Роза
Был июль 1980 года, и Роза сидела, закрыв глаза, в гостиной дома, который Тед построил для нее. На улице стояла жара, такая жара, что даже соленый морской ветер, дующий в окна, не мог с ней справиться. В такие дни, как этот, она томилась, скучала по Парижу, по той жизни, которая била там ключом даже в самый зной. Париж, казалось, всегда искрился. А здесь ничего не искрилось, кроме воды, и этот блеск казался Розе просто злым искушением. Он дразнил ее, напоминая, что, если бы она села на корабль и поплыла на восток, то рано или поздно оказалась бы дома, на дальних берегах своей родной страны.
Но ей никогда не вернуться назад. Она знала это.
Роза слышала отдаленные крики в прихожей. Она хотела встать, сказать, чтобы перестали ссориться, но не могла. Она не у себя дома. Жозефине уже тридцать семь, она совсем взрослая, мать не может ей указывать, что делать. Да, поздно уже, в свое время Роза не сумела защитить своего ребенка, внушив то, что должна внушить дочери хорошая мать. Если бы пришлось повторить все сначала, она поступила бы по-другому. В молодости она просто не понимала, что вся судьба подчас зависит от маленьких, казалось бы, неважных решений и поступков. А между тем именно они и формируют нашу жизнь. Сейчас она это знала, но уже поздно, слишком поздно что-то менять.
Потом в комнату вошел Тед. Роза услышала его тяжелые, уверенные шаги, почувствовала слабый сладковатый аромат сигар, которые он любил курить на передней веранде, слушая по радио репортажи об игре бейсбольной команды "Ред Сокс".
– Джо снова принялась за свое, – заговорил он. Роза открыла глаза и увидела его взгляд, полный тревоги. – Слышишь, что там у них?
– Слышу, – коротко ответила Роза. Тед поскреб затылок и вздохнул.
– Не понимаю я. Ей нравится с ними скандалить.
– Я не научила ее любить, – тихо сказала Роза. – Это моя вина.
Она знала, почему Жозефина отталкивает от себя мужчин, которых любит. Потому что она, Роза никогда не была близка с дочерью, держала ее на расстоянии. Она до сих пор так и не смогла прийти в себя от ужаса из-за того, на что обрекла одного человека – самого любимого. И знала: тех, кого ты любишь, однажды могут оторвать от тебя и увезти прочь, даже не предупредив. Не такие уроки она хотела бы преподать Жозефине. Но что поделаешь.
– Родная, в этом нет твоей вины, – возразил Тед. Он сел рядом с ней на диван и привлек к себе. Глубоко вздохнув, Роза позволила ему обнять себя. Она любила мужа. Не такой любовью, как Жакоба или свою французскую семью – их она любила всей душой. А если душа окаменела, невозможно чувствовать то же самое. И все же она любила Теда, как только могла, насколько это было ей доступно, и знала, что это взаимно – он тоже крепко любил ее. Роза понимала, что ему хотелось разрушить тончайшую преграду, существующую между ними. Она бы подсказала ему, как это сделать, но вот беда, она и сама не знала как.
– Конечно, виновата я, – после паузы настойчиво повторила Роза. Они снова замолчали, а Жозефина как раз в этот момент выкрикивала, обращаясь к своему приятелю, что рано или поздно он все равно ее бросит – так к чему ей терять даром время и в который раз прощать его?
– Только послушай ее, – заметила Роза. – Эти слова, их могла бы сказать и я.
– Ерунда. Ты никогда меня так не отталкивала, – возразил Тед. – Ты не подавала ей такого примера.
– Ну да, – грустно кивнула Роза. А сказать ей хотелось другое: она никогда Теда не отталкивала прежде всего потому, что никогда и не подпускала его к себе. Она была как неприступный замок, окруженный множеством укреплений. Теду позволялось лишь взойти на травянистый холмик за первым рвом. Но, чтобы проложить путь к ее сердцу, нужно было бы вскарабкаться на множество крепостных стен и сразиться во множестве битв. Впрочем, Тед об этом даже не догадывался. И пусть, так оно и лучше.
