Знания князь немедленно применил на Воронежских верфях, куда после заграничного вояжа и истребления восставших стрельцов прибыл сам Петр. "Свидетельство в науках навигационных" многих посланных учиться за границу лиц привело царя в расстройство: мало кто мог овладеть указанными знаниями за столь краткий срок. Зато невероятное трудолюбие Куракина в учёбе было государем высоко оценено, и высочайшее одобрение сняло с князя клеймо увальня.
Борис Иванович был послан на флот, тогда как почти всех его соучеников разогнали по домам. Волонтером на галере он ходил по Азовскому морю до Керчи, которой ограничивалось отвоеванное Петром водное пространство. Без него вновь сгорел московский дом, дети болели оспой и корью. По возвращении в Москву Куракин срочно женился на княжне Марье Фёдоровне Урусовой - надо было иметь в семье хозяйку, ибо сам он уходил капитаном под Нарву.
На войне было страшно: приятеля князя Мещерского били кнутом, гнев царя не знал удержу по пустякам, но Борис Иванович отделался суточным арестом. Русская армия, отданная царём под команду иностранцам, была наголову разгромлена, а её командование сдалось.
В то время у князя умер новорожденный сын Сергей и был убит зять - Иван Степанович Салтыков. Едва оправившись от приступов меланхолии и язв, Куракин пошел брать Нотебург, русский Орешек.
Награда и чины при дворе сыпались как из ведра, ордена Андрея Первозванного, пожалованные сперва только Ф.А. Головину и гетману Мазепе, лились дождем, Сашка Меншиков стал князем, Гаврила Головкин - графом, Федька Апраксин - генерал-адмиралом, Петька Шафиров - президентом государственной канцелярии. Все стремились притиснуться к временщикам, чтобы поймать фортуну. А Куракин был страшно раздражен, когда без его ведома племянницу княжну Марью выдали за племянника всесильного Апраксина: выйдя "за так низкую фамилию", девица "фамилии своей великое уничижение сделала!"
Гордость заставила князя подняться от тяжелой болезни и отправиться на бурное озеро Ладогу: шторм привел его "в великий страх", однако когда майор Мейер не справился с делом "в баталии", командовать лодками "вместо майора" стал Куракин. Во время осады и приступа к крепости князь руководил под вражеским огнём переправой "и в переездах в день с берега на берег в лодке видел некоторой немалой страх".
После взятия Шлиссельбурга гвардейские полки двинулись на Нотебург. Там князь под жестоким огнем командовал осадными работами солдат Семёновского полка: "стрельба была великая, и многих убили". "Наказной майор" Куракин с четырьмя ротами по взятии города ходил на лодках в Финский залив и выбирал место для Санкт-Петербурга.
В московском параде победителей он не участвовал - заболевшего ногами князя оставили одного, однако по возвращении в Москву пожаловали майорским чином в Семёновский полк. В то время умер брат князя Бориса с семьей: не успев снять траур, майор водил полк на приступ Нарвы - "и взяли город одними шпагами в три четверти часа", предварительно исповедавшись и причастившись.
Куракин был счастлив вниманием государя и царедворцев; в ноябре 1703 г. с семёновцами и артиллерией "в команде моей отпущен к Москве". "Шли в Москву строем, а я шёл и вел Семёновский полк", - вспоминал князь. Но той же зимой его "внутренний секрет" стал "публичен" - язвы и пятна с ног перешли на всё тело и лицо.
Болезнь вроде проказы разыгралась на этот раз особенно сильно, не помогало самое упорное лечение, Куракин настолько ослаб, что, отправившись к армии в Вильно, поначалу проезжал только пять верст в сутки и даже подумывал вернуться назад.
Когда князь бледной тенью предстал перед государем, тот не медля послал его лечиться в Карлсбад. По пути в Кенигсберг и Кольберг Куракин "неутешно плакал", что выехал на службу: ведь разрешено было ему на Москве хоть год пожить! Однако он удачно проскочил мимо шведских кораблей на Балтике и через Берлин и Дрезден достиг курорта, где от ужасного безделья стал писать воспоминания.
Выучив немецкий и приказав сделать то же самое сыну и дочери, больной Куракин поехал через Лейпциг в Амстердам. Там он лечился и занимался делами восемь месяцев, на обратном пути прожил шесть недель в Бреслау и вернулся в Москву, где пробыл всего четыре недели. Князь был срочно вызван в царский лагерь в Польше, невиданно обласкан Петром, "и от князя Меншикова, и от прочих министров", произведен в подполковники и отправлен с секретной миссией в Рим.
