- Она здесь, в Ливерпуле?
- Ну что ты! Уехала на юг поступать в университет и так и не вернулась.
- Кажется, хотела изучать Маркса?
- Точно. Знаешь, карьеру она сделала фантастическую. Возможно, скоро станет ректором.
- Рада за нее.
- Спасибо. Если у нее получится, мама вывесит на нашем доме флаг.
- А твоя мама все еще живет в Святой земле?
- Конечно. Хотел купить ей бунгало поближе к реке - не согласилась.
- Она живет в Израиле? - спрашивает Джозеф.
- Слушай, почему это американцы говорят "Из-ре-эль", когда произносится совсем не так? - говорю я.
- Не знаю. Никогда об этом не задумывался.
- Мама однажды была в Израиле несколько лет назад. Наша церковь организовала им экскурсию, они ездили целой группой. Привезла нам оттуда набор открыток, крест из оливы и фляжку с водой из моря Галилейского. Теперь нам приходится всякий раз, как она приходит в гости, выставлять эту фляжку на каминную полку. Гордится она ей невероятно. Говорит, купила воду у какого-то парня чуть ли не прямо в Гефсиманском саду. Кармен - это моя жена - держит фляжку в целлофане, чтобы не запылилась. Но, на мой взгляд, Святая земля - это несколько улиц вокруг Дингла. Они все носят библейские названия. Мы выросли на Исаак-стрит.
- Домики там безупречно чистенькие, и снаружи, и внутри.
- Да что там! Джозеф, видел бы ты, в каком месте жила Алике! Просто Букингемский дворец, растак его! Мы с отцом были там пару раз, заходили за Мэри, когда она шла к Алике после школы. Нас приглашали в гостиную, угощали шикарным шоколадным печеньем и разрешали мне посмотреть мультики по цветному телику. До сих пор помню!
- Я думала, ты хочешь стать парикмахером.
- Нет, парикмахером стал наш сын. А ты как? Все преподаешь?
- Нет. Ладно, Вине, скажи-ка лучше, что ты думаешь об этом отеле? Только, чур, говори откровенно!
- Откровенно? Алике, это будет нечто!
- Слышал, Джозеф?
- Мне можешь не объяснять.
- Не признаешь ложной скромности?
- Не признаю. По-моему, скромность - национальная английская болезнь. Как и стремление в любом споре выслушивать обе стороны.
- Слышала, Алике? Неужели ты ему спустишь?
У Винса аж глаза загорелись от предвкушения доброй схватки. Ну, сейчас он посмотрит, как его подружка Алике - та самая Алике - острый язычок, что за словом в карман не лезет, что еще в первом классе
умела отбривать здоровенных парней, - разделается с этим янки!
Но мне не хочется спорить. Я просто смотрю на Джозефа и глупо улыбаюсь. Остается только поднять лапки кверху, сдаюсь, покоренная его силой и уверенностью в себе!
- Видишь? Она со мной согласна.
Я достаю из сумочки сигарету, но Джозеф тут же выхватывает ее у меня.
- Ты что, свихнулась?
- Здесь нельзя курить?
- Ни в коем случае! Вокруг полно горючих материалов!
Я подмигиваю Винсу:
- Что ж, будем молиться, чтобы сюда не ударила молния.
- У нас и без молний проблем хватает.
- Я слышала.
- Так что, хочешь зайти внутрь и посмотреть?
- Конечно, хочу!
Мы входим, стуча сапогами по бетонному полу, и почти сразу попадаем во внутренний дворик без крыши. Перед нами раскинулся еще один ров, а за ним вздымаются к небесам новые стеклянные стены.
- Когда мы закончим, - говорит Джозеф, - здесь будет сплошное стекло и бетон.
- А что это за углубления в полу?
- Бассейны. Для воды. Когда я увидел Альберт-Док, то подумал, что непременно надо сделать к этому какую-то отсылку. В центре отеля у меня будет квадратный бассейн, в водах которого отражаются стеклянные стены, а он, в свою очередь, отражается в стенах. Вода внутри, вода снаружи, вода со всех сторон.
- Ага, рвы!
- Вот именно. Все в этом городе приходит из-за моря - значит, и отель должен быть окружен водой.
