Первоначальное воспитание и образование К. Д. Кавелин получил в доме родителей. Когда он входил в отроческий возраст, служебная карьера отца сильно пошатнулась, что, естественно, повлияло как на материальные условия жизни всей семьи, так и на душевное состояние отца Константина Дмитриевича. Биограф семьи Кавелиных, историк Корсаков Дмитрий Александрович (183-1919 годы), писал: "Д. А. Кавелин был вообще натурой недеятельной, не обладал ни самостоятельностью ума, ни силой характера, а потому постоянно и легко поддавался посторонним влияниям – как окружающей его среды, так и различных умственных и правительственных течений, что, между прочим, доказывается его поведением в 1822 году в печальной истории гонения профессоров Петербургского университета (Арсеньева, Галича, Германа, Раупаха и Малова), обвинявшихся в вольнодумстве. Д. А. Кавелин занимал в то время должность директора Петербургского университета и в этой истории был слепым орудием в руках известного Магницкого и его alterego, петербургского попечителя Рунича. После этой истории Д. А. Кавелин переходит на службу к своему давнишнему покровителю, бывшему министру полиции А. Д. Балашову, назначенному в 1823 году генерал-губернатором пяти губерний – Рязанской и смежных с ней. С 1832 года, покинув службу и забытый своими прежними друзьями, Кавелинотец до конца своей жизни жил в Москве".
Что за события случились в 1822 году в стенах Петербургского университета и какое отношение к нему имел его директор? Когда в 1821 году после С. С. Уварова исполнять обязанности попечителя Петербургского округа был назначен Дмитрий Павлович Рунич, Д. А. Кавелин проявил себя ревностным исполнителем его сумасбродных идей, в результате чего из университета было уволено 11 профессоров, в том числе указанные выше в очерке Д. А. Корсакова. Дело 11 профессоров наделало много шума, дошло до Комитета Министров и только в 1827 году последовало высочайшее повеление считать его оконченным. Д. А. Кавелин был снят с должности директора Университета в 1823 году.
Особый колорит этому громкому делу придало то обстоятельство, что уволенный профессор российской и латинской словесности Александр Иванович Галич (1783-09.IV.1848) преподавал в 1814-1815 годах в Царскосельском лицее и был одним из любимых профессоров у лицеистов. Пушкин обожал своего наставника, способствовавшего написанию "Воспоминаний в Царском Селе", упомянул его во второй главе "Евгения Онегина" и посвятил ему несколько стихотворений, в том числе: "К Галичу" ("Пускай угрюмый рифмотвор") и "Послание к Галичу" ("Где ты, ленивец молодой") – оба 1815 года. Галич подвергся гонению со стороны ректора университета за книгу "История философских систем", которая, по мнению Кавелина, "подобна тлетворному яду". Ректор повел профессора в церковь, где священник читал над ним молитву и кропил его святой водой.
Пушкин не остался равнодушным к судьбе своего учителя и откликнулся на это безобразное поведение директора Университета, "посвятив" ему несколько сатирических строк в стихотворении "Второе послание цензору" (1824 год):
И даже бедный мой Кавелин-дурачок
Креститель Галича, Магницкого дьячок.
У А. С. Пушкина были и ранее неприятности, связанные с "деятельностью" реакционера Д. А. Кавелина. Дело в том, что сразу же после вступления в должность он принялся всячески притеснять воспитанника пансиона Соболевского, что вынудило поэта искать защиты от "внимания" директора у А. И. Тургенева, о чем свидетельствует следующая выписка из письма от 9 июля 1819 года (в Петербурге), направленного директору Департамента духовных дел иностранных исповеданий, курировавшему Университет:
"Кстати о Беллоне: когда вы увидите белоглазого Кавелина, поговорите ему, хоть ради вашего Христа, за Соболевского, воспитанника Университетского пансиона. Кавелин притесняет его за какие-то теологические мнения и достойного во всех отношениях молодого человека вытесняет из пансиона, оставляя его в нижних классах, несмотря на успехи и великие способности. Вы были покровителем Соболевского, вспомните об нем и – как кардинал-племянник – зажмите рот доктору теологии Кавелину, который добивается в инквизиторы…".
