нетерпеливо.
– Пардон? – Месье Хаддам растерянно моргает. – Я ведь почти sourd. Глухой. Извините.
Ален громко повторяет свой вопрос, и на сей раз месье Хаддам его понимает.
С улыбкой он откидывается в своем кресле. Прежде чем ответить, он долго разглядывает Алена.
– Так вы ее младший брат? Вам было одиннадцать лет тогда, в 1942-м?
– Oui, – кивает Ален.
– Она часто вас вспоминала, – просто говорит тот.
– Правда? – шепчет Ален.
– Да. Я думаю, оттого-то она и была так добра ко мне. Понимаете, в тот год мне исполнилось десять. Она часто говорила, что, глядя на меня, вспоминает вас, своего братика.
Ален низко склоняет голову, изо всех сил старается не заплакать на виду у остальных.
– Она ведь считала, что вы все погибли, – продолжает месье Хаддам, помолчав. – Мне кажется, это разбило ей сердце. Она часто тихо плакала по ночам и повторяла ваши имена сквозь слезы.
Когда Ален наконец поднимает голову, по щеке у него катится единственная слеза. Он смахивает ее.
– А я – ее считал погибшей, – говорит он. – Все эти годы. Месье Хаддам поворачивается ко мне.
– Вы ее внучка. Так значит, она выжила?
– Выжила, – тихо подтверждаю я.
– Она и сейчас жива? Я замялась:
– Да.
Хочу рассказать ему про бабушкин инсульт, но слова застревают в горле. Почему, не знаю – то ли сама я еще не готова смириться с этим, то ли мне жалко лишать месье Хаддама надежды на счастливый конец нашей истории.
– Что… Как все это было? – задаю я вопрос после паузы. Старик улыбается.
– Могу ли я предложить вам по чашке чаю?
Но мы все, не сговариваясь, энергично мотаем головами. Нам не терпится скорее услышать его рассказ.
– Прекрасно. – Месье Хаддам набирает в грудь побольше воздуха. – Сейчас вы все узнаете. Она пришла к нам в июле 1942 года. В ту самую ночь, когда начались эти ужасные облавы.
– Vel d’Hiv, – уточняю я.
– Да. До того времени, мне кажется, многие люди закрывали глаза и не хотели видеть, что происходит. Даже и после арестов большинство оставались слепыми. Но Роза, она знала, что может случиться. И пришла к нам, прося защиты и убежища. Моя семья, мы ее приняли. Она рассказала в мечети, что выросла в семье пекарей и кондитеров. Поэтому приютить ее на время попросили именно нас. В те времена общее ремесло значило куда больше, чем разные религии.
Сначала моего отца даже испугало то, как я смотрел на Розу. Ведь она не из наших, а значит, мне не следовало так восхищаться ею – женщиной из другого мира. Но она была очень доброй, ласковой и многому меня научила. А со временем и мои родители поняли, что не такая уж она другая, в конце концов.
Он замолкает на некоторое время, опустив голову. Потом, вздохнув, продолжает рассказ:
– Она прожила среди нас как мусульманка два месяца. Каждое утро и каждый вечер она читала вместе с нами наши молитвы, и это радовало моих родителей. Но она молилась и своему Богу тоже: я каждый вечер, каждую ночь слышал, как она подолгу просила его защитить и сохранить тех, кого она любила. Глядя на вас, я вижу, что Всевышний услышал ее молитвы.
Он улыбается Алену, а тот отворачивается, пряча лицо в ладонях.
– Роза многое узнала от нас и про ислам, и про выпечку, – вспоминает месье Хаддам. – И сама многому нас научила. Она работала с нами в кондитерской. Много часов они проводили на кухне с моей матушкой, они шептались. О чем они вели речь, я не знаю, матушка всегда говорила, что они болтают о своем, о женском. Но ведь именно Роза научила нас печь tartes des ét oiles, "звездные пироги", которые сегодня привели вас сюда, ко мне. Это была ее любимая сладость, и моя тоже, потому что Роза рассказала мне историю.
– Какую историю? – Я озадачена. Месье Хаддам, кажется, тоже удивлен.
– Ну как же, историю того, почему она вырезает звезды на корочке.
Мы с Аленом обмениваемся недоуменными взглядами.
– Почему же? Что за история? – спрашиваю я.
– А вы не знаете? – Мы с Аленом отрицательно крутим головами. – Она их вырезала, думая о своем любимом: он обещал любить ее до тех пор, пока зажигаются звезды на небе.
– Жакоб, – шепчу я, посмотрев на Алена. Тот кивает. Получается, что все эти годы я, выпекая пирог "Звезда", чтила память человека, о существовании которого и не подозревала. Я хмыкаю, чтобы не всхлипнуть.
– Дело в том, что иногда по ночам было опасно выходить из дома, а иногда небо покрывали густые облака, а иной раз все затягивал туман, – поясняет месье Хаддам. – В такие ночи Роза не могла видеть звезды на небе, и потому, как она мне объясняла, ей нужно было как-то утешиться. Вот она и придумала украшать звездами свои любимые пироги. Прошли годы, я уже стал юношей, а моя матушка все так же вырезала на корочке звезды. Это напоминало мне, что самое дорогое в жизни – настоящая любовь. Тогда немногие об этом думали, браки часто совершались по расчету или по сговору родителей. Но Роза была права. И я ждал. Я женился на той, которую полюбил на всю жизнь. И до конца своих дней я выпекал tartes des ét oiles в честь Розы. И детей своих этому научил, и двоюродных братьев и сестер, и следующее поколение – всех. Чтобы помнили, что нужно дожидаться своей любви, как делала Роза. Как сделал я. Так что же, Роза разыскала мужчину, которого так любила? – интересуется месье Хаддам. – После войны?
Мы с Аленом снова переглядываемся.
– Нет, – с трудом выговариваю я, чувствуя, как груз утраты сдавливает мне грудь. Месье Хаддам печально покачивает головой.
Анри, сидящий рядом со мной, прочищает горло. Я была так захвачена рассказом, что почти забыла об их с Симоном существовании.
– А как же Роза выбралась из Парижа? – спрашивает друг Алена.
Месье Хаддам разводит руками.
– Точно этого никто не знает. В мечети потому и сумели, наверное, спасти столько народу, что все держалось в строжайшей тайне. Коран учит нас помогать тем, кто попал в беду. И делать это надо не напоказ – чтобы только Аллах знал о ваших добрых делах. Ну и опасно было, так что никто этих вещей не обсуждал. А уж с десятилетним мальчиком и подавно. Но кое-что я с тех пор узнал. Скорей всего, многих евреев из тех, кого мы укрывали, вывели через катакомбы к Сене. Возможно, ее тайком провезли на барже по реке до Дижона. Или выправили поддельные бумаги и помогли пересечь демаркационную линию.
– Это ведь, наверное, стоило больших денег? – подает голос Анри. – Оформить фальшивые документы? Перейти границу?
Он оборачивает ко мне и добавляет:
– Моя семья не смогла выбраться потому, что это было очень дорого.
– Да, – подтверждает Хаддам. – Но с документами помогала мечеть. Это я знаю наверное. А тот человек, которого любила Роза, – Жакоб его звали? Он оставил ей деньги. Она их зашила в подол своего платья. Моя мать ей помогала. Когда она оказалась в "свободной" зоне, – продолжает он, – выехать из страны было уже нетрудно. Здесь в Париже она жила по поддельным бумагам как мусульманка. Но в Дижоне – или куда она попала – наверное, ей пришлось заполнить бланк в gendarmerie. Роза была француженкой, и ей удалось, наверное, за небольшую взятку получить документы, где она числилась католичкой. Ну, а оттуда, наверное, она переехала в Испанию.
– В Испании она познакомилась с моим дедом, – отзываюсь я.
– Ваш дедушка не Жакоб? – хмурится месье Хаддам. – Плохо верится, что она так быстро полюбила другого.
– Нет, – вздыхаю я. – Моего дедушку звали Тедом.
– Так она вышла за другого, – понурив голову, заключает наш хозяин. – Я всегда думал, что Розу убили. Так много людей погибало в те дни. Я всегда думал, что она нашла бы нас, дала бы о себе знать, если бы осталась в живых. Но, возможно, она постаралась забыть ту жизнь.
Мне вспоминаются слова Гэвина о людях, переживших холокост, – некоторые считали, что потеряли все и всех, и хотели начать с чистого листа.
– Но почему же не сохранилось никаких документов? – меняю я тему. – Ваши родители поступили так мужественно, проявили настоящий героизм. Как и другие люди из Великой мечети.
– В те дни нельзя было без риска для жизни вести записи, – улыбается месье Хаддам. – Мы ведь знали, что можем разделить участь тех, кому помогали. Если бы наци – или французская полиция – пришли с обыском в мечеть и нашли там хоть какое-то доказательство, нас всех постигла бы одна судьба. Поэтому все делалось тихо. Но именно этим за всю свою долгую жизнь я больше всего горжусь.
– Благодарю вас, – шепотом говорит ему Ален. – За все, что вы сделали. За спасение моей сестры.
Месье Хаддам выставляет вперед ладони.
– Не нужно меня благодарить. Это был наш долг. Наша религия учит: "Тот, кто спасает одну жизнь, спасает целый мир".
Ален издает странный сдавленный звук.
– В Талмуде сказано: "Тот, кто спас хоть одну жизнь, спас весь мир", – откликается он тихонько.
Они с месье Хаддамом внимательно смотрят друг на друга, а потом разом улыбаются.
– Значит, не такие уж мы разные, – замечает хозяин дома. Он поглядывает то на Анри с Симоном, то снова на Алена. – Я вообще никогда не понимал этих религиозных войн или вражды с христианами. Если я чему и научился, пока Роза жила у нас, так это пониманию, что все мы говорим с одним Богом. Не религия разделяет людей. Нас соединяет добро и разделяет зло здесь, на Земле.
Мы безмолвно переглядываемся.
– Ваша сестра, – продолжает месье Хаддам, повернувшись к Алену, – так мучилась и страдала, каждый день она винила себя, что бросила семью. Она считала, что не все сделала для вашего спасения. Но вы, надеюсь, понимаете, что она поступила так, как должна была поступить. Она должна была сохранить свое дитя.
Повисает странная тишина.
– Свое дитя? – Голос Алена звучит на целую октаву выше, чем обычно. А у меня внезапно пересохло во рту.
– Да, конечно, – недоуменно моргая, отзывается месье Хаддам. – Ведь потому она и пришла к нам. Ради ребенка, которого ждала. Вы не знали?
Ален медленно поворачивается и смотрит мне в глаза.
– Ты об этом знала?
– Нет, конечно, – откликаюсь я. – Это… это невозможно. Моя мама родилась только в 1944-м.
Я снова гляжу на месье Хаддама.
– И у нее не было ни сестер, ни братьев. Моя бабушка не могла быть беременна в 1942-м. Что-то не сходится.
Помолчав, Хаддам поднимается с места.
– Извините, я на минуту. – Он исчезает в своей спальне, а мы с Аленом продолжаем непонимающе таращиться друг на друга.
– Какая беременность, как такое могло случиться? – повторяет Ален.
– Ну, они с Жакобом любили друг друга… – едва слышно подает голос Анри.
Ален машет обеими руками.
– Нет. Это исключено, невозможно. Она была очень верующей. И никогда не пошла бы на такое.
Искоса глянув на меня, он добавляет:
– Тогда все было по-другому. Люди не вступали в близкие отношения без брака. Уж Роза во всяком случае на такое не согласилась бы.
– Возможно, месье Хаддам что-то путает, – предполагаю я. Но, когда через минуту наш хозяин появляется в дверях спальни, в руках у него фотография. Он протягивает ее мне. Свою бабушку я узнаю мгновенно – она невероятно похожа на меня семнадцатилетнюю. Голова у нее повязана платком. Одной рукой она обнимает темноволосого смеющегося мальчика, другой – женщину средних лет.
– Это моя матушка и я, – негромко комментирует месье Хаддам. – А это ваша бабушка. В день ее отъезда. Тогда я ее видел в последний раз.
Я киваю молча, потому что не могу отвести глаз от округлого живота на снимке. Никаких сомнений, бабушка и в самом деле беременна. Она смотрит в камеру широко открытыми глазами с такой тоской, что это заметно даже на черно-белой зернистой фотографии. Ален за моей спиной опускается на диван и тоже изучает фото.