Борис Иванович выехал из русского лагеря под Жолквой 18 января 1707 г., посетил Краков, Вену, Венецию, Болонью и Флоренцию, всюду получив должное "всем князьям от крови" уважение, а затем шесть месяцев уговаривал папу римского не признавать шведского ставленника Станислава Лещинского королем польским. Как обычно, занятого трудным делом подполковника болезнь почти не тревожила. Правда, для оправдания расходов пришлось продать собственное село, но дипломатическая миссия была совершенно выполнена.
Можно было повеселиться в Венеции со старым другом Франциском Морозини и другими знатными особами, от которых князь "великие приязни получил". При том он "был влюблен в славную хорошеством одну гражданку, называлася синьора Франческа Рота, которую имел за метрессу во всю ту свою бытность". Обошлась она за два месяца в 100 червонных, зато Куракин "так был влюблен, что не мог ни часу без нее быть".
"И расстался с великою плачью и печалью, - вспоминал Куракин о прощании с Франческой, - аж до сих пор из сердца моего тот амор не может выйти и, чаю, не выйдет. И взял на память ее портрет, и обещал к ней опять возвратиться, и в намерении всякими мерами искать того случая, чтоб в Венецию на несколькое время возвратиться жить".
Раб родового долга перед Россией, конечно, никогда не достиг своей мечты о соединении с возлюбленной. Дела государства были для князя превыше всего. Даже бурно резвясь в Венеции (и едва не подравшись на дуэли с дожем), Куракин договорился об обмене дипломатическими миссиями. В феврале 1708 г. он был уже в Вене, где получил, несмотря на своё инкогнито, прием у "всех министров и князей многих", а затем у самого императора.
Из Вены указом Петра князь был направлен в Гамбург. Он также заехал в Голландию, откуда через Брабант, Саксонию, Австрию и Венгрию вернулся в родное государство, по пути изрядно позабавившись среди аристократии разных стран и завязав контакты с графом Нейратом, Шомбергами, принцем Ракоци и другими виднейшими политическими фигурами, осмотрев дороги и пересчитав войска. Кстати же отписал домой, велев тестю своему А.Ф. Лопухину учить сына латыни, а дочь - французскому и танцам.
К русской армии в Погары Куракин прибыл как обычно в самый горячий момент: непобедимый король Швеции Карл XII шел на Украину. Гетман Мазепа изменил, "во всех местечках малороссийских и селах были бунты". Хорошо еще, что по пути князь Борис заехал в Киев к губернатору князю Голицыну "и тут забавился неделю" - потому что злобными происками Меншикова государь удалил его из армии, приказав подполковнику ехать в Киев, забрать там митрополита и других первых духовных персон, растолковать им измену Мазепы и привезти в Глухов для избрания нового гетмана.
"Дело бело причинно к потерянию живота" от шведов, повстанцев и самих архиереев - "согласников оному Мазепе", - вспоминал князь. "С трудом и страхом потеряния живота" Куракин с тремя спутниками "тайным образом" пересекли восставшие против царя районы Украины. Проклиная в душе подставивших его царедворцев, князь Борис "уговорил" архиереев не только не поднимать на него киевлян, но смирно направляться в Глухов для низложения Мазепы.
По дороге на Нежин стало известно, что король Карл форсировал Десну. Куракин поймал двух мазепиных конюхов, но по обычному своему человеколюбию отпустил, "а лошадей взял к себе". Так "с великим страхом проехали от Нежина до Путивиля", откуда князь уже спокойно отпустил архиереев в Глухов, а сам свалился в лихорадке. Миссия не была поставлена ему в заслугу, зато удалось получить месячный отпуск домой.
Прибыв в Москву 19 ноября 1708 г., Куракин уже 19 декабря выехал в армию и на Рождество принял под свою команду Семёновский и Астраханский полки. В столице, побывку в которой князь "ставил себе за счастье благодаря особому приему от всех", он засадил сына учить получше латынь, а жену с дочерью, "хотя и с противлением", взял от находившегося в опале первого тестя "в дом свой…и, оставя тут, поехал".
