Журналистка Маша Зотова сопровождает Андреаса Берга, работающего в журнале "Интернэшнл джиографик", на Курилы. Командировка обычная, но это хороший повод отвлечься от тоски по ушедшему мужу. Берг очень любопытен и активно исследует все местные достопримечательности. Однажды они отправились в пещеры, к так называемым Императорским ваннам. Там Маша нашла странный камень, оказавшийся золотым слитком. Постепенно журналисты понимают, что оказались причастны к темной истории, в результате которой уже погиб человек…
Татьяна Батенёва
Золотая ловушка
Все персонажи и сюжет придуманы автором. Любые совпадения с реальными людьми и событиями являются чистой случайностью.
Я лечу. Лечу медленно, плавно, раскинув руки и ноги в восходящих воздушных потоках. Подо мной сумасшедший ковер осенней тайги - красное, рыжее и темно-зеленое. Кое-где пронзительно-синие озера, как драгоценные камни в оправе темного золота. Так, поднять правую руку, чтобы сделать кувырок влево, развернуться…
Там-та-рам, та-ра-ра-рам! - какой дурак додумался поставить плясовую на телефонный будильник? Какой дурак… Ах да, теперь вопрос задавать некому. Дурак собрал манатки и ушел навеки, строить новое счастье. Старое надоело. Так и сказал: мне это счастье надоело! И какое может быть счастье с женщиной, которой никогда нет дома?
Так что вставай, подруга. Надо как-то начинать день. Сто двадцать второй после ухода дурака с манатками и семью годами твоей жизни, уложенными в чемодан на колесиках.
Семь лет просыпаться от того, что он соловьем насвистывает в душе. Просыпаться, вставать, варить кофе и пить его на ходу, толкаясь в маленькой кухне локтями и прочими частями тела. Получать легкий, уже почти бесплотный поцелуй куда придется - в нос, в ухо, в глаз, слышать прощальное "До вечера! Или ты как, опять ночью сегодня?". Оказывается, это и было счастье?
Как же дико проснуться в одиночестве, в тишине, варить кофе себе любимой… Ничего, привыкнешь - не к такому люди привыкают. И как это все получилось? Стоп. Не начинай все сначала. Нет его, нет. И не будет больше. Вставай давай.
Открыть глаза, правой рукой нащупать сотовый, посмотреть время. О господи, уже восемь! За окном мелкий противный дождь, ветер. Пора на работу.
- Маша, зайдите к Валерию Ивановичу, пожалуйста!
Секретарша главного, сколопендра в сиропе. Как это ей удается в простую фразу влить столько яда? Неужели ошибка прошла в материале или кто нажаловался? Маша достает зеркальце, наспех растрепывает поживописнее волосы, проверяет, не растеклась ли под дождем тушь.
- Здрасте, Валерий Иванович! Вызывали?
- А, это ты, Маш! Проходи, садись…
Главный редактор молод, но лыс, толстоват, но энергичен. Недавно женился во второй раз. Тоже, наверное, надоело старое счастье и старая жена - решил обновить все и сразу.
- Садись, Маш, чай-кофе?
Обычная присказка сегодня звучит как-то неуверенно. Судя по интонации, это не выволочка, сейчас попросит написать заказуху или даст какое-нибудь особо противное задание.
- Спасибо, Валерий Иванович, я только что пила.
- Хочу тебя познакомить.
Главный огибает свой рабочий стол, протягивая руку куда-то к окну.
Только тут Маша видит в углу огромного кабинета у длинного стола, за которым проходят редакционные планерки, незнакомца, который при этом вежливо встает со стула и делает что-то вроде полупоклона.
- Андреас Берг, мой старый друг из ФРГ, работает в журнале "Интернэшнл джиографик".
Немец, плотный, невысокий, волосы темные, со смешным хохолком на макушке, а на шее длинные, в ухе блестит бриллиант. Одет в теплую темно-синюю толстовку, в расстегнутом вороте видна крепкая борцовская шея и белая майка. Улыбается неожиданно стеснительно, по-детски, ждет, когда дама протянет руку, соображает Маша.
