Рука его ложится мне на плечо, чуть помедлив, сжимает крепче. Я с улыбкой оборачиваюсь к нему. Он наклоняется ко мне… и целует, раздвигая языком мои губы, и я чувствую его запах, ощущаю прикосновение грубоватой мужской кожи, чувствую голые руки (на нем рубашка с коротким рукавом), курчавые волосы цвета ржавчины, мясистые мускулы - все не так, господи, все не так, ну какой может быть секс на природе, когда у Джозефа на талии под джинсовой рубашкой явственно ощущается валик жира, который уже не убрать никакими спортзалами? А я? Я думаю о своем лице - таком, каким видела его сегодня в сером, словно сумка от "Луи Вюиттон", утреннем свете, сидя перед зеркалом с полным набором косметики. Эй, кто-нибудь, уберите меня отсюда, чтобы я своим видом не портила эту романтическую сцену!
Можете себе представить, что я чувствовала там, на дюне? Плоть моя, сдавленная годами невольного воздержания, словно взорвалась, рассыпая вокруг цветные искры. Дюны, галька, водоросли - все вспыхнуло и осветилось невероятными цветами. Я дрожала от возбуждения, соски набухли, в трусах стало горячо и влажно, в голове молниями проносились самые безумные картины: вот я сжимаю губами его член, вот он сосет мою грудь, вот ложится на меня сверху - сто восемьдесят фунтов благословенной тяжести мужского тела, которая не позволит мне иссохнуть, истончиться, растаять в воздухе… Трахни меня, Джозеф! Пожалуйста, не дай мне исчезнуть! И я забыла обо всех своих благих намерениях, обо всем, что знала о мужчинах, - помнила только об одном: нельзя позволить ему уйти, мне надо быть уверенной, мне надоело, черт возьми, играть по чужим правилам… Вот почему я это сказала:
- Займемся этим прямо здесь, как подростки?
- Чем займемся?
- Сексом. Молчание. А потом:
- Ох, Алике… Знаешь, я бы предпочел, чтобы мы остались друзьями. Ты мне очень нравишься, но заводить с тобой роман я не хочу.
- Кто говорит о романе? Просто секс. - Но я уже чувствовала: все безнадежно. Человека можно уговорить на многое, но убедить заняться сексом нельзя.
- Ты ведь знаешь, я женат. Я и не скрывал.
- А почему же поцеловал меня?
- Мне так захотелось.
- Почему?
- Не знаю. Просто захотелось.
- Не потому, что ты желал меня?
- Да, в общем, нет.
- Зачем же тогда?
- Черт, да не знаю я! Послушай, пойми меня правильно. Ты фантастическая женщина, такие не часто встречаются. Да что там - я таких никогда еще не встречал. Женщина, способная мыслить как мужчина. С тобой безумно интересно разговаривать, но заводить роман я сейчас не готов. Ни с тобой, ни с кем угодно еще, коль уж на то пошло.
- Понятно.
- Прости, если внушил тебе ложную надежду. Это был просто минутный порыв, просто…
Это я виновата. Сама во всем виновата. Ничего-шеньки не поняла. Навоображала себе… Коротко кивнув ему, я вскакиваю и бегу по холму вверх; слезы жгут мне глаза, течет старательно наложенная тушь (сегодня с утра я сорок минут провела у зеркала - ради этого случая), выбегаю на автостоянку, дрожащими руками шарю в сумочке в поисках ключей, наконец сажусь в машину и срываюсь с места. Не оглядываюсь - не желаю знать, где он и что он. Пусть хоть сейчас садится на теплоход и плывет к себе в Америку, к дому, "Корвету", суке жене и засранцам детям!