Помимо двух пехотных, по прорезавшейся вдруг странной приязни временщика Меншикова, Куракин получил под начало шесть драгунских полков и "уже перед многими имел любовь и приемность партикулярную, а особливо когда поднес бархат и другие вещи римские". "И во весь тот зимней поход имели со шведским королем многие акции, а особливо знатных; в Городном, где и нашего гвардии полку Семёновского часть была спешена, да под Сокольними… да под Опошнею, где взяли несколько полону и две пушки".
Перемена петровской милости на гнев в один час поразила Куракина: ласкавшие его царедворцы и сам Меншиков немедленно отвернулись от князя. От этой несправедливости, когда войска уже искали с неприятелем генеральной баталии, Борис Иванович чуть не смертельно заболел - и "истинно рад был смерти, как сумасшедший был. И хотя видев себя всегда болезненна, был воздержан во всем - но тех часов уже нарочно всего вольно во всем себя допустил, не храня и не жалея своего здоровья. И потом хоть не твердо, однако ж в бодрость малую пришел, и был на баталии генеральной с королем швецким под Полтавою, командуючи полком лейб-гвардии Семёновским. И во всем том случае неотступно был аж до самого конца баталии. По той баталии все взысканы триумфом, подарками, чинами, деревнями, крестами кавалерскими - только за несчастие я один остался".
Эта опала после Полтавской битвы "ни за что" и несправедливое забвение его боевых заслуг были особенно обидны Куракину: ведь он "той зимы и в ту бытность имел всегда от сердца прилежание и трудился, себя хотя показать, но оное ни во что вменено и загашено".
Вдобавок расстроилось сватовство сына графа Головкина к дочери князя Бориса Татьяне, случившееся прежде "несчастия" с его опалой (и вообще все дети Куракина при его жизни не нашли себе партий). Так он был печален, что оправившись от нового приступа болезни, в именины свои, "стоя во церкви братцкой у ранней обедни, не мог удержаться воспоминания злости дней моего жития".
В октябре 1709 г. Куракин был послан инкогнито ко двору Ганноверскому; проведя там одиннадцать месяцев, отправился с секретной миссией в Англию к королеве Анне. В войне за Испанское наследство дело шло к концу. Англия, в союзе с Нидерландами, Священной Римской империей германской нации и сателлитами, еще с 1701 г. воевавшими с Францией и Испанией, готовилась урвать заслуженный кусок. Так что Лондон был одним из важнейших с точки зрения дипломатии мест.
О намерениях Англии Куракин рассказал Петру в 1711 г., проведя с государем своего рода отпуск в Саксонии и не миновав курортный Карлсбад. То ли ввиду политической целесообразности, то ли забыв о причинах своего гнева на князя, Пётр в дополнение к званию полномочного министра при английском дворе назначил Бориса Ивановича полномочным министром при Генеральных штатах в Гааге, где уже пребывал граф Андрей Артамонович Матвеев (о нём мы рассказали выше, в публикации Записок де ла Нёвилля).
Возможно, именно при общении с графом, автором обличавших царевну Софью "Записок", у Куракина и родилась идея объяснить по-своему коллизии в русском правительстве конца XVII в.
Жизнь князя Бориса была предельно насыщена: переговоры с союзниками заставляли "переезжать непрестанно из Голландии в Англию, а из Англии в Голландию. И того ради принужден был содержать два дома и двойной экипаж".
Однако высокая работоспособность Куракина позволяла находить время для увеселений, среди которых не последнее место занимали умные беседы. Несмотря на крайнее различие исторических взглядов, с графом Матвеевым (служившим послом в Нидерландах еще с 1699 г.) они сработались. Когда в марте 1712 г. Андрей Артамонович отправился послом в Вену, уже в августе следом выехал с особой миссией Куракин.
Очень быстро князь Борис Иванович стал главным представителем России на Западе. Уже в конце 1711 г. он был назначен полномочным министром на конгресс в Утрехте, где в 1713 г. был подписан мирный договор Англии, Нидерландов и Империи с Францией и Испанией.
Защита интересов России требовала от Куракина контакта с русскими представителями при всех европейских дворах, что он успешно и осуществлял, выполняя заодно многочисленные поручения царя Петра, то и дело вызывавшего его на личные встречи в Померанию.
14 сентября 1712 г. князь Борис Иванович был произведен в генерал-майоры российской армии (каковой чин многие его товарищи получили еще после Полтавы), а 6 октября взял на себе еще и коммерческие переговоры с Нидерландами. В 1713 г. Куракин получил чин тайного советника и дополнительно к прежним обязанностям стал "чрезвычайным и полномочном послом при конгрессе мирных трактатов, имеющих быть между Россией и ея союзниками - с одной, и короною Швецкою - с другой стороны".
