В июне арестовали жену Айки и препроводили в полицейский участок за сокрытие краденого, но вскоре выпустили до суда на поруки, поскольку было установлено, что краденое имущество принадлежало не ей, а супругу. Через несколько дней по такому же обвинению был арестован старший сын Джон (хотя Айки было всего тридцать восемь лет, его первенцу было за двадцать), но и его вскорости выпустили на поруки. "Таймс" отозвалась о нем как о "молодом человеке приятных манер, который совершенно не производил впечатление перепуганного". Рассказывая, как тяжело десница судьбы прижала семейство Соломонов, репортер подчеркивает, что в магистрате Джона увещевали и наставляли на то, что он должен выбрать правильный путь в жизни. И, забегая вперед, можно сказать, что молодой человек родительским путем по жизни не пошел и с судом больше никогда не встречался.
9 июля все та же "Таймс" сообщает читателям об аресте отца Айки – Генри Соломона. В его случае все было ясно с самого начала, и он получил шесть месяцев в исправительном доме за хранение краденых часов и был предупрежден, что только преклонные годы избавили его от более сурового наказания.
Полиция стояла на изготовке, чтобы загрести все семейство Соломонов, и, получив донесение, что Анн приобрела наверняка ворованные карманные часы, устроила налет на дом. 31 августа "Таймс" сообщила, что полиция конфисковала такие горы одежды, такие кипы поддельных банкнот и фальшивых монет, такое бессчетное количество золотых и серебряных часов, брелоков и перстней, что трудно было бы сразу определить их владельцев. Но одни часы, о пропаже которых было заявлено совсем недавно, опознаны.
Вот эти-то часы и дали право английскому законодательству выдворить Анн Соломон из страны на четырнадцать лет. 13 сентября 1827 года ее доставили в центральный уголовный суд Лондона и предъявили обвинения в том, что в городе Крайстчерч она приобрела часы, украденные у капитана торгового судна Джозефа Ридли. Виновной она себя не признавала, но улики, а главное, желание сделать из нее козла отпущения за все мужнины деяния были столь очевидны, что приговор "транспортировать на четырнадцать лет за пределы Англии" не удивил никого, кроме самой Анн, – она потеряла сознание. До приведения приговора в исполнение ее вернули в тюрьму, где, не тратя времени даром, она добилась разрешения увезти с собою четверых малолетних детей в возрасте от двух до восьми лет.
10 февраля 1828 года Анн Соломон в числе других девяноста женщин-каторжниц, многие из которых, как и она, везли с собою малолетних детей, была доставлена на борт "Русалки", направлявшейся в Австралию. По записям в судовом журнале, поведение Анн на всем пути оставалось неизменно образцовым. В ее первоначальные планы входило забрать с собою всех детей, но губернатор отказал в бесплатном проезде уже упомянутому Джону и семнадцатилетнему Моисею, так что братья отправились вслед за матерью в далекий Сидней вольными переселенцами на пассажирском судне "Австралия".
Тем временем полиция продолжала охотиться за Айки и его сообщниками. 25 октября "Таймс" сообщила о полицейском налете на дом Исаакова брата Бенджемина Соломона по обвинению в уголовном преступлении. Доставленный к лорд-мэру Лондона под стражей, он за недостатком улик вскоре был отпущен на свободу. В эти дни все носившие фамилии Соломон или Соломонс вели себя особенно осторожно. Например, в июле 1827 года в центральной уголовной тюрьме шел суд над девятнадцатилетним рабочим Исааком Соломоном, обвиняемом в краже карманных часов. В свою защиту молодой человек счел нужным заявить, что он не состоит ни в какой родственной связи с Айки Исааком Соломоном и надеется, что его имя не вызовет особого предубеждения у судей. Надежда его оказалась тщетной. Он получил "четырнадцать лет транспортации" и пополнил все возрастающее число евреев на вывоз в Австралию.
