Чтобы окончательно добить беднягу Далерака (подающего эту сцену самым ироничным образом), Нёвилль гордо рассказал ему, что среди прочих новостей о польских делах поведал дожу о планах военного союза с Россией (вызывавших у короля Яна III форменную изжогу). А вскоре французский посланник известил дожа о Вечном мире между Речью Посполитой и Россией, вызвав в Венеции всеобщее ликование. Ведь теперь, со вступлением могучей северной державы в Священную лигу, республика получила сильного союзника, а её войска - надежду на победу над турками!
Следующую миссию - доставить депешу Яна III английскому королю Якову II по случаю рождения наследника Стюартов - честолюбивый француз выпросил себе лишь два года спустя, летом 1688 г. Прозорливый Бетюн опасался, что наш герой, назвавшийся по сему случаю Бартоломью Ив виконт де ла Нёвилль, наболтает невесть что и сострижет все почести посланника при каждом дворе по дороге на остров. Об этом маркиз прямо писал в Берлин, выражая горячее желание, чтобы Нёвилль лишь "ненадолго задержался при дворе" бранденбургского курфюрста.
Бетюн писал в Берлин 13 августа, а Нёвилль, согласно английским газетам, получил в октябре аж три аудиенции у королевской семьи, т.е. погулял по Европе и "засветился" в Британии славно. В лучах этой славы он грелся в Лондоне до декабря. Задержка в Англии оказалась большой ошибкой. Осенью 1688 г. приглашенный парламентом муж сестры Якова II, пламенный протестант Вильгельм Оранский, высадился на острове с войсками и был объявлен новым королём. Католик Нёвилль, в отличие от вовремя бежавшего на континент короля Якова, задержался и, по его собственным словам, был "ограблен на обратном пути".
Путь он держал во Францию, где, пользуясь присвоенным себе званием польского посланника (а не курьера), провёл зиму 1689 г. В своём звании он убедил, лично или через доброхотов, самого секретаря по иностранным делам Франции де Круасси. Тот письменно рекомендовал дю Тейлю, посланнику короля-изгнанника Якова II, ехать в Варшаву "как в сопровождении курьера маркиза Бетюна, так и в обществе господина де Нёфвилля, который имеет звание посланника польского короля". Но Нёвилль выехал раньше дю Тейля, и наговорил по дороге такого, что несостоявшийся спутник ещё более повысил его рейтинг, горько жалуясь на него самому "королю-солнце".
Дю Тейль писал Людовику XIV, что именно от Нёвилля идут слухи, будто французские дипломаты, включая автора донесения и де ла Бетюна, "находятся здесь, чтобы помешать миру с турками", для чего собираются ехать то ли в Константинополь, то ли в Валахию (где поляки, как известно по данным Посольского приказа, действительно готовили почву для сепаратного мира с Портой). Это крайне обеспокоило двух папских нунциев, в Вене и Варшаве (ведь папа был покровителем Лиги), и самого польского короля (ведь раскрывались его планы). Добило жалобщика то, что когда скандал вышел наружу, Нёвилль в разговорах с Бетюном, польским королём и нунцием ловко перевёл вину на дю Тейля, причём, если сопоставить числа, ещё до приезда того в Варшаву!
Когда дю Тейль расхлёбывал то, что заварил своей безответственной болтовнёй Нёвилль, тот уже ехал в Москву. В Записках, посвященных Людовику XIV, авантюрист уверяет, что выполнял в России поручение французского посла в Варшаве де ла Бетюна, однако отношение к нему маркиза нам известно. Очевидно, сочиняя Посвящение "королю-солнце", которому Нёвилль всё равно не мог свои Записки вручить, он имел в виду произвести доброе впечатление на патриотичного, но не разбирающегося в иностранных делах французского читателя.
В написанном ранее Посвящения тексте Записок авантюрист хвастается по-иному: "Оказав мне честь, польский король назначил меня своим чрезвычайным послом в Московию". Это тоже неверно. Ни послом, ни посланником, ни даже "гонцом" (официальным курьером, доставлявшим правительственные депеши) Нёвилль не был. Ведь любой из этих чинов подлежал в России официальной встрече, тщательно разработанной по церемониалу и строго документировавшейся.
Если какие-то документы пропадали (что случилось впоследствии с частью бумаг Посольского приказа), то от приёма любого посольского чина сохранялись беловики (посольские книги) или первичные документы (посольские свитки), переводы или оригиналы привезённых дипломатическим чиновником грамот и черновые "отпуски" официальных ответов, служебные записи русских чиновников, принимавших иноземца и получавших за это жалованье. Наконец, о дипломатических событиях говорят расписки причастных к ним россиян за жалованье и челобитные, в которых перечислялись официальные службы просителя.
Нёвилля в наших документах или просто частных записках нет, как нет и лица на него похожего, если бы он приехал под каким-то особым (например, польским) псевдонимом. Следовательно, как дипломата в Москве его не существовало, а как шпиона, коли уж он не пострадал от вездесущей русской контрразведки, - тем более.