"Инквизитор" Кавелин преследовал также и брата поэта Л. С. Пушкина, похоже, за то, что он был другом Соболевского, а по мнению А. И. Тургенева, о чем тот писал П. А. Вяземскому, больше за то, что Лев Сергеевич был братом Александра Сергеевича. Похоже, что у Пушкина давно сложились неприязненные отношения с Д. А. Кавелиным, "поскольку оба они были членами "Арзамаса" (под псевдонимом "Пустынник" последний напечатал несколько незначительных произведений в "Аонидах" и еженедельнике "Приятное и полезное препровождение времени").
Видимо, эти отношения между великим поэтом и бездарным графоманом Кавелиным-отцом все-таки сказались и на отношениях поэта с Кавелиным-сыном, несмотря на то что в отличие от отца Константин Дмитриевич был на редкость коммуникабельным человеком, о чем писал его биограф Д. А. Корсаков: "…Константин Дмитриевич Кавелин занимает видное место в группе просвещенных русских мыслителей-идеалистов, известных под именем "людей сороковых годов", столь много сделавших для прогрессивного развития русской мысли и общественной жизни. Исходя из философских отвлеченных построений, он, как и все люди этой группы, и в науке, и в жизни искал принципов, общих начал, но не только с кафедры и не путем учено-литературной деятельности проводил он в жизнь свои воззрения. Очень много русское общество обязано личному влиянию Кавелина. Его оригинальная психическая организация и симпатичный характер привлекали к нему людей и обаятельно действовали на значительное большинство, служа для весьма многих примером и образцом. Синтетический ум Кавелина, чуждый крайних воззрений, но всегда самостоятельный и упорный в выводах и суждениях, отличался живостью и разносторонностью, а изящная и содержательная его речь, убежденная и в большинстве случаев страстная, производила сильное впечатление и возбуждала работу мысли. Но что особенно привлекало к нему людей – это необыкновенная сердечность и честность его натуры. К. Д. Кавелин обладал весьма редким качеством: гармоническим взаимодействием ума и сердца: его ум согревался чувством, а чувство просветлялось умом. Слово у него не расходилось с делом, он не торговался с совестью и не знал никаких компромиссов. Ставя выше всего в человеке нравственные основы и посвятив столько сил тому, чтобы содействовать развитию и прогрессу нравственной личности, сам он являлся ярким выразителем этих высоких качеств. Только такое равновесие душевных сил давало ему возможность находить постоянно и в людях, и в общественных явлениях хорошие стороны, поселяя в нем уверенность в лучшее будущее для человеческих обществ, создавало в нем то душевное настроение, которое принято называть оптимизмом. Но К. Д. Кавелин не мог быть таким оптимистом, который не замечает вокруг себя проявлений зла и неправды: его ум и сердце чутко угадывали всякую пошлость и искренне возмущались несправедливостью и пороком. Прекрасную оценку всей его личности и деятельности сделали его последние слушатели, офицеры Военно-юридической академии, когда они возложили на его гроб венок с надписью: "Учителю права и правды"".
Трудно себе даже вообразить, что человек с таким положительным размахом сердечности и душевных качеств, будучи современником А. С. Пушкина и написавший столько статей о своих замечательных современниках, практически никак не обмолвился о гениальном поэте всех времен и народов. По крайней мере, в 4-томном собрании сочинений К. Д. Кавелина, каждый из которых представляет собой фолиант на тысячу с лишним страниц, последовательно выходящих в течение четырех лет (с 1897 по 1900 годы), он ни разу не упомянул имя Александра Сергеевича Пушкина. Впрочем, один раз он сделал это в некрологе на смерть Авдотьи Петровны Елагиной, отметив, что среди многочисленных посетителей славянофильского салона Елагиной часто бывал также и А. С. Пушкин.