Анн Соломон, приговоренная к высылке в Новый Южный Уэльс, по ошибке писаря попала на судно, направлявшееся на остров Тасмания (в те дни еще называвшийся Земля Ван-Димена), и в июне 1828 года высадилась в столице острова – Хобарте. История Соломонов и в Австралии была хорошо известна, так что о ее прибытии уже 4 июля оповестила своих читателей "Сиднейская газета". Анн получила свой каторжный урок – служить прислугой в доме городского полицейского Ричарда Ньюмана, но, по всей вероятности, в прислугах она лишь числилась. Позднее в судебном разбирательстве Ньюманов против Соломонов свидетель-каторжанин, работавший в услужении в соседнем доме, свидетельствовал, что за все время ни разу не видел Анн работающей, в то время как миссис Ньюман "вкалывала по дому, как каторжник на галерах". Ясно, что у Соломонов не было нехватки в деньгах, и прислуга приплачивала хозяйке, чтобы та делала домашние дела.
Сыновья Анн Джон и Моисей Соломоны прибыли тем временем в Сидней, поскольку мать должна была отбывать каторгу в Новом Южном Уэльсе. Первым делом они приобрели товарно-продуктовую лавку. И уже в сентябре Джон обратился к губернатору за разрешением отправиться в Землю Ван-Димена с тем, чтобы снять мать с государственного содержания и перевезти ее в Сидней на содержание сыновей. В дерзкой просьбе отказали. Тогда сыновья продали бизнес в Сиднее и переехали в Хобарт, где вновь приобрели лавку в самом центре города. А так как матери не разрешено было жить с ними, они поселились жильцами в доме полицейского Ньюмана. В делах оба сына оказались удачливыми и преуспевающими: сначала стали владельцами двух магазинов, к июлю 1832 года Джон получил право на аукционные сделки, в сентябре того же года стал владельцем гостиницы, еще через год получил право на землевладение в самом центре Хобарта. Добровольно избранная ссылка обернулась к добру.
Разумеется, в семье Айки знали дерзкий план его побега, но о том, что с ним происходило потом, узнали много лет спустя. Лондонская "Таймс" через три года после пресловутого побега рассказала своим читателям, что в первую ночь беглец скрывался в центре Лондона, потом несколько недель выжидал на окраине города. Когда первый жар погони спал, свои люди помогли ему пробраться на судно, грузившее балласт на Темзе. Судно направлялось в Данию, где Айки, целый и невредимый, сошел на берег. С собою у него было восемьсот фунтов стерлингов, но без языка даже с деньгами он не мог заняться ни торговлей, ни ремеслом, так что ему ничего не оставалось, как отправиться в Нью-Йорк уже билетным пассажиром. На новом месте он занялся честной продажей часов и брелоков.
Даже в те давние времена, когда вести издалека доходили медленно, преступник Исаакова калибра не мог бесконечно уклоняться от встреч с папарацци, и, в конце концов, весть о его местопребывании достигла даже Хобарта, где 30 августа 1828 года городская газета оповестила читателей, что "всем известный держатель краденого Айки Соломон объявился в Нью-Йорке и под именем "мистер Вильям Джонс" выдает себя за очень состоятельного джентльмена. Но Джонатан его разоблачил". (В те дни "Джонатан" употребляли в том же смысле, что позднее "дядя Сэм" – Америка, американец.) А в книжках 1829 и 1831 года о приключениях Айки говорится, что, торгуя в Нью-Йорке ювелирными изделиями, Айки на стороне подрабатывал еще и реализацией поддельных долговых обязательств и обесцененных английских акций, пользовавшихся большим спросом. Когда махинации раскрылись, кто-то из городской администрации успел предупредить Айки, и он метнулся в Рио-де-Жанейро.