Джозеф
Похоже, я ее обидел. Она решила, что я пригласил ее на что-то вроде свидания, словно нам по двадцать лет, что, когда я ее поцеловал, это было приглашение к роману. А на самом деле я ничего такого не имел в виду. Просто все это вместе… Как она появилась на стройплощадке в рубахе и джинсах, какими огромными восторженными глазами смотрела на мое детище… ну, словом, это и вправду был минутный порыв. Удивительная женщина, я таких еще не встречал. Она разбирается в вещах, о которых я почти ничего не знаю, и разговаривать с ней всегда интересно. Мне нравится постоянная смена выражений на ее подвижном лице, нравится, как часто и легко она улыбается и смеется, нравится живой взгляд, за которым чувствуется мысль. А как она меня загоняла на корте! Вы бы ее там видели - высоко вздымается грудь под влажной футболкой, мускулистая рука с ракеткой откинута назад… Знаете, кого она мне напомнила? Амазонок из комиксов, которыми я зачитывался еще мальчишкой. Такие здоровенные мускулистые телки в бронированных бюстгальтерах, с огромными мечами в руках, только взглянешь на такую - и у тебя встает. Да, этого качества и у Алике Ребик не отнять! Вот и сейчас, думая о ней, я улыбаюсь. Фантастическая женщина, пожалуй, только она и скрашивает мне эти несколько недель в Ливерпуле.
В тот же вечер, за чашкой кофе с Сэмом, я спросил его, что сделал не так. Он пожал плечами и ответил: "Забудь об этом".
- Я, - сказал он, - давно перестал удивляться тому, что говорит и делает Алике. Да, кстати, она мне рассказала о твоих проблемах на стройке. Я сделал несколько звонков и кое-что выяснил.
Оказалось, земля, которую я арендовал под строительство отеля, принадлежит (если забыть об официальных владельцах и прочей мишуре) персонажу по имени Брайан Хамфриз.
- Кто он такой и где его искать?
- В тюрьме строгого режима Лонглартин. Отбывает там два пожизненных. В прошлом году, когда наш Брайан загремел за решетку, он был одним из крупнейших в стране наркодилеров. Большая часть наркотиков, импортируемых в Европу, проходила через его руки - и почти все они покидали страну через ливерпульский порт.
- Как же он ухитрился сделать такую карьеру в Ливерпуле? Мне казалось, у вас в городе крупные дела не делаются.
- Ошибаешься. Брайан начал еще подростком, в начале восьмидесятых. Сперва занимался таранкой…
- А это что такое?
- А вот что: компания обормотов угоняет БМВ или "Ровер" - в общем, что-нибудь тяжелое, таранит витрину ювелирного магазина, хватает все, что попадется под руку, и дает деру. Машину они заранее нагружают кирпичами, булыжниками и всяким хламом и, если за ними погонятся, швыряют в преследователей этим дерьмом. Для подростка недурно, но много на этом не заработаешь. Надо тебе сказать, что в Брайане какие только крови не намешаны: на одну долю валлиец, на другукшальтиец, на третью сенегалец. Внешность у него очень характерная: кожа совершенно белая, волосы как у негра, глаза как яйца-пашот. У нас в Ливерпуле много таких парней. А торговля наркотиками - это, как сказали бы твои приятели из городского совета, предприятие мультикультурное. В высшей лиге одни иностранцы: колумбийцы, "триады", итальянцы, турки. Вот Хамфриз и понял, что его место там, среди безжалостных людей всех цветов кожи, людей, которые выросли в нищете, в таких трущобах, какие нам и вообразить себе трудно, а теперь летают на личных самолетах и купаются в богатстве, о котором мы с тобой и мечтать не можем. Для нас с тобой Ливерпуль - город "Битлз", для Брайана - его личная Сицилия.
- И с этим типом я должен договариваться? Да пошел он!
- Подожди, не спеши. Я, кажется, понял, что произошло. Похоже, помощник Брайана, который ведет его дела, пока босс отдыхает за решеткой, допустил грубую ошибку: согласился, чтобы ты арендовал землю под отель, не зная, что Брайан перед самой посадкой уже пообещал этот участок другому строителю. Видимо, Брайан никому об этом не сказал - голова у него в тот момент другим была занята.
- Час от часу не легче! И что собирается строить тот, другой парень?