- Здравствуйте. - Маша энергично трясет его ладонь. - Очень приятно. Я - Мария Зотова.
Рука у немца теплая, пальцы толстые, короткие, как сардельки. "Немец эна какой башковитый, - неожиданно всплывает в голове голос прабабушки Саши. - Сколь лет зингерь строчить, износу нету".
Прабабушка, рыхлая, в белейшем платочке в черную крапинку, с клюкой в изувеченных тяжелой работой руках, все последние годы прожила у младшей дочери, Машиной бабушки. Почти не ходила, весь день сидела у телевизора, комментируя передачи. И всех иноземцев без различия называла немцами, даже китайцев. Впрочем, из иностранцев она только и видела немцев в страшную зиму сорок первого, а древний зингер тогда уцелел лишь потому, что был закопан под навозом в хлеву…
Андреас Берг молча смотрит на Машу, вежливо улыбаясь.
- Андреас собрался на Курилы лететь. Ты же из тех мест? - громко вопрошает главный.
- Я вообще-то с Сахалина, - напоминает Маша главному.
- Ну какая разница? Там же все рядом. Ты же на Курилах бывала?
- Пять лет отработала в областной газете, конечно бывала, не раз.
- Ну вот, - радуется главный. - Может быть, слетаешь с ним недельки на две? Ну, там, помочь - организовать, с местными начальниками свести, подстраховать - все-таки другой конец света? Все по договору - они платят прилично.
- Конечно, Мария, наш журнал готов оплатить все ваши услуги и также непредвиденные расходы, - встревает гость. Русский у него правильный, даже слишком правильный - он ясно выговаривает все звуки. Только интонация другая.
- Ну так как, Маш? - В голосе главного так непривычно слышать просительные обертоны, что Маша внутренне теряется. - И нам наваяешь чего-нибудь заодно - настроения там, как живут, что говорят про японцев - "северные территории" и тэ пэ?
- А на какой именно остров вы собираетесь-то? Их же много.
- Я предполагал бы посетить несколько островов южной части архипелага, - как по писаному чешет гость. - Окончательный маршрут поездки, по-видимому, будет зависеть от решения местных властей.
- А мне что, отпуск придется брать?
Маша чувствует, как все внутри напрягается: немец-то, похоже, зануда. Провести две недели с занудой, который будет так же пунктуален и точен, как сейчас строит фразу, - занятие не из приятных. А домой, на остров, на самом деле так хочется, даже странно, что в последнее время не вспоминала про это. Но надо бы еще поторговаться с главным, не сдаваться же сразу.
- Все-таки две недели, кто за меня работать в отделе-то будет? - подпускает недовольства в голос спецкор Мария Зотова.
- А, - машет рукой главный, - какой отпуск, командировку оформишь. Как-нибудь Крапивин справится, ему давно пора порастряс тись, а то спит на ходу. Ну что, по рукам?
Немец смотрит вопросительно, но молчит. Маша замечает, какие у него смешные - длинные, светлые и совершенно прямые - ресницы. Как у поросенка.
- А подумать?
- Ну, Маш, чего тут думать-то? Эх, если бы не хозяйство, я бы сам сейчас все бросил и улетел к черту - не только на Курилы, а и куда подалее!
- Ладно, - смеется Маша. - Только мне хотелось бы задать господину Бергу несколько вопросов.
- Андреас, зовите меня, пожалуйста, Андреас, - возражает тот. - Можно Андрей, так зовут русские друзья. Очень рад.
- Ну вот вы пойдите в комнату переговоров да и почирикайте, - радуется главный, что все прошло по-задуманному. - Скажи там Оксане, чтобы кофе вам приготовила.
"Ну да, скажи Оксане, - проговаривает про себя Маша, - чтоб она нас отравила. Сами сварим". И продолжает вслух:
- Пойдемте лучше к нам в отдел, там поуютнее будет.