Но нам думается, что Айки снарядился в путь, как только до него дошли вести о депортации семьи в Землю Ван-Димена. После мучительно долгого и опасного морского путешествия из Нью-Йорка в Рио-де-Жанейро, где в те дни заправлялись суда, курсирующие между Англией и Австралией, он дождался судна, идущего в Хобарт. Странное это было решение для скрывавшегося от правосудия преступника – добраться до Австралии и воссоединиться с осужденной на каторгу семьей. Позднее его прокомментировали даже в Южной Африке, где кейптаунская газета писала о "зове инстинкта", направившего Айки в Хобарт. А в то же время сиднейская газета "Монитор" расценила его поступок как из ряда вон выходящую глупость.
Для одного человека, по крайней мере, Исааково путешествие оказалось более чем огорчительным. 15 февраля 1829 года, едва сойдя на твердую землю, доктор Вильям Генри Браун, назначенный капелланом (священником) колонии на следующие сорок лет, поспешил к полковнику Артуру, заместителю генерал-губернатора Земли Ван-Димена, с горькой жалобой, которую тот пересказал в своем письме епископу Лондона:
"Доктор Браун, назначенный на пост капеллана, прибыл к месту назначения на "Коронете"… Путешествие его оказалось пренеприятнейшим из-за неуважения и оскорблений, которые приходится зачастую сносить священнослужителям от низких и маловерующих людей. К сожалению, корабль заходил в Рио-де-Жанейро, где, к сожалению, некий путешественник запросил место среди пассажиров. Незнакомец, оказавшийся евреем, натиском взял каюту капеллана, добавив к неуюту узенькой койки еще и свое присутствие… По прибытии в Хобарт выяснилось, что незнакомец не кто иной, как находящийся в бегах Айки… Спешу заверить Ваше Преосвященство, что я всецело готов обеспечить любую от меня зависящую протекцию доктору Брауну… Будь в моей власти наказать хозяина судна, я бы препроводил его в Англию вместе с его риодежанейрским пассажиром, избежавшим руки правосудия".
Но как ни кипятился полковник Артур, он был бессилен принять легальные меры: в те дни еще не существовало закона о выдаче преступников даже из собственных колоний, а Айки еще не нарушил законов Земли Ван-Димена. Генеральный прокурор колонии признался заместителю губернатора, что он не в силах придумать, на каком основании можно было бы немедленно санкционировать арест Исаака Соломона, но вот как только тот совершит преступление, то он, со своей стороны, всегда будет готов выписать ордер на арест, по которому преступника Айки можно будет законно взять под стражу и передать Англии. В частном письме помощнику министра по делам колоний Роберту Вильяму Хэй полковник Артур писал:
"Я полагаю уместным известить Вас, что Айки (Исаак) Соломон был под именем "мистер Сломан" взят пассажиром на "Корнет" в Рио-де-Жанейро и прибыл в колонию, куда незадолго до него перебрались его сыновья на том основании, что в колонии содержится их мать… Учитывая отсутствие доказательств его преступления, решено было не брать его под стражу".
Пока полковник Артур ждал ответа, Айки находился на свободе. Какое-то время он продолжал выдавать себя за мистера Сломана, хотя в Хобарте его узнавали на улице и приветствовали возгласами: "Привет, старина Айки. Черт меня побери, но я рад тебя видеть… Ты всегда был везучим, Айки. Не будь тебя, не бывать и мне на этом острове…" Исаак, как и старшие его сыновья, снял жилье у полицейского Ньюмана. Он привез с собой деньги и тут же купил магазин на той же улицы, где вели торговлю сыновья. Словом, поначалу все шло ладно. Но вскоре, как и следует ожидать, между двумя семьями, живущими под одной крышей, начались все возраставшие по накалу ссоры. Они привлекли внимание властей, которые только и ждали минуты, чтобы начать с Айки законную войну. Ее первой жертвой пала Анн.