- Парикмахерское училище, но это не важно. Послушай, я очень хочу, чтобы ты довел дело до конца. И не только потому, что мы с тобой друзья. Потому, что речь идет о будущем Ливерпуля, о нашей гордости. Я поговорю с Брайаном и, думаю, сумею его убедить. Он меня знает: мой отец лечил его мать.
- Я смотрю, вы все тут друг с другом повязаны.
- Так оно и есть. - Он развернул газету. - Вот послушай. - И зачитал мне коротенькую заметку из раздела "Криминальная хроника" - об аресте торговца наркотиками. - Ерунда, казалось бы? А на самом деле это целая история. Этот парень, Пол Джеймс Роберте, - мой клиент. Отец его в начале шестидесятых был известным штаркером - крепкий орешек, обе руки в татуировках. Он плавал на пароходах, доходил до Гонконга. Работал на Макларена - одного из первых наших наркодилеров, первопроходца, познакомившего Ливерпуль с героином. Сейчас Макларен отбывает двадцатилетний срок в Уолтоне. Вместе с ним сел и Роберте. А сынок его пошел не в папашу - мелкая сошка, толкает школьникам крэк, продает стволы в Токстете, Спике и Гарстоне. Очень типично для нашего времени. Или вот еще один случай, которым я сейчас занимаюсь. Одна веселая компания наняла грузовик, отправилась в Вултон и начала снимать верхний слой дерна из садов при богатых домах - вместе с травой и со всем прочим. Только цветы они выдергивали, потому что понимали, что, пока доедут до покупателей, цветы завянут. И все это продали в Кирк-би. Живи ты в тех местах, за какую-то сотню в звонкой монете мог бы купить себе уже готовую лужайку. Такое у нас часто случается. Люди уже начали посреди сада столбы в землю вкапывать и цементом заливать - но, сам понимаешь, если у тебя есть резак, это не проблема.
Теперь я начал смотреть на город по-другому - замечать то, чего раньше не замечал. Гангстеров и их жен. Стоит понять, на что смотреть, и они становятся видны за милю. Женщины - либо крашеные блондинки, либо латиноамериканского вида: с черными, гладкими, блестящими волосами и безумным загаром. И в любую погоду ходят полуголые. Мужчины - все в фирменных ярлычках: "Прада", "DKNY", "Келвин Кляйн", от которых за версту несет магазинами "дью-ти-фри", и каждый носит на себе тонну драгоценностей, чтобы все видели - у этого человека есть все, кроме вкуса. Город полон ювелирных лавок, сверкающих золотом, и по субботам они битком набиты. Должно быть, в таком убогом, загибающемся городе единственный способ продемонстрировать свое богатство - носить его на шее, все равно как в старых еврейских местечках женщины все свое приданое носили на себе.
Однако все это лишь укрепило мою решимость. Когда мы с Винсом пили кофе во времянке, я сказал:
- Знаешь, я никогда не соглашусь поверить, что будущее этого города - в торговле оружием и наркотой. Ничто не предопределено. Всегда есть выбор.
- Знаю, босс, - ответил он. - Поэтому-то я на тебя и работаю.
- Я это дело не брошу. Мой отель станет для Ливерпуля его собственной статуей Свободы.
На следующий день на столе у меня появилась маленькая статуя Свободы, из тех, что привозят из Нью-Йорка туристы. А еще день спустя над стройплощадкой взвился американский флаг, и под ним лозунг - "АМЕРИКАНЦЫ НЕ ОТСТУПАЮТ И НЕ СДАЮТСЯ".
- И что все это значит? - поинтересовался я у Винса.
- Это значит, что теперь мы будем работать как янки.
- То есть?
- Не ныть, не скулить, не отступать и не сдаваться.
- Решил привить своим ребятам американскую трудовую этику?
- Да, если это так называется.
- А что они об этом думают?
- Довольны - по крайней мере, пока их не заставляют пить американское пиво. Кстати, я им сказал, что на открытие отеля приедет Джулия Робертс и собственноручно перережет ленточку. И пригласил их всех посмотреть.