Иными словами, "рекомендательные грамоты к царям и паспорты", которыми, по словам Нёвилля, снабдил его король, могли представить его только как одного из мелких сотрудников польской миссии в Москве. Её, как и русскую миссию в Варшаве, возглавлял невысокий посольский чин - резидент; ниже его стоял только гонец, но при каждой резидентуре состоял штат дворян и слуг.
Это позволяло Нёвиллю, не объявляя особой миссии и не рассчитывая, вопреки его уверениям, на официальную аудиенцию царей, побывать в Москве с каким-то частным королевским делом, общаться с представителями Посольского приказа и, возможно, заинтересовать своей болтовнёй самого канцлера Голицына. Впрочем, ему проще было встретиться с покупавшим модные новинки князем по торговым делам, вовсе не требовавшим предъявления документов. В любом случае, пышная встреча на границе, которую описал француз, происходила не с ним…
Безудержная фантазия автора, как легко видеть, сравнив текст и исторический комментарий, превращала де ла Нёвилля в великого французского дипломата и шпиона. Реальность предстаёт перед нами в донесении маркиза де ла Бетюна во Францию 6 января 1690 г., опубликованном А.С. Лавровым. Она тоже сильно приправлена вымыслом в духе газетных корреспонденции, которые будоражили тогда всю Европу и широко использовались в своих информационных кампаниях правительствами, в том числе России.
"Граф Габриэль Ромен и господин де ла Нёвилль, - писал маркиз, - проведя шесть месяцев в Москве, где они были удерживаемы как пленники в течение всех смятений, происходивших в этой стране, были отпущены лишь после сильных настояний, сделанных от имени польского короля во время их освобождения". Слова "смятения" и "пленники" - характерное для рассказов Нёвилля преувеличение. Хлопотать же о выдаче двум лицам, приехавшим в Россию под покровительством Яна III (по его поручению, на службу или поселение), документов для возвращения в Речь Посполитую "от имени польского короля" должен был его постоянный резидент в Москве Юрий Доминик (1687–1694).
Они, продолжает де ла Бетюн, "сообщили, что новый царь решил в своём совете начать войну с Литвой этой весной и что он уже приказал сделать большие приготовления и магазины запасов на границах. Они добавляют, что царь совещался о том, воевать ли ему со Швецией или Польшей, и что его совет принял решение атаковать последнее королевство. Если это окажется верным, то Сейм будет принуждён заключить мир с Портой по меньшей мере на условии уступки Молдавии, и мы удачно воспользуемся этой новостью, чтобы подтолкнуть Речь Посполитую к тому, что мы желаем", т.е. к выходу из Священной лиги.
Мы не знаем, кто таков граф Ромен, игравший в путешествии Нёвилля первую роль (и потому им не упомянутый). Но очевидно, что из массы живых рассказов этих безответственных лиц о "Московии" маркиз выбрал то, что могло бы развлечь и утешить Людовика XIV. Государственный секретарь по иностранным делам маркиз де Торси должен был, при всеобщей в те годы нелюбви к Франции, хоть иногда рассказывать королю обнадеживающие "новости". Даже если они были абсолютно ложными. Россия не собиралась покидать Священную лигу и следила, чтобы этого не сделали другие. Но распространение подобных слухов при дворе Яна III, который был не прочь заключить сепаратный мир с турками и предать союзника, было на руку обоим королям, польскому и французскому.
Нёвиллю очень не понравилась Россия, где авантюриста при дворе не приняли. Но в Европе было много дворов! В "Посвящении" к своим Запискам он уверяет, что ездил затем с поручением Яна III в Ганновер выразить соболезнование герцогу Эрнсту Августу по поводу смерти сына. Разумеется, автор представляет себя тайным агентом Франции в лице маркиза де ла Бетюна, для которого должен был собирать новости.
Такими лицами, приносящими разнообразные слухи и выполняющими мелкие поручения, были обычно незнатные путешественники: купцы, наёмные офицеры и т.п. Статуса это побочное занятие не давало. А Нёвиллю, хоть в издании Записок для французов он и хочет показаться верным и даже романтически тайным слугой Франции, требовался именно статус. В конце концов, он же был француз!
Направившись в 1690 г. в Версаль с соболезнованиями польского короля по случаю смерти французской дофины, наш герой, по его словам, представляясь "посланником", "мог посетить проездом некоторые дворы, при которых меня хорошо знают и всегда оказывали учтивый прием". Скорее всего, Нёвилль и здесь преувеличивает: "посланником" Речи Посполитой к Людовику XIV он быть не мог, зато сопровождать такого посланника, да ещё на свои деньги, мог устроиться. Под прикрытием польского посольства он действительно мог перевозить письма Бетюна, хотя и в таком деле оказался ненадёжен.
Как выяснила не так давно И. де Мадаряга, при возвращении из Версаля в Варшаву Нёвилль забыл в багаже и потерял секретные документы, направленные с ним тайному агенту Франции в Германии Бенуа Бидалю - парижанину, прикидывавшемуся шведским бароном.