Официальное расследование выявило, что в семье Ньюманов никто не относился к Анн как приписанной прислуге и что сам констебль Ньюман не доложил по начальству, что в его доме поселился пресловутый Айки Соломон. По всей вероятности, семейство Соломонов платило Ньюманам больше, чем за кров и стол, и констебль Ньюман, опасаясь осуждений и порицаний, попросту заявил, что с появлением мужа и сыновей поведение Анн изменилось. И по-видимому, чтобы снискать полное доверие, он также сообщил, что Айки собирался при первой возможности увезти жену из колонии, а если Анн пошлют работать на женскую факторию (комбинация работного дома и тюрьмы), то он прибегнет к помощи влиятельных особ, чтобы ее оттуда вызволить.
Донос, как и следовало ожидать, немедленно вызвал неотвратимую реакцию. Приказом секретаря колонии Анн отправили на женскую факторию с припиской: в будущем не назначать ее прислугой ни в один из домов колонии. Полковник Артур высказал некоторые сомнения по поводу столь скоропалительно принятых мер, опасаясь, что это может нанести ущерб более серьезному делу, которое он начал шить против Айки. Но не возражал, и Анн отправили на ужасный женский завод, где каторжанки чесали шерсть и негласно обслуживали нужды младших военных чинов колонии.
Семья Соломонов не сидела сложа руки. Сын Джон написал письмо секретарю колонии, возложив всю вину на Ньюманов. В письме описывалось, какой "счастливой была его мать, состоя в услужении у миссис Ньюман, которая относилась к ней как к сестре, а не служанке", а также "в каких приятельских отношениях он и брат его были с мистером Ньюманом, пока последний не обратился к ним за "денежным вспомоществованием"". Может быть, Ньюман таким образом обставлял вымогательство. Соломоны дали в долг Ньюману двадцать пять фунтов стерлингов, но, когда последний попросил еще, они ему отказали. В ответ на это мистер Ньюман представил им непомерный счет за постой, что повлекло за собой жаркие споры и ссору, в результате которой миссис Ньюман побила и выгнала из дому Анн Соломон. Письмо заканчивалось просьбой приписать мать к нему, потому что это даст ему возможность присматривать не только за одной сестренкой (кстати, ее тоже звали Анн), но забрать из приюта троих младших детей, чья судьба оказывалась более чем плачевной.
Проходили неделя за неделей, и ничего не происходило, хотя Джона и Анн (сестру) вызывали на официальную беседу. Наконец, Айки Соломон, отбросив всякую предосторожность, сам написал губернатору провинции, что, находясь в Америке, узнал о плачевном положении жены и, бросив все, немедленно отправился в Хобарт, "исключительно из тех естественных чувств любви и привязанности, которые, как он полагает, нет необходимости объяснять его превосходительству".
Айки обвинял Ньюманов в постоянном вымогательстве денег и финальном скандале, в результате которого его жена угодила на женскую факторию, "эту Богом забытую обитель, к отчаянию и горечи пишущего эти строки". Далее он писал, что ему уже пятьдесят, что он покрыл расстояние в тридцать тысяч миль с единственным намерением поселиться здесь и провести остаток дней своих на груди у жены и семьи. Он просил, чтобы его "любимую жену" приписали к нему, и уверял, что в доказательство своих добропорядочных намерений он готов взять гарантийное обязательство. Он сообщал, что владеет недвижимостью, приобретенной за четыреста фунтов стерлингов на правах аренды и что хочет обосноваться в городе Хобарте.
Ответ полковника Артура был краток: "Цели правосудия окажутся полностью аннулированы, если каторжанка, сразу же после принудительной транспортировки в колонию, будет передана собственному мужу". Но очень скоро на цели правосудия посмотрели сквозь пальцы. В начале марта 1829 года миссис Анн Соломон была освобождена под залог в три тысячи фунтов стерлингов. K тысяче шестистам фунтов стерлингов, внесенных Айки с сыновьями, семеро друзей добавили по двести фунтов стерлингов каждый. Пятеро из них были трактирщиками и наверняка приятелями сына Джона, среди них оказались и два еврея: Бенджамин Волфорд – сын одного из первых каторжан, поселившегося после освобождения в Земле Ван-Димена, и Джон Пасо Фокнер – сын каторжника.