- Поверили?
- Не скажу, что поверили, но только об этом и говорят. А к завтрашнему утру об этом будет говорить весь Ливерпуль, так что лучше свяжись с Джулией заранее.
- Ты что, с ума…
- Да ладно, босс, я пошутил. Как ваша партия в теннис?
- Будем считать, сыграли вничью. Оставшись в одиночестве на пляже, я вспомнил
последний случай, когда вот так же вдруг оказался в совершенно незнакомом месте и не понимал, что делать дальше. Случилось это, когда родная армия сыграла со мной злую шутку, более известную как "тренировка по ориентированию на местности".
Нас погрузили в вертолеты и высадили черт знает где. Приказано нам было за сорок восемь часов добраться туда - то есть в точку X, отмеченную на карте. Тут, куда нас сбросили, не было ни единой зацепки, по которой можно ориентироваться: куда ни глянь - все одно и то же. И как, интересно, мы должны были узнать это там, если оно ничем не отличается от тут? Разумеется, никакого там мы не нашли, безнадежно заблудились, к концу третьего дня прикончили запас провизии и воды - в общем, попали в переделку. Нет, разумеется, нас бы там не бросили: израильская мамочка еще может понять, что ее мальчик должен отдать жизнь за родину, но вот почему ее мальчик должен помирать от голода и холода на какой-то вшивой тренировке, она не поймет никогда. Но отцы-командиры хотят, чтобы ты прочувствовал все свои ошибки на собственной шкуре - вот почему мы понятия не имели, что за нашими перемещениями следят. В отряде нас было двенадцать плюс офицер с рацией (уступка еврейским мамочкам), и мы не знали, что рация эта постоянно подает сигналы, по которым начальство узнает, где мы сейчас обретаемся. Дома, на базе, висела на стене карта, и на ней желтыми стрелочками отмечалось, куда марширует Ави со своей дюжиной заблудших овечек. А заблудились мы не слабо, это точно! Понятия не имели, где мы; точно знали одно: до назначенного места так и не добрались (там нас должен был ждать какой-то условный знак или что-то в этом роде); сначала переживали, что провалили задание, но к концу третьего дня это нас уже не беспокоило. Ави включил рацию и, как старший по званию, доложил, что тренировка окончена и пусть кто-нибудь явится и заберет нас. Но тут выяснилось, что сейчас нет свободных вертолетов, и нам придется ждать, пока за нами не приедут на грузовиках. Сколько ждать? Да немного. Несколько часов. Ну, может, день-два. Главное, сказали нам, не трогайтесь с места, потому что грузовики пошлют именно туда, где вы сейчас. И еще тридцать шесть часов мы проторчали на одном месте, прожариваясь под солнцем пустыни днем, дрожа от холода по вечерам и превращаясь в сосульки ночью.
Но, знаете, пустыня на меня произвела большое впечатление. Уж не знаю, кто ее спроектировал, но хотелось бы с ним познакомиться. Это что-то невероятное. Нынешняя молодежь говорит: "Убойно!" Вот именно, в пустыне есть что-то убийственное, вгоняющее в трепет.
…Несколько дней я провел в недоумении - чем же я так расстроил Алике? Эрика, наверное, поняла бы, но как-то неохота звонить Эрике и объяснять, что мне вдруг ни с того ни с сего захотелось поцеловать постороннюю женщину. Да еще и спрашивать, как же мне теперь быть.