– Роза понимала, что если она попадет в один из лагерей, то будет убита, как только наци обнаружат, что она ждет ребенка, – тихо заговаривает месье Хаддам после долгой паузы. – Она должна была спасать себя, чтобы спасти дитя. Только по этой причине – единственной причине – она согласилась уйти с Жакобом из семьи.
– Бог мой, – потрясенно выдыхает Ален.
– Но что же случилось с ребенком? – спрашиваю я.
Нахмурившись, месье Хаддам оглядывается на меня.
– Вы твердо уверены, что это дитя – не ваша мать? Я уверена.
– Моя мама родилась на полтора года позже, ее отец – мой дедушка Тед, а не Жакоб. Наверное, младенец умер, – едва слышно обращаюсь я к Алену. Эти слова звучат так ужасно, что я поеживаюсь.
Ален сидит с низко опущенной головой.
– Мы, оказывается, многого не знаем, очень многого. Что, если она не очнется? – шепчет он.
Эти слова действуют как мощная встряска, моментально возвращая меня из мира прошлого, которое мы не в состоянии понять, в настоящее, над которым мы не властны. Но что-то от нас все же зависит, по крайней мере мы можем постараться вовремя успеть в аэропорт.
– Месье Хаддам, простите, но нам нужно ехать, – посмотрев на часы, я решительно поднимаюсь. – Даже не знаю, как вас благодарить.
– Нет-нет, юная леди, ничего вы не должны, – лукаво улыбается он, глядя на меня. – Узнать, что Роза осталась жива и прожила счастливую жизнь – да это больше чем благодарность, это радость на миллион лет.
В это мгновение у меня мелькает невольная мысль – а была ли счастливой бабушкина жизнь? Удавалось ли ей хоть иногда забывать о печали и скорби по Жакобу и родным, которых она считала потерянными навек?
– Пожалуйста, – обращается ко мне месье Хаддам, – передайте вашей бабушке, что я часто ее вспоминаю. И что я навсегда благодарен ей, ведь это именно она помогла мне найти мою любовь. Она изменила всю мою жизнь. Я ее никогда не забуду.
– Огромное вам спасибо, месье Хаддам, – отвечаю я. – Я непременно ей передам.
Хозяин на прощание целует меня в обе щеки, и я следом за Аленом, Анри и Симоном выхожу на улицу, где мы берем такси до аэропорта. Не для того ли, размышляю я по дороге, Мами отправила меня сюда? Может, в глубине души ей хотелось, чтобы я именно здесь услышала о ее первой любви и потерянном младенце, которого она защищала изо всех сил. И чтобы я, возможно, и сама кое-что поняла о настоящей любви.
Хотя, наверное, учиться мне уже поздновато. Мы с Аленом сидим в машине, не проронив ни слова до самого аэропорта, и каждый погружен в свои мысли.
Глава 16
АНИСОВО-ФЕНХЕЛЬНОЕ ПЕЧЕНЬЕ
Ингредиенты
2 стакана сахара
4 яйца
2 ч. л. анисового экстракта
3 стакана муки и еще немного для раскатывания теста
3 ч. л. разрыхлителя
1 ч. л. соли
1 ч. л. анисового семени
2 стакана сахарной пудры
1 ст. л. семян фенхеля
Приготовление
1. Разогреть духовку до 180 °C.
2. Смешать в миске сахарный песок, яйца и анисовый экстракт и взбить миксером до получения однородной массы.
3. Соединить 3 стакана муки, соду и соль и добавлять к яичной смеси примерно по стакану за раз, тщательно перемешивая после добавления каждой порции.
4. Добавить анисовое семя и снова тщательно вымешать.
5. В отдельной плоской посуде стереть сахарную пудру и семена фенхеля.
6. Слегка присыпав руки мукой, скатать из теста шарики размером с небольшой грецкий орех. Каждый шарик обвалять в смеси сахарной пудры и семян фенхеля, чтобы она покрыла их равномерно. Выложить шарики на смазанный жиром противень.
7. Выпекать 12 минут. Остужать 5 минут на противне, затем переложить на проволочную решетку.