К. Д. Кавелин еще со студенческих лет (1835-1839 годы) активно посещал салон Елагиной. Тогда же он сблизился с ее сыновьями Петром Васильевичем и Иваном Васильевичем Киреевскими, которые были его товарищами по Московскому университету, а в дальнейшем – и с остальными знаменитыми духовными вождями славянофильского направления: А. С. Хомяковым, К. С. Аксаковым, Ю. С. Самариным. По его мнению, славянофильский салон Елагиной и другие литературные кружки сформировали главные начала русской общественной мысли. Именно ему принадлежит широко известный рефрен: "В последние годы царствования Императора Александра I и в продолжение всего царствования Императора Николая, когда литературные кружки играли такую важную роль, салон Авдотьи Петровны Елагиной в Москве был средоточием всей русской интеллигенции, всего, что было у нас самого просвещенного, литературно и научно образованного". За все это продолжительное время под ее глазами составлялись в Москве литературные кружки, сменялись московские литературные направления, задумывались литературные и научные предприятия, совершались различные переходы русской мысли. Невозможно писать историю русского литературного и научного движения за это время, не встречаясь на каждом шагу с именем Авдотьи Петровны. В литературных кружках и салонах зарождалась, воспитывалась, созревала и развивалась тогда русская мысль, подготовлялись к литературной ненаучной деятельности нарождавшиеся русские поколения". Литературному салону А. П. Елагиной, опять-таки по словам самого Кавелина, "он обязан направлением всей своей последующей жизни и лучшими пониманиями". А. П. Елагина была высокообразованной женщиной, получив прекрасное домашнее образование и воспитание, ей довелось с юных лет и до старости жить "в самой образованной среде: вокруг нее в течение долгих лет группировалось несколько поколений русских литераторов, ученых, поэтов, художников, публицистов". (курсив мой. – А. К.)
Трудно себе представить, чтобы А. С. Пушкин и К. Д. Кавелин – постоянные завсегдатаи салона Елагиной – ни разу не встретились и Кавелину ничего об этих встречах не запомнилось, чтобы написать об этом в своих мемуарах. Разгадку такого отношения Кавелина к Пушкину можно поискать в особенностях отношений между родителями и взрослыми сыном, блестяще закончившим в 1839 году Московский университет кандидатом права и с получением золотой медали. В этом плане характерен следующий эпизод его послеуниверситетской жизни.
"До 1842 года К. Д. Кавелин жил в Москве при своих родителях, сдав в 1840 году экзамен на магистра гражданского права и вращаясь в московских университетских и литературных кружках и еще усерднее посещая литературные салоны, из которых кроме салона Елагиной сильное влияние на склад его мыслей оказали салоны П. А. Чаадаева и А. С. Хомякова, соответственно вождей западников и славянофилов того времени. Особенно сблизился он тогда с замечательным в истории русской мысли деятелем Т. Н. Грановским, профессором истории Московского университета, начавшего свои чтения осенью 1839 года. Это сближение, основанное на родственных чертах Грановского и Кавелина в организации их духовной природы и характера, перешло со временем в самую тесную между ними дружбу и со стороны Кавелина доходило почти до культа.
Кавелина влекло к университетской кафедре, но он встретил сильное препятствие в своей семье. Отец его считал в это время занятия наукой, основанной на зловредном гегельянстве, опасным вольнодумством, а мать, следуя шаблонному светскому понимаю того времени "карьеры", считала для своего сына, потомственного дворянина, унизительной профессуру, годную, по ее мнению, только для "разночинцев". С отцом К. Д. Кавелин еще мог побороться, но Шарлотта Ивановна была женщина с таким характером, что он вынужден был ей уступить. В 1842 году он переехал в Петербург и поступил на службу в Министерство Юстиции".
Похоже, что Константин Дмитриевич "уступил" своему отцу и в том, чтобы никогда не упоминать в своих трудах имя А. С. Пушкина, которого Дмитрий Александрович "почитал" за личного врага, не простив ему "Кавелина-дурачка". Поэтому тщетными оказались наши усилия по поиску воспоминаний К. А. Кавелина об "исторической" встрече Пушкина и Каченовского в аудитории Московского университета 27 сентября 1832 года.