Пожалуй, можно сказать, случилось то же, что и на учениях в Синае - я заблудился. А все оттого, что не подумал как следует. Вот что я всегда твердил Эрике: если хочешь, чтобы все получилось, сперва все продумай и определи, чего же ты, собственно, добиваешься. Важны ли для тебя эти отношения? Если да, то почему? А если нет - зачем они тебе? Стоило бы Эрике хоть недолго подумать головой - она бы сообразила, что этому и научила меня армия. Не выпади мой номер в американской призывной лотерее, случись мне спокойно окончить университет, несколько лет потом болтаться без дела, решая, как быть со своей жизнью, а в свободное от этих размышлений время смолить дурь и таскаться на антивоенные демонстрации - и сейчас я был бы совсем другим человеком. Армия научила меня образу мышления, для которого сейчас существует куча терминов: анализ риска, менеджмент кризисных ситуаций, этапы решения проблемы - исследование, анализ, оценка последствий, формулировка цели, выбор плана… Все это называют военной наукой, но применять это можно к чему угодно. Сохранить отношения - тяжелая работа, для этого надо точно представлять, к чему стремишься. Моя цель - хорошие отношения в семье, потому что от этого зависит наше общее счастье. Пока у нас все хорошо, мы счастливы. Все просто: находишь мишень, жмешь на кнопку, и снаряд летит в цель. И, однако, когда я впервые изложил эту теорию Эрике, она ответила: "Ты что, чокнутый?"
Разумеется, прожив с ней все эти годы и вырастив троих детей, я понял, что аналогия не совсем точна. Цель любого брака - счастье; однако стопроцентного счастья не дает ни один брак. Одни пары счастливее других, но достичь полного счастья не удается никому. В этом разница между семейной жизнью и полем боя. В бою только два варианта - попал или промахнулся; в браке ты можешь достичь лишь весьма условного и относительного счастья - и все же боевая задача будет выполнена. Параметры, с которыми имеешь дело в семейной жизни, называются эмоциями - и вычислить их куда сложнее, чем параметры препятствия, которое приказано взорвать. Кстати, о взрывах: вот и еще одна разница. В семье это не проходит. То, что тебе мешает, не сровняешь с землей, не уберешь с горизонта: можешь обойти препятствие, можешь через него перелезть, но оно останется на своем месте, и тебе придется преодолевать его снова и снова. Вот, например, у нас (беру только один пример, и не самый серьезный): Эрика любит гостей, а я - нет. Терпеть не могу, когда беспрерывно звонит звонок, когда чужие люди "забегают" в дом без приглашения. Ну что тут сделаешь? Представьте, что в полу посреди гостиной косо торчит здоровенный бетонный блок и убрать его нельзя. Точнее, можно лишь одним способом: радикально изменить собственные мнения, вкусы и привычки (что в моем случае едва ли возможно).
Но, если всему этому я научился от Эрики, как же случилось, что именно она разорвала наш брак, да еще по такой смехотворной причине - оттого, что, видите ли, недостаточно со мной счастлива? Я в конце концов понял, что полное счастье недостижимо. Эрика же, кажется, прошла тот же путь, но в обратном направлении: после тридцати лет семейной жизни она твердо отнесла все свое замужество к категории "Счастья нет, не было и не будет". И попробуй выясни, что же она подразумевает под этим пресловутым "счастьем".
Другое дело, если бы я ей изменял - так ведь и этого не было. Во всяком случае, не было измен, о которых она знала. Это верно, я не был ей верен все двадцать семь лет, но ведь не всякий секс - измена. Так, интрижка на одну ночь, в лучшем случае - на несколько ночей. И вы оба прекрасно понимаете, что это ничего не значит, что никакого продолжения не будет. Просто спите друг с другом, потому что кому-то из вас (а может быть, обоим) одиноко, потому что тебя вдруг охватывает безумное, сжигающее желание, но жены нет рядом, а собственной правой руки и порнухи по каналу "Холидей Инн" тебе мало. От таких свиданий не желаешь ничего, кроме удовольствия, минуты восторга, о которой потом, когда не помнишь уже ни имени, ни лица женщины, остается слабое, но согревающее душу воспоминание. Со мной такое случалось раз шесть или семь, по большей части за границей, где я строил отели. Я никому об этом не рассказывал. А зачем? Что тут обсуждать? Это никого не касается. Я этих женщин не обманывал - всегда предупреждал, что женат. И эти интрижки на стороне не притупили моих чувств к Эрике. Даже сейчас, стоит только подумать, что она сидит сейчас дома, по другую сторону Атлантики, и сердце начинает биться быстрее.