- У кого? - поинтересовался он, испытывая уже знакомое ощущение: сейчас, вот сейчас он снова почувствует себя полным кретином. Уже начинает чувствовать.
- У человека, которому пятнадцать лет.
- Ты мне, между прочим, сама говорила. Два раза даже говорила, что тебе пятнадцать, - взбунтовался он. Чувствовать себя кретином не хотелось. - Вчера вечером говорила, помнишь, в кафе сидели.
- Так то вчера было. А сегодня - это уже сегодня. Сегодня уже шестнадцать. - И пропела, брякнувшись на пол рядом с подносом, вытянув длинные ноги: - Хэппи бездей ту ю-ю… Ты же сам говорил, что после пятнадцати - шестнадцать…
- Да, это все в корне меняет, - буркнул Алексей. - Твоим ногам тоже шестнадцать?
- Не знаю. - Она некоторое время разглядывала свои ноги, пытаясь, видимо, всерьез определить их возраст. - А что?
- Слишком длинные. За каких-то шестнадцать лет выросли так, что мне теперь сидеть негде. Может, им все же двадцать пять?
- Ну уж нет, - обиделась она. - Не хочу такие старые ноги. Ты всерьез полагаешь, что они родились на девять лет раньше и бегали по свету, поджидая, когда появится на свет мое туловище?
- Я всерьез полагаю, что мне негде сидеть.
- То есть ты предпочитаешь коротконогих девушек?
Алексей вздохнул, ничего не ответив. Переговорить ее было невозможно - она была как автомат, четко запрограммированный на то, чтобы оставлять за собой последнее слово.
- Ладно, - она, видимо, довольная, что программа ее работает безотказно, прижала колени к подбородку, - садись.
Некоторое время он смотрел на нее. Сейчас она была совсем такой же, как в тот день, когда он увидел ее в первый раз, на лестнице. Сидела точно в такой же позе, сверкала зелеными глазами. И выглядела лет на десять - двенадцать. Только волосы были приглаженными.
Он подошел к ней, опустился рядом на колени, протянул руку и погладил по голове, потрепал легонько, взлохматил волосы. Она стала совсем прежней.
- Вот так лучше. Гораздо лучше.
Она на секунду прикрыла глаза и слегка потерлась носом о его ладонь, как трется собачонка, выражающая свою безграничную привязанность к хозяину. Алексей почувствовал теплое прикосновение кожи и легкое, едва заметное - да и было ли? - прикосновение губ. И окаменел, превратившись в коленопреклоненную статую.
- Ладно, вставай. - Она смотрела серьезно, без улыбки, он чувствовал ее дыхание, знакомый запах парного молока. - Вставай, я тебя уже простила.
- Меня на самом деле не следовало прощать. - Он с трудом сбросил с себя оцепенение. - Мне нет прощения. Я пришел к девушке надень рождения без цветов.
- Ненавижу цветы. Если бы ты приперся с цветами, я бы спустила тебя с лестницы. Кстати, положи книжку на полку.
"А ведь спустила бы на самом деле", - подумал Алексей, нисколько не усомнившись в том, что она говорит правду, и заранее предположив, что любые расспросы по поводу этой странной ненависти к цветам окажутся бесполезными.
- "Молекулярно-цитологические основы закономерностей наследования признаков"… Интересная вещичка. Почитываешь на сон грядущий?
- Положи, пожалуйста, книжку на полку. И сядь, наконец.
Он послушно поставил книгу на место, в очередной раз поняв, что бесполезно ее о чем-либо расспрашивать, и опустился на пол.
- Открывай. - Она пододвинула к нему бутылку и протянула штопор.
Алексей откупорил вино, разлил не торопясь по бокалам. Мелькнуло смутное воспоминание: "Кажется, я собирался смотреть фотографии… Или мультфильмы?"
- Что ж, прими мои поздравления. Вместе с искренними пожеланиями счастья. Счастья тебе - много-много…
- Я столько не съем, - улыбнулась она, - но все равно спасибо. Пригодится про запас. Если бы можно было счастье в банках консервировать!