- Будет? А, да-да, я забывал немного русский язык, - чему-то радуется немец. - Будет - это значит есть. О, я забыл, как у вас все сложно.
Маша собирала чемодан. "Ну и ладно, - думала она, - ну и прекрасно. Вырваться из беличьего колеса, бросить все на время - черт, в октябре сдавать рукопись книжки, за которую уже получен аванс, а она еще и наполовину не готова! Ну, ничего, там буду работать, если получится, в конце концов, поавралю в сентябре, допишу. Зато оторвусь от затянувшейся ситуации разъезда-развода, которая так выматывает душу. Как Олег сказал в последний раз: куда спешить, на развод опоздать невозможно?" Он всегда был таким: начинал что-то грандиозное, заводил ее, а потом на полдороге ломался, не мог завершить ни одно начатое дело. Ее пунктуальность и работоспособность выводили его из себя. В конце концов, гением в их семье был он, Олег Зотов, так повелось с первого курса. Она, Маша, была серой мышкой, рабочей лошадкой. Он писал роман, она вкалывала в газете, он планировал получить все литературные премии, она зарабатывала деньги на жизнь…
Как получилось, что у нее со временем образовалось имя в журналистике, каждый год выходили книжки, а он так и оставался "молодым писателем, подающим большие надежды"? Именно это, конечно, и стало причиной разрыва, а вовсе не новая любовь и новое счастье… Трудно, да нет, невозможно для амбициозного мужчины пережить успех женщины, которая по идее должна тихо сидеть в его тени и обожать…
Она положила сверху теплую куртку - в конце августа на Сахалине обычно тепло, но на Курилах погода непредсказуемая. Так, что еще? Пару блокнотов, несколько запасных ручек, диктофон, батарейки…
"Ну и пусть, - подумала в который раз. - Переведу дух пару недель. Может быть, станет легче".
Вечером Берг вновь тщательно сверил свой багаж с описью в ноутбуке. Он уже лет десять не был в Москве и опять забыл, как суматошно, неорганизованно и неожиданно проходит здесь жизнь. То срывались запланированные встречи, то вдруг надо было вне расписания дня нестись куда-то на другой конец огромного города в гости к старому товарищу, случайно встреченному на Тверской, за пять минут переодевшись и кое-как покидав вещи в гостиничный шкаф. И вернуться в номер далеко за полночь, тяжело пьяным и счастливым от нахлынувших воспоминаний такой недавней и уже забытой молодости…
Он быстро попадал под влияние непредсказуемой московской жизни, словно опять оказывался в запущенном и разгульном общежитии на Ленгорах, которые теперь опять стали Воробьевыми. И вот результат: вещи вынуты из тщательно уложенного чемодана, пара несвежих маек вообще валяется в кресле, дневник не ведется уже несколько дней, во рту горький вкус - привет от перегруженной алкоголем печени…
И спутник для дальнего путешествия, от которого так много зависит, выбран совсем не тот, какой был бы нужен. Нет, девушка мила, кажется, неглупа и с характером, и ее шеф и старый друг Валерий о ней отзывается с большой симпатией. Но как она перенесет физические нагрузки там, на островах, где понадобится много ходить пешком? Хватит ли у нее сил и здоровья сыграть важную роль в том деле, которое он задумал? И самое главное, поймет ли она его, если придется сказать правду? Отчего-то ему казалось, что мужчина понял бы и вернее согласился бы помогать. Конечно, он готов стимулировать напарника деньгами, но в таком деле деньги не всегда - главное…
Но что делать: все сложилось так, как сложилось. И что бы ни было дальше, он выполнит то, что задумал. Ведь это, по сути, единственный оставшийся у него шанс.
Андреас аккуратно упаковал вещи, перечитал последнюю, написанную три дня назад, страницу дневника, кратко записал то, что произошло за последние дни. Нужно принять душ и лечь пораньше, чтобы выспаться перед самолетом. И конечно, как всегда, вечером позвонить домой.