Они вдвоем следили из окна, как домой возвращается Хоуп – она играла в песке на заднем дворе, там, где начинались дюны. Девочке было всего пять лет, Роза за ней приглядывала. Она надеялась, что та играла далеко и не слышала, как ее мать скандалит с очередным мужчиной, которого впустила в жизнь дочери.
– Пойду отвлеку ее, – сказал Тед, вставая.
– Нет, сиди. – Роза поднялась. – Я сама.
Она поцеловала Теда в щеку и быстро пошла к двери. Хоуп обернулась, глазенки у нее загорелись при виде бабушки на веранде. На миг Роза онемела, задохнулась. Хоуп была так похожа на маленькую Даниэль. Розе иной раз невмоготу было смотреть на внучку – прошлое вставало у нее перед глазами, она видела в ней сестренку, о судьбе которой могла лишь догадываться.
– Мами! – радостно вскрикнула Хоуп. Ветерок с моря колыхал ее каштановые кудряшки, того же цвета, что и локоны, какие в юности были у самой Розы, а удивительные глаза – зеленые или, скорее, цвета морской волны, с золотыми искорками, светились от восторга. – Я поймала краба, Мами! Большого! С клешнями, вот такущими!
– Краба? – Роза заулыбалась внучке. – Да неужто? И куда же ты его дела?
Хоуп лукаво хихикнула и подмигнула бабушке.
– Мами, я его отпустила! Как ты мне говорила!
– А я тебе такое говорила? Хоуп важно и уверенно кивнула:
– Ты же говорила, чтобы я не делала никому больно, а старалась помочь.
Роза, растроганно улыбаясь, наклонилась, чтобы обнять Хоуп.
– Ты все правильно сделала, лапонька, – сказала она.
Из дома доносились крики Жозефины и ее любовника, их перебранка набирала обороты. Роза покашляла в надежде заглушить их голоса.
– Давай погуляем еще немного, – предложила она внучке. – Хочешь, я расскажу тебе сказку?
Просияв, Хоуп запрыгала от радости.
– Обожаю твои сказки, Мами! Ты мне расскажешь, как принц учил принцессу быть смелой?
– Конечно, расскажу, моя хорошая.
Роза устроилась на шезлонге, так чтобы видеть море, а Хоуп вскарабкалась к ней на колени, перекинула загорелые ноги через подлокотник и уютно пристроилась у бабушки на животе. Скоро она вырастет и перестанет там помещаться. Розе хотелось бы, чтобы такие минуты длились вечно, ведь только так, держа на коленях внучку и рассказывая ей сказки, она могла защитить и уберечь ее.
– Давным-давно в далекой стране жили-были принц и принцесса. Они очень любили друг друга, – начала Роза. Губы ее шевелились, произнося знакомые слова, а сердце болело и разрывалось от горя. Она знала: именно ради этого она сделала то, что сделала. Ради этого она бежала из Парижа, бросив все, что у нее было. Малышка, которая прикорнула у нее на руках, не появилась бы на свет, останься Роза там и прими покорно ужасную судьбу. И потому она была уверена, что поступила правильно. К сожалению, в жизни не существует однозначных решений. А тем более идеальных. Чтобы дать жизнь Жозефине, а потом и Хоуп, Розе пришлось заплатить за это другими жизнями. Оправдана ли заплаченная цена, понять невозможно. Просто невозможно.
– Дальше, Мами, рассказывай дальше! – потребовала Хоуп, подпрыгивая на коленях у бабушки, когда Роза внезапно замолкла на полуслове.
Роза взъерошила внучке волосы и улыбнулась, глядя на нее сверху вниз.
– Ну так вот, принц сказал принцессе, что она должна быть храброй и сильной и всегда должна поступать по справедливости, даже если это очень трудно.
– Ты мне тоже всегда так говоришь, Мами! – перебила Хоуп. – Поступать по справедливости! Даже если трудно!
Роза кивнула.
– Верно. Ты тоже всегда должна поступать по совести. Принц еще сказал своей принцессе, что должен ее спасти – так будет правильно. Но для того, чтобы ее спасти, ему нужно будет отправить ее далеко-далеко, за море, в волшебное королевство. Принцесса-то, конечно, никогда не бывала в том волшебном королевстве, которое лежало далеко-далеко за морями, зато она часто видела его во сне. Она знала, что это чудесная страна, там правила королева, да такая, что свет от нее светил целому миру.