- Знаешь, я тоже об этом однажды подумал. Когда ты сидела у меня на столе в вестибюле, а потом ушла - так же внезапно, как и появилась. Я тоже подумал про счастье в банке. За тебя!
Бокалы, столкнувшись, мелодично зазвенели.
- За тебя, - повторил он, она кивнула.
Алексей пригубил вино - оно оказалось в меру сладковатым и терпким, видимо, насколько он разбирался, это был очень хороший сорт. Сделал еще несколько медленных глотков и поставил бокал на импровизированный стол. Рядом уже стоял другой бокал - абсолютно пустой.
- Ты что? Напиться решила?
- Напиваются водкой. А вино просто пьют.
- Это смотря сколько. - Он продолжал вживаться в не слишком понравившуюся роль строгого наставника.
- Да ладно тебе, не бубни. Не надо делать дядю Сережу.
- Кстати, о дяде Сереже. Где твои родители?
- У меня только мама, - напомнила она. - Они сделали мне подарок.
- Хороший подарок?
- Не знаю. Я еще не поняла. Вот смотрю на тебя и думаю, хороший ты или плохой?
- Хороший, - заверил он ее. - Только, прежде чем дарить, нужно было спросить у подарка…
- Да ладно тебе, - снова сказала она. - Я же так, шучу.
- Я понял, что ты шутишь, - ответил Алексей, пытаясь убедить себя в том, что она на самом деле просто шутит.
- Дядя Сережа мне хотел колечко с бриллиантом подарить. А я послала его на три буквы - знаешь такое слово?
- Знаю. Только детям таких слов знать не положено. А уж тем более употреблять.
- Вот и он мне то же самое сказал.
- А ты?
- А я продублировала.
- Кто бы сомневался…
- А потом попросила слезно, чтобы они уехали наконец на дачу. С ночевкой. Там тепло и прекрасно. Осенний пейзаж, знаешь… И они уехали. Вот такой подарок. Самый лучший в моей жизни. А колечки пускай своим сучкам на пальчики нанизывает.
Она смотрела вниз, на пол.
- Извини. - Он просто не знал, что сказать. - Я, кажется, затронул неприятную тему.
- Да, давай не будем о грустном. Лучше расскажи: сильно тебе вчера досталось от любимой девушки?
- Мне? От любимой девушки? - Он уставился на нее, на долю секунды и правда заподозрив в ней экстрасенса.
- Ну тебе, не мне же…
- С чего это ты взяла?
- Ты же в театр собирался, - ответила она равнодушно, как будто и не собиралась вовсе здесь и сейчас раскладывать его всего как есть по полочкам. - В костюме, при параде. В театр не ходят поодиночке.
- Может, я с другом собирался?
- Может, и с другом, - ответила она без эмоций. - Сильно досталось от друга?
Он посмотрел на нее и понял, что разбит. Разложен по этим самым полочкам, как книжки у него за спиной.
Том первый, том второй, том третий. Разбит, разложен, распят. И ничего здесь не попишешь.
- Никакая она не любимая девушка, - проговорил он первое, что пришло на ум, мысленно обозвав себя тупым бараном. - Просто девушка, я с ней встречаюсь иногда…
- Зачем же встречаться с нелюбимой девушкой? - Вот уж на этот-то вопрос он точно ничего не мог ответить. Утешало лишь одно - что он не одинок в многомиллионной, наверное, толпе людей, которые тоже ничего вразумительного в данном случае произнести не смогли бы. Баран, как говорится, в своем стаде…
- Налей еще вина.
- Тебе - половинку.
- Как хочешь. - Ей было без разницы. Он налил два полных фужера, поднял свой.
- За тебя.
Она покачала головой, не согласившись.
- Так не бывает. Знаешь, черное - белое, холодно - жарко, любит - не любит. За меня - за тебя.
- Ладно, давай за меня, для соблюдения порядка.
- Спасибо тебе.
- За что?
- Пока не знаю. - Она поднесла бокал к губам. Он пристально смотрел на нее, собираясь сказать "стоп", когда перевалит за половину, но она сделала всего лишь пару глотков и поставила бокал на место. Он облегченно вздохнул и выпил свой - почти до дна, сам не ожидая.