- Потрясающе!
По бетонной лестнице без перил он ведет меня на второй этаж.
- Прошлой ночью кто-то явился сюда с кувалдой и разнес следующий пролет. Вот, смотри.
В самом деле, выше лестница наполовину разрушена. Бетонные блоки лежат далеко внизу, в шахте, предназначенной для лифта. На стеклянных стенах кое-где видны диагональные трещины - здесь тоже погулял молот вандала.
- Представляю, как тебе неприятно, - говорю я, поворачиваясь к нему.
- Да.
- Но, послушай, ты же сам знаешь, все это ерунда! Не бросай это дело. Не смей бросать, потому что у тебя и вправду получается что-то необыкновенное. Уже сейчас. А когда достроишь до конца, это будет настоящее чудо!
- Ты так думаешь?
- Конечно.
Вниз по бетонным ступеням мы спускаемся рука об руку; когда пробираемся по осколкам бетона, он берет меня за руку, а когда я по деревянному настилу пересекаю ров, чувствую, как его рука легко, почти неощутимо страхует меня со спины.
- А где же леса? - спрашиваю я.
- По лесам сегодня лазить не будем.
- Ну вот, а я была готова…
- Ты, кажется, всегда и ко всему готова, - тихо отвечает он, повернувшись ко мне.
- О чем это ты?
- Да так, ни о чем.
Мы идем во времянку Джозефа. Здесь по-военному голо, чисто и прибрано; в углу стоит спортивная сумка Джозефа, на столе - стопка пластмассовых папок, на стенах приколоты карты и планы - словно диспозиции грядущих боев. Из общей картины несколько выбивается Вине: он стоит у дверей, прислонившись к стене, и пьет чай.
- Часто ты занимаешься в спортзале? - спрашиваю я у Джозефа, кивнув на сумку.
- Три раза в неделю, и то через силу. Я по натуре не спортсмен. А ты?
- Играю в теннис. Во Франции, в Бержераке, играла каждую неделю. Спортзалов терпеть не могу, по-моему, там скука смертная. Предпочитаю игры.
- И хорошо играешь?
- В свое время играла очень недурно. Однажды стала чемпионкой школы.
- Серьезно?
- Когда тебе пятнадцать, серьезнее некуда. А ты играешь?
- Немножко, чисто по-любительски. Научился в отпуске несколько лет назад. Хочешь, сыграем как-нибудь?
- С удовольствием.
- Где у вас здесь теннисный корт?
- В Сефтон-парке.
- Как насчет в субботу после обеда?
- Отлично. Я позвоню и зарезервирую корт.
- Держу пари, я тебя побью!
- Держу пари, что нет!
- Чувствую будет драка! - заключает Вине.
- Никогда еще не играл в теннис под дождем, - замечает Джозеф.
- Да разве это дождь? Так, изморось!
- Да нет, мне дождь не мешает. Просто как-то… необычно.
- Если бы мы играли только в солнечную погоду, скоро забыли бы, как ракетку держать.
- И то верно. Ваши прогнозы погоды я слушаю с наслаждением. Никогда бы не подумал, что в английском языке столько синонимов для слова "дождь".
- А какая погода в Чикаго?
- Или очень жарко, или очень холодно.
- Без полутонов?
- Точно.
- Вот это мне и нравится в американцах.
- Что?
- Никаких полутонов. Это вселяет бодрость. А вечное английское "с одной стороны… с другой стороны…" иногда так угнетает!
- Понимаю. Не в твоем стиле, верно?
- Вот именно. Не в моем.
- Да, это я понял. Мне очень нравится твоя семья. Кажется, вы не слишком-то похожи на обычных англичан?
- Думаешь, Сэм для англичанина чересчур громогласен? Посмотрел бы ты на нашего папочку!
- А знаешь, я бы очень хотел с ним познакомиться. Ну что, готова?
- Готова!
Запах влажной травы вокруг корта. Легкий туман в воздухе. Приглушенный птичий щебет. На горизонте - дома из желтого кирпича, окружившие зеленое сердце города. Памятники у входа в Палм-Хаус.
- Кто это? Реальные люди?