– Даже ночью? – уточнила Хоуп, хотя уже сотни раз слышала эту историю.
– Даже ночью, – подтвердила Роза.
– Как ночник, – сказала Хоуп.
– Да, очень похоже на ночник, – с улыбкой ответила Роза. – Потому что при этом свете каждый тоже чувствует себя в безопасности. Точно так же, как ты чувствуешь себя в безопасности, когда горит ночник.
– Королева, наверное, добрая.
– Это очень хорошая королева, – уверила Роза внучку. – Добрая и справедливая. Принцесса знала – если она доберется до ее королевства, то все у нее будет хорошо, и в один прекрасный день принц ее там найдет.
– Потому что обещал, – уточнила Хоуп.
– Да, потому что обещал, – тихо сказала Роза. – Он обещал, что встретит ее на холме у подножия великого трона королевы, где ярко сияет ее свет. И вот принцесса отправилась за море, в страну мудрой королевы. И там наконец она была спасена. А пока принцесса ждала принца, она повстречалась с сильным и мудрым королем. Он сразу догадался, что она принцесса, хотя она и была одета словно нищенка. Он признался ей в любви и пообещал защищать ее до конца своих дней.
– А как же принц? – спросила Хоуп. – Принц приедет?
Роза ждала этого вопроса, потому что Хоуп всегда его задавала. Девочка росла в стране, где верят, что у любой истории рано или поздно будет счастливый конец. А в пять лет человек еще не понимает, что счастливый конец бывает лишь в сказке. К тому же это ведь и есть сказка, напомнила себе Роза. И потому дала на этот вопрос единственный ответ, который могла, – потому что и ей самой отчаянно хотелось поверить в сказку.
– Да, моя маленькая, – сказала Роза, смахивая слезинки с ресниц и покрепче обнимая внучку. – Принц приедет. В один прекрасный день принцесса обязательно опять его увидит.
Глава 26
– Куда мы идем? – спрашивает Гэвин, когда я за руку вытягиваю его из подъезда. Я опрометью несусь по улице, притягивая недоуменные взгляды прохожих. Одна пара, туристы в футболках с надписью "Я люблю Нью-Йорк" и фотоаппаратами на шеях, останавливается и начинает щелкать затворами. Ни на кого не обращая внимания, я сворачиваю направо, на Стейт-стрит. Гэвин не отстает.
– Хоуп, что ты задумала?
– Жакоб в Бэттери-парке, – бросаю я, не замедляя темпа.
Мы минуем краснокирпичное здание колониальной архитектуры, я замечаю, что это католическая церковь. И думаю на ходу, мог ли Жакоб представить себе, что Мами перевоплотится сперва в мусульманку, потом в католичку, что все ее представления о Боге и все верования сплетутся вместе в единый узор, запутанный и прекрасный.
– Почему ты так уверена, что он там? – удивляется Гэвин. Мы останавливаемся на переходе, пропуская машины, чтобы перейти Стейтс и углубиться в ярко-зеленое пространство Бэттери-парка.
– Это было в бабушкиных сказках, – говорю я. Мне не терпится бежать дальше, но Гэвин, видимо, чувствуя это, кладет мне на плечо руку и не убирает, пока в потоке автомобилей не появляется просвет.
Вид у него растерянный, но он тем не менее переводит меня через дорогу, потом пропускает вперед и бежит за мной мимо гуляющих туристов, уличных художников и торговцев к массивным черным заграждениям вдоль берега. Положив руки на холодный металл, я всматриваюсь в неспокойную воду Нью-Йоркской бухты, за которой, лицом к юго-востоку, возвышается статуя Свободы. Наверное, это было первое, что видели иммигранты, когда пароход достигал острова Манхэттен.
– Жакоб постоянно присутствовал во всех сказках бабушки, – шепчу я, не сводя глаз с королевы и ее факела, того самого. Сколько же раз я скользила по нему взглядом, когда была в Нью-Йорке на практике, не узнавая королеву из сказок Мами и даже не догадываясь, что это она.