- Прикури мне сигарету.
Он, немного смутившись, достал из кармана брюк пачку "Бонда".
- Будешь такие курить?
- Какая разница. - Она даже не взглянула на марку сигарет, смотрела на него. Не смотрела, а просто сверлила глазами…
- На, держи. - Он протянул ей сигарету, она долго не брала ее, потом взяла, затянулась глубоко, полной грудью, и отвела глаза в сторону. Он наконец почти перестал сомневаться в том, что в этой комнате вообще существует кислород. Немного, но, кажется, все же имеется. Продержаться можно - по крайней мере минут пять или семь. А потом…
Она откинула голову назад, прислонила к стене, закрыла глаза. Сидела и курила с закрытыми глазами, затягиваясь каждый раз так глубоко, как будто хотела просто съесть сигарету. Курила как-то совсем не по-женски, абсолютно без признаков кокетства, курила по-мужски, по-мужицки даже. Алексей поднял бокал и тут же осушил его, словно надеялся, что сладковатая жидкость сможет заменить ему кислород. Кислород, которого по-прежнему критически не хватало.
Она открыла глаза, как будто проснулась, поискала взглядом то, чего и в помине не было - пепельницу, смяла окурок в винной пробке. Поднялась не глядя с пола и подошла к окну. Некоторое время постояла молча, не поворачиваясь.
- А почему ты спросил?
- Что спросил? - Мысли его были уже далеко, он спрашивал у нее о многом и никак не мог вспомнить, о чем именно.
- Про сигареты.
- Про сигареты… Я спросил про сигареты, потому что ты ведь такие дешевые не покупаешь… Кажется…
- А с чего ты взял, что я их покупаю? Я их вообще не покупаю, я их ворую.
- Воруешь?
- Ну да, ворую. Разные, какие под руку попадутся. Иди сюда, что ты там сидишь один.
- Нехорошо…
Он собирался сказать ей о том, что воровать нехорошо. Он поднялся с пола, подошел к ней, без конца повторяя в мыслях, чтобы не забыть, не сбиться, те самые слова, которые он должен был ей сказать. Что воровство еще никого до хорошего не доводило, что это неприлично, совсем неприлично, только бы не забыть, а она повернулась к нему, и он вдруг понял, что она не дышит сейчас, вообще перестала дышать, а потом сказала тихо:
- Раздевайся.
- Зачем? - тупо спросил он, не узнавая собственного голоса. Сердцу вдруг стало тесно в груди, оно как будто выросло за доли секунды…
- Люди обычно делают это, раздевшись. Так гораздо удобнее, знаешь…
- А ты… знаешь?
Она не ответила - медленно, заторможенным каким-то движением стянула через голову розовый джемпер, отшвырнула его на пол. Осталась в белом кружевном бюстгальтере и джинсах. Он понял уже, что не дождется от нее этого "нет", которое так хотел услышать, и снова вспомнил павлинов за столом, с которыми она встречалась по очереди, и… "Господи, сколько же их у тебя было? Сколько?"
Она продолжала раздеваться, совсем не похожая на стриптизершу, неловкими, порывистыми движениями сбрасывала с себя одежду, швыряла ее в разные стороны - джинсы, колготки, бюстгальтер… "Сколько же?"
- Ну что же ты, - пробормотала она, опустив глаза. - Что же ты.
Он шагнул к ней, взял за плечи, притянул к себе, почувствовал упругость кожи, разглядел голубые жилки, спускающиеся от шеи - вниз, вниз… Она обхватила его руками, закрыла глаза, прижалась. Сердце все продолжало расти, все рдело и росло. Снова замелькала одежда, полетели на пол пуговицы от рубашки, закружились перед глазами, смешиваясь, пол и потолок. "Машка, - повторял он без конца, снова и снова, - Машка, - пытаясь заглушить в сознании эту навязчивую, мучительную, такую мучительную мысль, - сколько же их у тебя…"
И только в последний момент, в самый последний момент, склонившись уже над ней и увидев вдруг страх в ее глазах, он все понял. Но пол и потолок кружились в бешеной, сумасшедшей карусели, остановить которую было уже невозможно. Это было теперь неподвластно ему, как стремительное течение реки, как другое измерение, как бесконечность…
- Я люблю тебя, - тихо сказала она.