За толстым стеклом иллюминатора топорщится выгоревшая шкура сибирской тайги: светлый подшерсток и темная шершавая ость вековых елей. Шкура свалена в складки там, где горы, и плоско тянется сотнями километров на равнинах.
"Я лечу привычно, как едут на автобусе в райцентр жители дальних деревень. За годы сахалинской жизни налетала оттуда в Москву и обратно сотни раз вокруг экватора - есть такая мера длины у дальневосточников. Было бы тяжко, если бы не нынешняя самолетная мода - новые авиакомпании теперь, как за границей, предлагают в полете алкоголь. От выпитого вина слегка туманится голова, зато отпускает ледяной ком страха внутри.
Симпатичная стюардесса движется по проходу, по-матерински наклоняясь к креслам. Да, мы все в самолете похожи на маленьких детей - в душе трусим, как бы ни был спокоен полет, заглядываем в глаза проходящим мимо летчикам, хотим услышать лишний раз, что все в порядке.
Я лечу, ощущая под собой огромный слой воздуха, у земли плотного, но выше все более разреженного. За бортом, на высоте десяти километров, его почти уже нет - если выпасть из самолета, задохнешься быстрее, чем успеешь испугаться…"
Маша открывает глаза, прерывая текст, который сам собой складывается в голове - не для дела, а так, словно страница книжки, которая никогда не будет написана. В последнее время она и на ходу, и в транспорте постоянно пишет в уме какие-то тексты - может, чтобы занять голову, чтобы не думать о последних событиях, не чувствовать себя несчастной?
Она не успевает додумать эту не очень приятную мысль - Андреас что-то завозился в кресле рядом. Она поворачивается к нему.
- Мария, пожалуйста, сколько времени мы будем плыть до острова Итуруп? - Андреас тычет сарделечным пальцем в свою роскошную карту Дальнего Востока - подробную, напечатанную на тонком пластике. Сложенная как маленькая книжка, она ничего не весит, не порвется и не размокнет - не иначе в военном ведомстве изготовлена. От южной оконечности Сахалина до Итурупа его толстый палец едва помещается.
- Точно не скажу, зависит от теплохода и от погоды, если "Мария Ульянова", то часов двадцать, а если "Софья Перовская", может, и побыстрее.
Маша в который раз изумляется страсти своего спутника к точности. В такси он донимал шофера, сколько минут тот будет ехать до Домодедова. Таксист, слегка напрягаясь и глотая "связки" слов, пытался объяснить, что в Москве даже в ранний час это предсказать невозможно: пробки бывают на пустом месте. "Да-да", - вежливо кивал Берг, но было ясно, что ему объяснение не очень понятно.
Берг достает щегольской маленький ноутбук, открывает. На мониторе фотография - симпатичный мальчик лет двенадцати, с такой же смешной стрижкой - вихор на макушке и длинные волосы по плечам, как у Андреаса. Мальчик сидит в кресле у какого-то цветущего куста, смеется и показывает "виктори" - два растопыренных пальца.
- Ваш сын? - Маша кивает на фото.
- Да-да, это мой сын Константин.
- Ох ты, по-русски назвали?
- Я назвал его именем великого византийского императора Константина. Если у меня будет еще один сын, его имя будет Максимилиан - тоже византийский император.
- Вы поклонник византийских императоров? Тогда должны знать, что русские князья их сильно били когда-то, - смеется Маша.
- Византия - великая мировая культура, я очень люблю Истамбул, много работал там. Особенно храм Айя-София, - серьезно объясняет Андреас. - В нем есть такое окно, туда надо положить руку и загадать самое важное желание - оно сбывается.
- И у вас сбылось? - не удерживается Маша.
- Сбылось… - Андреас медлит, но потом все же договаривает: - Я хотел, чтобы у меня была хорошая семья, родились дети. И Константин у меня появился.
- Здорово! - Маше почему-то неловко, что-то горькое есть в интонации немца. - Значит, исполнится и второе желание - родится маленький император Максимилиан.