- Мореплаватели. Открыватели новых земель. Вон тот - Магеллан. А рядом с ним - ваш приятель Колумб.
- Правда?
Я расправляю плечи и высоко поднимаю правую руку с ракеткой, чувствуя, как вместе с нею поднимаются груди. Левой рукой бью об землю мяч и точным ударом посылаю его через сетку. Хорошо! Как видно, играть я не разучилась.
И смотрю, как он бежит по корту навстречу мячу, с силой отталкиваясь ногами от земли, как размахивается, устремляет ракетку к цели и возвращает подачу с такой неукротимой силой, что…
- Ох, черт! Как ты?
- Сейчас-сейчас… Все нормально, это я просто от неожиданности.
- Боже мой, я совсем не хотел…
- Ничего, сейчас встану.
- Дай-ка я тебе помогу. Боже, да у тебя кровь течет!
- Ничего страшного. Просто содрала коленку. Так, говоришь, в теннис играл всего раз или два в жизни?
- Ну да. Мы даже очки не считали - просто перекидывались мячом. Но, похоже, удар у меня не слабый.
- Не то слово! Интересно, с какой скоростью летел этот мяч? Наверное, не меньше девяноста миль в час. Обалдеть можно!
- Извини, пожалуйста. Я совсем забыл, что играю с женщиной.
- Что-о?
- Ну, я хочу сказать… Конечно, играешь ты лучше меня, но ведь я сильнее!
- Та-ак. Вот теперь ты меня по-настоящему разозлил!
- Вижу.
- Вали на свою сторону, и посмотрим, кто кого уделает!
- Ладно-ладно, иду.
- И прекрати смеяться!
- Все. Уже даже не улыбаюсь, видишь?
- Отлично. Начали!
Ну, я таки заставила его побегать! За моими мячами он носился по всему корту, спотыкаясь и неуклюже размахивая ракеткой - игрок из него, в самом деле, слабый, и по мячу он почти не попадал. Но когда попадал… боже, это нечто! Какой удар! Какая подача! И каждый пущенный им мяч - словно снаряд, нацеленный прямиком мне в душу.
Дождь прекратился, и вокруг нас собралась кучка зевак.
- Эй, кто побеждает?
- Я! - заорали мы оба.
Час спустя мы оба, мокрые от пота и дождя, совершенно выдохлись.
- Какой счет? - спросил он.
- Не помню.
- Не помнишь или сказать не хочешь? - Ха-ха!
- Мужик выиграл! - крикнул какой-то парень.
- Что, правда? Вот здорово! Никогда еще не побеждал чемпионку школы!
- Эй, леди, а вы были чемпионкой школы?
- Ну да, сам слышал.
- Играет-то он так себе, - подал голос еще один зритель, - просто мужик всегда победит, коли с бабой играет. И потом, он американец, а янки никогда не проигрывают. Это мы слабаки - только ныть и умеем.
- Слышала?
- Слышала. Он прав.
- Ладно, давай-ка отдохнем.
- Закончим на сегодня?
- Ладно.
Мы подошли к машине с запотевшими стеклами. Перед тем как завести мотор, он обернулся ко мне, улыбнулся, легко сжал мою руку выше локтя.
- Без обид?
- Никаких обид.
- Знаешь, - сказал он тогда, - а ты просто класс.
Дома у Сэма и Мелани моя невестка поинтересовалась:
- Ну, как все прошло?
- Этот ублюдок меня просто сделал!
- Хорошо играет?
- Играет отвратительно, но чертовски сильно бьет по мячу.
- Что ж, Алике, ты терпеть не можешь проигрывать, так что, надеюсь, на этом все кончено? Он тебя больше не интересует?
- Наоборот, Мел.
- Глупо соревноваться с мужчинами.
- А кто сказал, что я с ними соревнуюсь?
Стук в дверь. Лицо, еще раскрасневшееся после нашего поединка, и по шее стекают капельки пота. Он стоит, высокий, мощный, заполонив собой весь дверной проем: рука упирается в косяк, я вижу кожаный ремешок часов и курчавые волосы на запястье.
- Привет, Мелани, как поживаешь? Надеюсь, хорошо. А Алике здесь?