Он накрыл своей ладонью ее руку, подумав о том, что весь его мир, который казался таким устойчивым, перевернулся в считанные минуты.
- Почему ты мне не сказала?
- Вот же, сказала.
- Я не об этом.
- А о чем же? Хочешь, покажу свои рисунки?
- Покажи. Почему ты мне все-таки не сказала, что у тебя не было никого…
Она приподнялась на локте, дотянулась до письменного стола, выдвинула ящик и, зацепив за корешок, достала толстую папку с надписью "Дело".
- Я тебе только что сказала, что люблю тебя. Я люблю тебя. - Прилегла у него на животе, положив рядом щеку и ладонь, вздохнула сладко: - Мягкий. Ну и что бы было, если бы я тебе сказала?
- Ничего бы не было.
- Вот именно. Тогда зачем было говорить?
- Я бы знал.
- Ты теперь знаешь. Какая разница?
Он достал из папки самый верхний рисунок. Снова карандаш - она, наверное, любила рисовать именно карандашом, видя в мире только черно-белые цвета и не обращая внимания на оттенки. Подросток, тут же подумал он и поправил себя: "Маленькая моя, такая еще маленькая…"
- Листья как живые. - Он смотрел на рисунок и глазам своим поверить не мог, настолько невероятным был этот живой пейзаж на слегка помятом альбомном листе. Капельки росы и тяжесть, которую ощущал на себе каждый листок, - он рассматривал эти капли и эту тяжесть и чувствовал ветер, который она не нарисовала, запах влажной утренней земли, слышал даже птиц, редкие голоса которых разносились, оживляя утреннюю тишину. На следующем рисунке были изображены толпа людей - множество спин - и девочка, затерявшаяся среди этой толпы, одна, повернувшись лицом к художнику. Маленькая девочка с лицом взрослой женщины.
- Машка, ты гений. Ты классно рисуешь.
- Правда? Тебе правда нравится?
Но он уже не слышал ее, он на какое-то время остался совершенно один, бродя по нарисованным улицам, заглядывая в нарисованные окна, разгадывая тайны нарисованных лиц, - он даже не знал, сколько времени прошло с тех пор, когда взял в руки первый рисунок.
- Машка, - позвал он тихо, решив, что она заснула.
Она прикоснулась губами еще раз и вынырнула на поверхность - треугольное личико, взлохмаченные волосы.
- Какая же ты лохматая. Боже мой…
Он перебирал пальцами ее волосы, вдыхал в себя их осенний запах, прислушиваясь каждой клеточкой тела к скольжению ее рук и губ, и думал только об одном - такого не бывает. Не может быть, чтобы с ним случилось такое - счастье…
- Ты останешься? - спросила она потом, когда они снова лежали, обессилевшие оба, на полу, пытаясь отдышаться, окруженные наспех сброшенными джинсами, отлетевшими пуговицами и рисунками, рисунками…
- Останусь, - ответил он не раздумывая. - Позвоню только домой, чтобы не ждали.
- Позвони. - Она подтянулась на руках, продвинувшись вперед на полметра, и извлекла из-за дивана допотопный телефонный аппарат немыслимого зеленого цвета. Поставила перед ним, а сама снова спустилась вниз и свернулась калачиком у него под мышкой. Практически все цифры под диском были стерты.
- Мама, - Алексей путем сложных в данной ситуации математических вычислений сумел-таки безошибочно набрать домашний номер, - привет.
- Привет, сынок. Ты откуда звонишь?
- Мам, я сегодня ночевать не приду.
- Как не придешь, - забеспокоилась она, - как же…
- Мам, - перебил Алексей, потому что голос матери в телефонной трубке был слишком громким. Представив, чего она сейчас может наговорить - котлеты из щуки, пельмени, Людочка, кошечка, папа, Иден и Круз, не приведи Господи, - он твердо решил не дать ей возможности сказать больше ни слова. - Ты не беспокойся, со мной все в порядке. Я утром приду. А сейчас извини, не могу долго разговаривать. Спокойной ночи…
- Леша!