Отдавая дань военным увлечениям, князь Борис Иванович выкраивает время, чтобы с прусско-датскими войсками участвовать в осаде Штральзунда, а также присутствует в десантах на остров Рюген. Признавая его способность разорваться на много частей, царь Пётр 11 февраля 1715 г. дает Курагину грамоты на заключение "ближняго союза" с датским королем Фридрихом и английским королем Георгом-Людвигом, причем с Англией вдобавок поручается организовать "наступательный и оборонительный союз противу короны Швецкой".
В 1716 г. князю Борису дается "всемерная и совершенно полная мочь" на заключение оборонительного и коммерческого договоров с Англией. К зиме Пётр I сам объявился в Амстердаме и, удовлетворенный тамошним приемом, взял князя Куракина во Францию. Май и июнь 1717 г. в Париже были для дипломата довольно суматошными, зато он получал от государя высший орден Св. Андрея Первозванного. Украшенный долгожданным орденом, он в сентябре стал осуществлять "полную и всемерную мочь" на переговорах о мире со Швецией.
Фактическое положение Куракина как руководителя российской дипломатии в Западной Европе было закреплено в 1722 г.. Отправляясь в Персидский поход, Пётр I дал ему "полную мочь со всеми министрами российскими, при иностранных дворах находящимися, иметь переписку, и повелел при том всем министрам, чтобы они во всяких государственных делах вместо его, государя, уведомляли сего князя Бориса Ивановича Куракина, и получаемый от него решения и наставления принимали как бы его, государя, собственная".
В помощь для выполнения столь обширных функций к послу был отправлен сын, камер-юнкер князь Александр Куракин. Ни штатов, ни, главное, денег послу еще с 1720 г. не давалось. Впрочем, и полученные ранее суммы никак не покрывали дипломатических расходов. Куракин щедро тратил свои деньги, распродал большую часть имений и "пришел в великие долги, которых долгов ныне, - писал князь Петру в 1723 г., - не имею способа ко оплате". Казна ограничилась посылкой Борису Ивановичу задержанного жалованья и оплатой его дорожных расходов, однако князь Борис как-то выкрутился с долгами.
13 февраля 1724 г. Куракин "яко чрезвычайный и полномочный посол" переехал в Париж "для вящаго утверждения дружбы" с французским королем. Там 49-летний дипломат и переждал события, связанные со странной смертью Петра и возведением на престол его вдовы Верховным тайным советом во главе с Меншиковым. В 1726 г. императрица Екатерина I пожаловала ему чин действительного тайного советника. А 17 октября 1727 г. князь Борис Иванович скончался в Париже на руках сына, доставившего его тело в Московский Чудов монастырь.
В завещании Борис Иванович велел своему сыну на остатки фамильных средств построить госпиталь с церковью для 15 заслуженных офицеров и снабдить его источниками доходов для содержания ветеранов на должном уровне. Князь справедливо полагал, что частный дом инвалидов - это все, на что могут надеяться отставные офицеры за свои заслуги перед Российским государством.
Куракин слишком долго и слишком остро воспринимал несправедливости при распределении наград и почестей, пока, разменяв пятый десяток, не убедился в ложности своей исходной позиции. Когда и где в России было правило награждать по заслугам? А поелику такого правила не существует, от государства нечего ждать и тем более глупо на него обижаться.
Эта мысль посетила князя Бориса Ивановича еще весной 1723 г. в Гааге, когда он писал Петру о своих долгах. "Я, - сообщал Куракин, - уповая на всемилостивейшее Вашего Величества ко мне призрение, принял сие дерзновение нижайше просить о необходимой и крайней моей нужде и состояния моего убогого, не имея никакой амбиции… требовать каких награждений за все мои… верныя и прилежная службы… но я пребуду в той же верности и прилежности во всех делах Вашего Величества до кончания жизни моей".
Именно в это время князь Борис Иванович, успокоив свой дух, начал писать "Гисторию России", предисловие и сохранившаяся часть которой публикуется. Перед тем, как "книгу писать формально", Куракин составил список важнейших действующих лиц и "Ведение заглавий книги сей начатой, которая имеет быть учинена к пользе и славе народу Всероссийской Империи", как это планировал еще царь Фёдор Алексеевич в сохранившемся Предисловии к российской истории.