- Она…
- Да, я здесь. Хочешь сыграть еще раз?
- Боюсь, теннис не для нас с тобой. Я тут подумал: а что, если нам куда-нибудь залезть?
- Залезть? На гору, что ли?
- Нет-нет-нет. Просто сходить куда-нибудь прогуляться.
- Знаешь, для меня слово "лазить" прочно связано с альпинизмом. Если хочешь просто погулять - почему прямо не сказал?
- Наверное, потому, что я тупой янки.
- Точно. Ладно, поедем в Эйнсдейл.
- А что это?
- Что-то такое, чего ты не можешь себе представить.
- Люблю сюрпризы.
- Я умываю руки, - говорит Мелани, когда он выходит за дверь.
- И отлично. Что там у нас в холодильнике? Пора готовить ужин. Что-то у меня вдруг разыгрался зверский аппетит.
Оставшись одна, я пытаюсь собраться с мыслями. Конечно, глупо верить, что мой неуклюжий партнер по теннису в самом деле пал жертвою моих жгучих чар. Но вот вопрос: безобидна ли эта иллюзия или, обманывая себя, я наношу себе серьезный вред? А с другой стороны… что, если правда? Что, если одинокой постели, да и одиночеству как таковому, пришел конец? Быть может, мне наконец-то встретился мой мужчина, о котором я тщетно мечтала долгие годы. Лучше, как говорится, поздно, чем никогда?
На этой стадии знакомства я всегда начинаю остро ощущать ограничения своего пола. Кто делает первый шаг? Разумеется, мужчина. Мужчины терпеть не могут, когда за ними гоняются. Быть может, у нынешних молодых все иначе, быть может, мой племянник Саймон не шарахается от активных женщин: его мать воспитывала не так, как воспитывали Сэма и меня. "Помни, - говорила она ему, - то, что ты старший, не дает тебе никаких особых прав. И не воображай, что ты чем-то лучше сестер только потому, что ты мальчик, а они девочки. Понял?" - "Понял". А какой скандал она устроила, когда обнаружила в доме журнальчик с голыми девушками! "Нечего этой дряни делать в нашем доме, слышишь? И не воображай, что я старомодная зануда или ханжа - не в этом дело. Просто терпеть не могу, когда женщин унижают, превращая их в орудия для…"
Хотелось бы надеяться, что Саймон что-то вынес из этих лекций и его поколение будет строить жизнь по более разумным правилам. Но для меня ничего не изменилось. Все, чему научились современные женщины (и чем привыкли восхищаться современные мужчины вроде Сэма и Джозефа), - быть откровенной, всегда говорить, что думаешь, не опускаться до дешевых бабьих трюков, до манипуляций, лести, смирения, пассивности - обо всем этом приходится на время забыть. На ранней стадии отношений ведущим должен быть мужчина. А мы сидим и ждем звонка, как ждали его с самого изобретения телефона. Вы не представляете, как это меня бесит, я просто не могу сидеть и ждать.
…Сюда мы ездили по воскресеньям, когда были детьми. Над нами открывалось высокое небо. Перед нами - море, за нами - песчаные дюны, поросшие клочьями грубой жесткой травы, холмы, на которые мы взбирались и с которых скатывались мячиками. Погода в это утро просто потрясающая: высокий купол неба, под которым, словно машины на шоссе, сплошным потоком движутся облака. Над морем суматошно носятся чайки - словно самолеты над аэродромом, лишенные диспетчера и ищущие подходящую площадку для приземления. Сейчас отлив: берег оголился, вытянувшись в сторону Ирландии, и вдали, в море, видны проплешины отмелей. На горизонте тарахтит паром, везет народ в Дублин. Бурые волны, полные песка, бьют в берег там, где полощутся на ветру красные флажки. По песку ползают жучки с изумрудными головами и сложенными сзади бронзовыми крыльями. Трава колышется на ветру, и гордо вздымают головы странные, словно доисторические красные цветы на колючих стеблях. Жабы, ящерки. Соль на губах - вкус моря.
Мне удалось его поразить. Несколько минут он не говорил ни слова - только оглядывался кругом, словно всматривался во что-то, видимое только ему. Снова и снова спрашивал:
- Скажи еще раз, как это место называется?