Алексей, мысленно осыпав себя всеми известными ему проклятиями, повесил трубку и отодвинул телефон обратно за диван.
Она приподнялась на локте, одарив-таки его лукавой улыбкой, потянулась через него к подносу, прихватила пальцами сразу два куска сыра и сунула в рот.
- Вообще-то в такое время суток есть вредно, но я сильно проголодалась.
- Я тоже, кстати, проголодался. - Он тоже нырнул в тарелку. - А какое сейчас время суток?
- Позднее. Таинственное и волшебное, когда стрелки циферблата, целый день пробегав друг за другом, наконец воссоединяются на его вершине. Печальное мгновение слишком короткого счастья двух вечных странников…
- А ты еще и поэт. - Он посмотрел на часы, висевшие на стене, и с удивлением убедился в том, что на самом деле двенадцать. В это мгновение секундная стрелка - третий часто бывает лишний - пересекла рубеж и минутная как по команде отпрыгнула от часовой ровно на одно деление. - Вот и кончилось счастье. Пошел обратный отсчет…
- Нам-то какое до них дело. Пускай себе бегают друг за другом. - Она снова жевала сыр. - Хочешь? - протянула ему один ломтик.
- Я голоден как зверь. И готов растерзать весь сыр, оставшийся на тарелке.
Он перевел угрожающий взгляд на тарелку, демонстрируя, видимо, свой боевой настрой. На тарелке лежал один-единственный кусок сыра.
- Терзай, - разрешила она, - я пойду в ванную. Соскользнула с него, поднялась.
- Ты куда?
- В ванную, - обернулась она, улыбнувшись. - Я же сказала, в ванную. Я никуда не исчезну.
- Точно?
- Точно, точно. Терзай свой сыр, зверюга.
Она ушла. Алексей приподнялся, огляделся по сторонам. Сыр не вызывал в душе никаких чувств, кроме аппетита, и он доел его, запив оставшимся в ее бокале вином. Встал, надел рубашку, попытавшись сосчитать, сколько пуговиц на ней не хватает. Оказалось, всего лишь двух, а он думал, что отлетело по меньшей мере штук пятнадцать.
- О-о, - протянула она, появившись на пороге в коротеньком цветастом халатике опять же розового цвета. - Потрясающе эротично. Получился разрез в самом подходящем месте. Экспромт удался…
Алексей по инерции, следуя за ее взглядом, опустил глаза вниз.
- Чертовски эротично, - согласился он и запахнул рубашку. - А тебе нечего глаза пялить, маленькая еще.
- Ах, какие мы стыдливые. Ладно-ладно, не буду больше смотреть. Прямо, потом направо. Кран с горячей водой синий, с холодной - красный.
- Все как у нормальных людей. - Он пожал плечами и поплелся в ванную, следуя ее инструкциям,
- Не перепутай, - бросила она ему вдогонку. Он, конечно же, перепутал…
Вернувшись, он застал ее сидящей на гобеленовом диване с собственными рисунками на коленках. Джемпера и джинсы продолжали лежать на своих местах, тарелка из-под сыра была пуста. "Значит, на самом деле было, - подумал Алексей, разглядывая беспорядок. - Было, не приснилось".
- Тебе идет розовый цвет. Ты специально его выбираешь?
- Мне идет розовый цвет? Нет, не специально, у меня только джемпер и вот халат. Я больше черный цвет люблю.
- Розовая пантера…
- Что?
- Мультфильм такой есть, "Розовая пантера" называется.
- Я же тебе уже говорила, что не смотрю мультфильмы. А почему розовая, она что, лесбиянкой была? Иди сюда, что ты там опять статую изображаешь.
Он послушно опустился на диван рядом с ней, обхватил одной рукой за плечи, прикоснулся губами к щеке. Она почему-то отстранилась, не взглянула на него, продолжая пристально рассматривать рисунки.
- Подожди. Тебе правда понравилось?
- Понравилось. Очень. Безумно понравилось. И рисунки твои понравились тоже.