Оторвав взгляд от статуи Свободы, я внимательно оглядываюсь, рассматриваю людей у заграждения, сначала слева, потом справа. На набережной просто море туристов, даже сейчас, холодным осенним днем, под пронзительным, дующим с моря ветром. Сначала мне кажется, что это безнадежно – разве можно отыскать его среди такой толпы.
Гэвин молчит – видимо, понимает, что я целиком ушла в себя. Он явно переживает, что я, скорей всего, ошиблась, надеясь найти здесь Жакоба, и деликатно берет меня за руку. В ответ я стискиваю его руку с такой силой, что сама удивляюсь. Я хочу, чтобы он был со мной.
И уже сама собираюсь сказать, что ошиблась, как вдруг вижу его. Не выпуская руки Гэвина, я быстро шагаю направо, к ряду стоящих вдоль ограждения скамеек. Не знаю, почему я так уверена, что это именно он, Жакоб, – еще до того, как вижу его лицо. Рядом с ним костыли, пальцами он ритмично барабанит по заграждению – в точности, как делает моя дочь, если задумается.
– Это он, – говорю я Гэвину.
Человек сидит лицом к статуе Свободы, смотрит на нее так пристально, словно не может отвести глаз. У него белые как снег волосы, немного поредевшие на макушке, и длинное темное пальто. В его облике мне чудится что-то царственное. "Принц", – шепчу я, больше себе, чем Гэвину. Когда до него остается всего несколько метров, он внезапно оборачивается и смотрит на меня, и в это мгновение последние сомнения бесследно тают. Это Жакоб.
Он замирает, чуть приоткрыв рот от изумления. Я тоже застываю на месте, и мы долго всматриваемся друг в друга. Меня поражает его сходство с Анни – все ее черточки, из-за которых Роб однажды поставил под сомнение свое отцовство, я вижу здесь, на его лице. Тот же тонкий нос с легкой горбинкой. Та же ямочка на подбородке. Тот же высокий, царственный лоб. Я узнаю и еще кое-что: за стеклами очков в темной оправе у него мои глаза, цвета морской волны, с золотистыми искорками, Мами всегда говорила, что больше всего на свете любит в них смотреть.
– Жакоб Леви, – негромко произношу я, и это не вопрос, а утверждение, ведь я уже знаю. Гэвин, стоящий рядом со мной, крепче стискивает мне руку. Мне ясно, что и он понял, на какую-то минуту позже, чем я, как велико сходство между Жакобом и моей дочерью и что это означает.
Жакоб медленно кивает, не отрывая от меня взгляда.
– Я Хоуп, – представляюсь я и подхожу на шаг ближе. – Я внучка Розы.
Его глаза наполняются слезами.
– Она выжила, – шепчет он.
Я киваю, и Жакоб приближается, впившись в мое лицо глазами. Высвободившись из руки Гэвина, я шагаю навстречу Жакобу, пока мы не останавливаемся друг против друга. Медленно, неуверенно, как во сне, он протягивает руку и касается моего лица. Я подхожу еще ближе, чувствуя, как он гладит меня по щеке рукой – грубой, узловатой, но при этом удивительно, невероятно нежной.
– Она выжила, – повторяет он.
А потом Жакоб обхватывает меня обеими руками, и я чувствую, как все его тело сотрясается от рыданий. Я обнимаю его и тоже даю волю слезам. У меня такое чувство, словно я держу в объятиях частицу прошлого, частицу, без которой картина моей жизни была неполной. Я сжимаю в руках любовь моей бабушки, самую большую ее любовь – но обретенную с опозданием на семьдесят лет. И – если только я не окончательно сошла с ума и сходство с дочерью и с моими собственными глазами мне не привиделось – я обнимаю сейчас собственного деда, о существовании которого никогда не знала.
– Она еще жива? – спрашивает Жакоб, освобождая наконец меня из объятий. – Роза жива?
В его речи слышится легкий французский акцент, Мами говорит очень похоже. Он продолжает держать меня за руки, как будто боится выпустить. Слезы текут и текут у него по лицу. Да и у меня щеки совсем мокрые.
Я киваю.
– Она перенесла инсульт. И сейчас в коме. Но она жива. Жакоб ахает и часто-часто моргает.
– Хоуп, – говорит он, – вы должны сейчас же отвезти меня к ней. Отвезите меня к моей Розе.