- Эйнсдейл.
- Так близко от города!
- Да.
Ланкаширский берег скрывается за горизонтом - он здесь еще невидимее и ненужнее Ливерпуля. Мы отъехали от города всего на несколько миль, но, дав волю воображению, я представляю себе, что об этом месте не знает никто на свете, что мы - совершенно одни в этой пустыне на берегу Ирландского моря и никто не нарушит наше уединение.
- Когда я была маленькой, здесь было песчанее и суше. Теперь дюны поросли травой, потому что исчезли кролики, которые ею питались. В пятидесятых была эпидемия миксоматоза, и кролики вымерли. Может быть, не все, но большая часть.
Потом он начинает расспрашивать о моей семье, о родителях, о Мелани. Как случилось, что мы живем в этом богом забытом месте? Что остановило нас в великом переселении народа в Америку? Объяснение просто: дедушке и бабушке Ребикам какой-то ловкач продал фальшивые билеты в Землю обетованную. Конечно, узнав, что их обманули ("Как, это не Нью-Йорк? Так мы не в Америке? Надо же, а дома такие высокие…"), они могли бы стиснуть зубы и начать все сначала, снова накопить деньги на билет - но энергия была уже потеряна, им не хватило смелости начать заново, они смирились с судьбой. Стоя у кромки прибоя и глядя, как бурые волны лижут наши башмаки, я думаю об Англии - острове, который вытянулся у самой кромки Европы и, приложив руку козырьком ко лбу, вглядывается в океан, надеясь разглядеть на западе слабое мерцание волшебной страны, огромной и недостижимой.
- Расскажи о себе, - говорит он, оборачиваясь ко мне. - Откуда в тебе столько смелости?
- Я выросла в городе, где трусы не выживают. И отец с детства учил меня ничего не бояться.
Мы сидим на песчаном валу, высоко над кромкой воды. Стоит пошевельнуться - и песок под нами съезжает вниз. Ветер усиливается, по небу быстро бегут бурые тучи.
- Объясни мне еще кое-что. Вине Тобин говорил, что ты чертовски много знаешь об убийствах. Почему?
- Потому что в свое время их изучала. Точнее, пыталась понять, как могут одни люди лишать жизни других. По образованию я социолог. В середине семидесятых защитила в Лондонской экономической школе диссертацию по криминологии. Как раз в то время в академическую науку вошел феминизм, и женщины-убийцы привлекли внимание криминологов. Считалось, что женщина-убийца - почти всегда жертва угнетения и насилия. Не бывает женщин-маньяков, стреляющих по невинным людям. Они всегда защищают себя или детей, а жестокосердные судьи этого просто не понимают. Для большинства это верно, но остается вопрос, что же делать с исключениями, с Мирами Хиндли, которые хладнокровно убивают ни в чем не повинных людей. Мы стали исследовать дальше - и обнаружили, что во всех подобных случаях женщина действует не одна: она сообщница, рядом с ней стоит мужчина - Бонни и Клайд, Мира и Ян. Из этого традиционная криминология сделала вывод, что женщина по природе своей не убийца, что она становится преступницей, только когда мужчина убеждает ее пойти против инстинктов. Отсюда - радикальная ошибка феминизма: якобы женщин - хладнокровных убийц общество преследует потому, что своим существованием они отвергают общепринятое представление о женщине-матери, кормилице, хранительнице очага. А отсюда всего один шаг до того, чтобы сделать из них героинь феминизма. А с этим я не соглашусь никогда. Короче говоря, на эту тему у меня произошло столкновение с одной студенткой. Конечно, я и сама виновата - надо было промолчать. Но… что сделано, то сделано. Против меня начались пикеты, демонстрации, и из университета пришлось уйти.
Мимо нас проезжает машина, останавливается у кромки прибоя. Детишки в купальных костюмах бегут к воде. Следом за ними выходит мужчина, подносит к глазам бинокль, смотрит в сторону Ирландии. Я берусь за пук травы, пытаюсь выдернуть его из песка, но трава крепко держится корнями за негостеприимную землю.
- М-да… вот так история.