После освобождения Анн Айки, наверное, надеялся, что рука правосудия не потянется за ним за тысячи миль от Лондона. Но в то время как он, по словам сиднейской газеты "Монитор", "благоустроился в Хобарте с женою и забрал из приюта малолетних детей", в Землю Ван-Димена уже шло Исааково досье и сопроводительное письмо замгоссекретаря Твисса, замгубернатора полковнику Артуру, где черным по белому было написано: "Государственный секретарь сэр Джордж Муррей предписывает Вам принять незамедлительные меры для задержания преступника".
Исполнение было быстрым и драматичным. Как сообщили газеты Хобарта и Сиднея, "5 ноября, примерно в два часа пополудни два констебля, переодевшись скваттерами (местными жителями), зашли в табачную лавку. Спросили у приказчика, где хозяин – пожилой джентльмен, с которым они привыкли иметь дело. Айки поднялся из-за прилавка: "Я к вашим услугам". Тут же один из вошедших схватил его со словами: "Тебя-то нам и надо!" Айки сделался белым, как сама смерть. "Да помогут мне небеса… конченый я человек… конченый…" Он сделал рывок к прилавку, где лежал перочинный нож. Надо полагать, он собирался покончить с собой, но констебли проворно скрутили арестованному руки, на шум в лавку ворвалось четверо солдат со штыками и пистолетами наготове. Перочинный нож у арестованного отобрали, надели на него наручники и доставили в полицейский магистрат колонии. После короткого допроса, подтвердившего, что арестованный является Исааком Соломоном, его заключили в тюрьму, а во избежание побега заковали в железо".
За арестом Айки Соломона немедленно последовала конфискация недвижимости – дома и табачной лавки. Жену его вернули в заключение, правда, на этот раз она получила наряд на хлопковую фабрику, где нравы были чуть лучше, чем в женской фактории. Младших детей отправили в приют, разрешив еженедельные свидания с матерью, но старшим сыновьям строжайше запретили любое общение с нею.
Сыновья немедленно наняли лучшего в колонии адвоката Джозефа Тайс Геллибранта, который направил Верховному судье ходатайство о предоставлении арестованного в суд для рассмотрения законности его ареста. Если говорить о "законности", то арестовали Айки, не следуя букве закона: впопыхах, вместо ордера на арест английские власти послали заместителю губернатора депешу с приказом арестовать Исаака Соломона. По этому случаю местная газета "Колониальная жизнь" не приминула выразить колониальную обиду: "То ли наше отечественное правительство имеет весьма высокое мнение о своем праве контролировать судопроизводсво в колониях, то ли оно полагает, что в Земле Ван-Димена общественные учреждения ничего собой не представляют", но в целом выражала общую уверенность, что "легальная заминка не воспрепятствует депортации Айки в Англию: преступник он и есть преступник, будь он христианином или иудеем, простой деревенщиной или коронованной особой, иммигрантом или каторжником". Документы на арест были плохо составлены, и, опасаясь, что на этом основании суд может освободить Айки, полковник Артур (замгубернатора) поспешно собрал Исполнительный комитет колонии, который подготовил ордер на арест Исаака (Айки) Соломона. Верховный судья Сэр Джон Люи Педдер, взглянув на ордер, отозвался о нем как о "самом бессмысленном и бестолковом документе, который ему когда-либо приходилось держать в руках". Месяц ушел на каверзную переписку меж инстанциями.
Айки тем временем решил добиться расположения полковника Артура и 29 декабря 1829 года отправил ему письмо, предлагая себя в полицейские осведомители. Айки наверняка припомнил случай из своего недавнего прошлого: он донес на знакомого умельца подложных подписей на ценных бумагах и получил за это существенную благодарность от банка. Но полковник Артур перечеркнул письмо Айки словами "оставить без ответа".