Глава 27
Жакоб отказывается даже зайти домой и собрать вещи – он настаивает, чтобы мы немедленно отправились на Кейп-Код, не теряя ни минуты.
– Я должен ее увидеть, – повторяет он, переводя беспокойный взгляд с меня на Гэвина и обратно. – Должен увидеть ее как можно скорей.
Я остаюсь с ним, пока Гэвин бегом несется за своим джипом, чтобы подогнать его сюда: Жакоб после операции на бедре быстро ходить не может. Мы ждем в северной части Бэттери-парка, прохаживаясь по улице, и все это время Жакоб так меня рассматривает, будто перед ним призрак. Мне хочется расспросить его о многом, но я жду возвращения Гэвина, чтобы он тоже услышал ответы.
– Вы моя внучка, – тихо говорит Жакоб, пока мы ждем. – Это так?
Я киваю медленно:
– Кажется, да.
Все это очень странно, я никак не могу избавиться от мыслей о человеке, которого всю жизнь называла дедушкой. Как-то все это нечестно по отношению к нему. Хотя, с другой стороны, он ведь с самого начала знал, на что идет. Это был его сознательный выбор – воспитывать мою мать как плоть от плоти своей.
– Моя дочь очень на вас похожа, – признаю я.
– У вас есть дочь? Я киваю:
– Анни. Ей двенадцать.
Жакоб берет меня за руку и заглядывает в глаза.
– А ваша мать – или отец? Ребенок Розы? Это был мальчик или девочка?
Меня впервые как обухом по голове ударяет мысль, как это трагично, что мама умерла, так и не встретив Жакоба, скорее всего, даже не догадываясь о его существовании. Сердце разрывается при мысли, что и сам Жакоб никогда не увидит ребенка, ради спасения которого он лишился всего.
– Девочка, – тихо отвечаю я. – Жозефина.
Дитя Иакова, которое следовало спасти, чтобы род продолжился. Вспомнив католическую церковь на выезде с 95-го шоссе, я поеживаюсь. Разгадка все время была рядом.
– Жозефина, – нараспев произносит Жакоб.
– Она умерла два года назад, – добавляю я, помолчав. – От рака груди. Мне очень жаль.
Жакоб издает сдавленный стон, точно раненый зверь, и немного подается вперед, как будто кто-то невидимый ударил его в солнечное сплетение.
– Господи, – бормочет он, выпрямляясь через несколько секунд. – Это такая потеря для вас, я соболезную.
Мои глаза снова наполняются слезами.
– А я соболезную вашим утратам. Даже не могу выразить, как мне жаль, что все так получилось.
Что потеряно семьдесят лет. Что он никогда не видел своего ребенка. И вообще не знал, что этот ребенок родился и жил на свете.
Тут Гэвин – он как раз подъехал – выскакивает из автомобиля. Помогая Жакобу забраться на заднее сиденье, мы успеваем переглянуться. Я сажусь рядом с Гэвином, и, глянув в зеркало, он проворно отъезжает от тротуара.
– Мы отправляемся на Кейп-Код, и я постараюсь доставить вас туда как можно быстрее, сэр, – рапортует Гэвин.
– Благодарю, молодой человек, – отвечает Жакоб. – А могу я спросить, кто вы?
Я хохочу, нервного напряжения как не бывало – подумать только, я забыла представить Гэвина! Я поспешно исправляю ошибку, объясняю, что именно благодаря ему все и стало возможным, да и сегодня он помог мне отыскать Жакоба.
– Гэвин, спасибо вам за все, – благодарит Жакоб, когда я заканчиваю объяснения. – Вы, должно быть, муж Хоуп?
Мы с Гэвином смущенно переглядываемся, и я чувствую, что покраснела.
– Э-э, нет, сэр, – объясняю я. – Просто хороший друг. Я украдкой посматриваю на Гэвина, но он напряженно глядит вперед, полностью сосредоточившись на дороге.
Мы молчим, пока не выезжаем с Вестсайдского шоссе на I-95 через северный Гарлем и по мосту не попадаем на материк.
– Можно мне кое о чем вас спросить, мистер Леви? – обращаюсь я к Жакобу, поворачиваясь назад.