В 1691 г. Нёвилль (неясно, в каком статусе) вновь посетил Францию. Он передал де Торси маловажное, не содержащее обращения и даже не подписанное информационное письмо маркиза Бетюна, "которое я сейчас получил… по тайному каналу", причём уверял, что имеет поручение передать его "в собственные руки". Сопроводительная записка к письму написана кем-то другим и лишь подписана Нёвиллем. Она свидетельствует, что государственный секретарь по иностранным делам Франции авантюриста не принял, сказавшись больным. И клочок бумаги, возможно, просто взятый Нёвиллем со стола де ла Бетюна, был передан де Торси с нарочным.
Произвести впечатление в качестве посланника польского короля во Франции Нёвилль сумел лишь в Германии, причём мы имеем об этом свидетельства только из неофициальных кругов. Лейбниц писал в 1682 г. в Париж, прося своего корреспондента использовать влияние Нёвилля на Яна III для получения покровительства задуманному учёным языковедческому исследованию. Лейбниц, со слов Нёвилля, знал о его "подвигах" и большом влиянии в Варшаве, а также располагал сохранившимся экземпляром рукописи его Записок. В письме немецкого торгового представителя в Париже Лейбницу в 1695 г. сообщалось, что из Польши прибыл "господин де ла Нёвилль", который делает закупки для варшавского двора, причём готов оказывать всяческие услуги также ганноверскому курфюрсту "и его подданным".
По-видимому, немцам Нёвилль старался представиться виконтом и камергером Яна III. Однако в Варшаве его не считали даже простым шляхтичем. В процитированной Лавровым записи дневника Казимира Сар-нецкого от 19 октября 1694 г. приведен любопытный эпизод из жизни варшавского двора.
Король, со слов "своего француза" (как можно было назвать лишь слугу или человека без чина), рассказывал придворным такую историю: "В прошлую субботу ночью чьи-то слуги вытащили из кареты француза господина де Нёвилля и избили палками, причём ему досталось до двухсот ударов". "Кто и за что, - пишет Сарнецкий, - неизвестно. Известно, впрочем, что он рад был поболтать о людях и оговорить их… Большой скромности научили его поляки, которой он, видимо, не смог набраться во Франции".
По обычаям Речи Посполитой шляхтича не имел права избить палками даже магнат: он мог лишь приказать кому-то из свиты его зарубить. В любом случае, рассказывать об этом публично было в высшей степени неприличным. В те годы во Франции дуэли уже шли на убыль, но в Варшаве и Москве дворяне рубились по каждому поводу (царь Фёдор Алексеевич вынужден был фактически снять наказание с победителя дуэли, даже у стен своего дворца). Получив побои, да ещё столь живо рассказав о них королю Яну III, Нёвилль четко поставил себя на "скромное" место как представитель податных сословий. После этого он, разумеется, не мог получать "шляхетных" заданий, даже в качестве курьера. Зато ему не возбранялась закупка за рубежом разных полезных для варшавского двора вещей, для чего и в Речи Посполитой, и в России тогда использовались частные путешественники и торговцы.
* * *
Итак, мы убедились, что дипломатическим агентом Франции, каким представляет себя в Записках Нёвилль, он не был. Возможно, время от времени этот состоятельный честолюбец, представлявшийся французским дворянином, выполнял отдельные поручения польского короля Яна III Собеского, как дипломатического (в качестве курьера), так и торгового свойства. Хвастун и краснобай, превыше всего ставивший статус, который, в его глазах, давал королевский чин (например, посланника), был вынужден изображать себя на родине лишь тайным агентом Франции.
Записки Нёвилля о России, даже если он простой мещанин, проматывавший не фамильный замок, а кубышку своего отца-суконщика, - талантливый рассказ авантюриста, сумевшего благодаря своей общительности добыть массу ходивших по Москве слухов и создать на их основе весьма увлекательное сочинение.
Не важно, что законченные до 1696 г. (когда умер Ян III, представленный в тексте живым) Записки содержат массу фантастических сцен, которые должны подчеркнуть высокий статус "де ла Нёвилля". Не беда, что Посвящение Людовику XIV, написанное для издания Записок в 1698 г., ещё более хвастливо и нередко противоречит основному тексту. Главное, что это сочинение по-настоящему талантливо, что оно веками доставляет удовольствие читателю и создаёт массу интереснейших головоломок для историков.
Неуёмный честолюбец Нёвилль остался в истории благодаря шедевру своего хвастовства - Запискам о Московии. Именно в связи с ними упоминает о завершении его жизни Готфрид Вильгельм Лейбниц в письме от 7 апреля 1699 г.: "Изданная книга господина де ла Нёвилля (который умер) не содержит ничего сверх рукописи, исключая только Посвящение королю Франции". Рукопись учёный имел. Больше ему от Нёвилля ничего не требовалось.
Убеждён, что благодаря своему таланту авантюрист заслуживает в этом издании дворянской фамилии де ла Нёвилль, дополненной исследователями и предположительным фамильным именем Фуа. Он, в отличие от барона Мюнхгаузена, не сказочный персонаж - он сам творец литературы, в которой имеет право выступать в той роли, которую себе отвёл. Мне кажется, Нёвилль этого достоин.