- Это отдельная проблема, - как-то слишком отчетливо отвечает Берг. - Но я счастливый, что у меня есть Константин.
- А вы его дома так и называете - Константин?
- Называем, да, - кивает немец. - А вы называете как?
- Маленьких у нас называют Костя, или Костик, или даже Котик - у меня есть такой родственник мальчик Котик, - улыбается Маша.
- Это значит маленький кот? Котьенок?
- Ну да, типа того. Маленькие ведь все мягкие, пушистые и все похожи - котята, собачата, ребята, - веселится Маша.
- Да-да, - отводит взгляд Андреас и начинает что-то быстро набирать. Показалось или нет, что глаза его подозрительно заблестели? Он что, прослезился, настоящий толстый сентиментальный немец?
Полистав полчаса какой-то глупый гламурный журнал, Маша косит глазом на монитор, но текст набран на немецком.
- Путевые заметки? - не выдерживает она.
- Да-да, - отрывается от клавиатуры Берг. - Наше путешествие началось, и я записываю это.
- Это - что? - не унимается Маша.
- Вот… - Берг шевелит губами, быстро переводит. - Моя спутница - русская журналистка Мария. Она красивая молодая женщина, стройная, с коротко стриженными светлыми волосами и грустными серыми глазами. Я не знаю причины ее грусти, но когда Мария улыбается или смеется, она становится еще красивее, а ее глаза - еще грустнее…
- А-а, ну да, кхм, - тянет от неожиданности Маша. Ей хочется провалиться сквозь твердое самолетное кресло, но делать нечего - надо как-то выкручиваться из ситуации. - Вы мне вот так грубо льстите, Андреас? - Она пытается перевести все в шутку. - Не поможет, русские журналистки неподкупны!
- Льстить - это говорить неправду? - пытается вспомнить редкое слово немец. - Да-да, но я написал правду. У вас есть горе? Я не имею прав спросить, извините.
- Да какое горе! - Маше становится на мгновение остро стыдно - надо же, распустилась до чего. - Так, мелкие неприятности. Все будет путем!
- Путем? Путь - это дорога? Это значит - мы правильно летим? Надо записать! - смеется Андреас.
"Не слишком ли он умен, сентиментальный толстяк, не хвачу ли я с ним настоящих проблем, и как, собака, хорошо знает русский язык!" - Этими вопросами Маша задается до самого Южно-Сахалинска, который, как всегда, внезапно выскакивает из плотных облаков уже почти на самом приземлении.
Странно приехать в родной город, где нет уже твоего дома. Восемь лет назад, похоронив отца, мама переехала в родной городок в Центральной России.
Маша уехала в Москву еще раньше, пригласили на работу в штат большой газеты, в которой год собкорила до этого. В столице долго привыкала, хотя пять лет училась здесь, все, казалось, было родное и знакомое. Но Сахалин сидел в сердце занозой, его долго не хватало Маше Зотовой в ее завидной столичной жизни. Потом привыкла.
Маша вышла на трап, и сразу лицо залепил влажный плотный ветер с острым запахом осенней тайги. Первые годы в Москве, особенно осенью, ей сильно не хватало именно этого воздуха: смолистого запаха тополей на проспекте, влажного аромата цветов на углу центральной площади, где сидели со своими ведрами кореянки-цветочницы. Пряной вони рынка, где те же кореянки торговали жгучими соленьями и специями и где грудами были навалены помидоры, зелень, стояла в ведрах таежная ягода. Запаха самой тайги, который приносили в город мокрые циклоны, - острого соуса из грибов, лимонника, папоротников, преющей листвы, багульника… Она, как лесной зверь, принюхивалась к московскому воздуху, пыталась найти хоть слабое подобие сахалинской осени и не находила его ни на задушенных бензином столичных бульварах, ни в блеклых и пресных подмосковных лесах. Теперь родные запахи обрушились на нее как яростный летний ливень - от одного этого захотелось петь и танцевать.