Наш экскурс несколько затянулся, но вам предстоит еще немного потерпеть, поскольку мы вплотную приблизились к исторической черте, когда с большой степенью вероятности можно "вычислить" автора "Слова о полку Игореве". При этом придется сделать еще одно отступление по пути к намеченной цели.
Речь идет о неожиданной встрече с доктором медицины (назовем его "N") – специалистом одновременно двух медицинских специальностей – невропатологии и сексопатологии.
Собирая материалы для написания задуманной нами книги о болезни и трагической смерти А. С. Пушкина, пришлось тщательно проштудировать все, что написано было ранее о недугах поэта, особенно если авторы подобных исследований сами были медиками. Прежде всего это касается трудов Сергея Михайловича Громбаха (1909-1987 годы) и Бориса Моисеевича Шубина (1930-1983 годы) . По прочтении замечательных книг этих известных в СССР врачей и популяризаторов медицинских знаний, к большому нашему удивлению, в них не оказалось разъяснений по поводу недуга, перенесенного поэтом трижды в 1818-1819 годах и именуемого "гнилой горячкой". Если из приведенных ниже примеров из книги С. М. Громбаха хотя и косвенно, но вытекает, что это была венерическая болезнь, причем в пушкинское время "сифилис и гонорею недостаточно четко различали, их часто именовали… любострастная болезнь", то у Б. М. Шубина не находим и этого.
Пушкин и люди его круга не стыдились этой болезни и говорили о ней не таясь, скорее иронизируя над ее жертвами, в том числе над собой, видя главную беду не столько в самой болезни, сколько в ее лечении ртутью, "меркурием".
Ртуть считалась специфическим средством против венерических болезней. В статье известного врача К. Грума "Венерическая болезнь" читаем: "Этот бич рода человеческого… прежде неимоверно свирепствовал до того времени, пока не открыли против него специфического врачебного средства, меркурия, который надежно излечивает эту болезнь". Одним из ртутных препаратов, широко применявшимся при лечении венерических болезней, была сулема.
Пушкину были известны и уродующие последствия сифилиса. В Кишиневе он предостерегал кого-то из своих знакомых:
Лечись – иль быть тебе Панглосом,
Ты жертва вредной красоты -
И то-то, братец, будешь с носом,
Когда без носа будешь ты.
Так Пушкин равнодушно описывает безносого банщика в тифлисских банях.
В криминалистике и в следственной практике существует негласное правило, суть которого заключается в следующем: Чтобы решить некую задачу, которая завела следователя в тупик, нужно рядом с ней поставить еще более неразрешимую, но сходную с первой проблему, возможно, они разрешатся сами собой. Этот метод широко применял известный пушкинист Александр Лацис, исследуя загадочные эпизоды из жизни и творчества Александра Сергеевича Пушкина.
Задавшись этим вопросом, мы не были еще знакомы с сочинением С. М. Гробаха, которое было опубликовано намного позднее книги Б. М. Шубина. Поиски ответа на этот вопрос вывели нас, как уже об этом было сказано выше, на доктора "N". Предварительно мы узнали, что доктор был едва ли не сокурсником с Б. М. Шубиным по 1-му Ленинградскому медицинскому институту им. И. П. Павлова, который они закончили в 1954 (или близко к этому) году. Мало того, они общались, долгое время работая в Москве: один в Московском НИИ онкологии им. П. А. Герцена (Б. М. Шубин), а другой в больнице им. С. П. Боткина, которые располагались рядом невдалеке от Московского ипподрома.
Доктор "N" оказался на редкость общительным человеком и к тому же большим любителем "Слова о полку Игореве" (здесь мы уже вплотную подошли к ответу на совершенно справедливый вопрос "Любознательного читателя").
На наш вопрос доктор неожиданно задал встречный вопрос: