В то же время косвенно признается сам факт того, что некоторым исследователям независимо друг от друга в разное время приходит в голову мысль, что "темные места" в "Слове" – это искусственные образования, не имеющие к протографу памятника ни малейшего отношения. Если "темные места" есть не что иное, как позднейшие вкрапления в первоначальный текст "Слова", тогда лакуны как в "Щукинской рукописи", так и в реконструкции Ф. И. Буслаева являются местами "прививки" инородных текстов в живую ткань памятника. Это, на наш взгляд, будет тем более правдоподобная версия, если "Слово" написано "Анонимом" во второй половине 70-х годов XVIII столетия. В этом случае появление "темных мест" в "Слове" приходится на период оставшегося тридцатилетия с момента написания протографа до первой публикации в 1800 году. Поскольку самому Анониму не было никакой необходимости "затмевать" текст своего произведения, причем настолько, чтобы последующие поколения исследователей терялись в догадках о времени его написания, поскольку он обращался к своим современникам с призывом завершить завоевание Южных земель, которое не удалось совершить русским князьям в 1185 году, то остается единственная версия, что это сделали, скорее всего, первые издатели "Слова".
Именно из-за наличия "темных мест" в памятнике в первую очередь возникли многочисленные подозрения современников его первого издания в подлинности его датировки, с одной стороны, и появления подделок, в том числе с изъятием "темных мест", с другой.
Если "поддельщик" изымал "темные места" из текста "Слова", предполагая, что они имеют позднейшее происхождение по отношению к протографу, то его работу следует понимать не как подделку, а как "очистительную" акцию. Были ли в начале XIX века, после первой публикации "Слова", такие "специалисты", которые, вопреки мнению целой когорты "скептиков", сомневавшихся в подлинности памятника, пытались отстаивать подобным образом его подлинность. Как бы это ни звучало парадоксально, лучше всего следует поискать подобных "специалистов" среди мастеров подделки памятников древнерусской письменности.
Чтобы ответить на этот вопрос, сделаем небольшой экскурс ко временам первой публикации "Слова", которая, кстати сказать, не вызвала фурора среди просвещенных современников. Более чем десятилетний труд графа А. И. Мусина-Пушкина и сотоварищей получился поистине "темным", неудобочитаемым и полным нелепых ошибок, поэтому совершенно неудивительно, что публикация вызвала к жизни целую когорту скептиков, посчитавших "Слово" ловкой подделкой. Наряду с М. Т. Каченовским, признанным "главой скептиков", серьезные сомнения в подлинности "Слова" высказывал О. И. Сенковский, усматривавший в нем близость к поэзии Оссиана, а также такие известные деятели культуры того времени, как С. М. Строев, И. И. Давыдов, М. Н. Катков, С. П. Румянцев и лидер славянофилов К. С. Аксаков, решительно заявлявшие, что "Слово" является результатом работы фальсификатора.
На то были серьезные основания, поскольку в начале XIX века в России действительно появилось значительное количество исторических подделок. Большинство из них оперативно разоблачались учеными историками и литераторами, однако появившиеся поддельные списки "Слова" порой ставили в тупик даже таких выдающихся знатоков старины, как А. Ф. Малиновский.
В 1815 году Малиновский купил у торговца старинными вещами, рукописями и старопечатными книгами А. И. Бардина поддельный список "Слова о полку Игореве" и, не распознав подделки, начал готовить его к изданию. Только экспертиза петербургского палеографа А. И. Ермолаева помогла установить подлог. В научный оборот, как это ни странно, вошел анекдот, сочиненный известным историком и литератором М. П. Погодиным, о том, что почти одновременно с Малиновским подделку Бардина якобы приобрел сам Мусин-Пушкин и что в результате этого получилось. Поскольку анекдот был рассказан в дни похорон А. И. Бардина, то он имел целью как-то смягчить у друзей покойного боль утраты в связи с кончиной этого, по-своему замечательного человека:
"…Покойник мастер был подписываться под древние почерки. И теперь между любителями рассказывается один забавный случай, как подшутил он над знатоками – графом А. И. Мусиным-Пушкиным и А. Ф. Малиновским. Граф приезжает в восторге в Историческое общество: "Драгоценность, господа, приобрел я, драгоценность!" – восклицает он, и все члены изъявляют нетерпеливое любопытство:
– Что такое, что такое?
– Приезжайте ко мне, я покажу вам.
Поехали после собрания; граф выносит харатейную тетрадку, пожелтевшую, почернелую… Список "Слова о полку Игореве". Все удивляются, радуются. Один Алексей Федорович (Малиновский) показывает сомнение.
– Что же вы?
– Да ведь и я, граф, купил вчера список подобный!
– Как так?
– Вот так.
– У кого?
– У Бардина.
Тотчас был послан нарочный, привезена рукопись. Оказалось, что оба списка работы покойного… не тем будь помянут".
В некоторых современных научных и популярных работах этот анекдот приводится как исторический факт. Однако детали этого рассказа – о быстром, на другой же день после покупки, обнаружении подделки, само описание мусин-пушкинского списка, ("харатейная тетрадка, пожелтелая, почернелая") – не соответствуют обстоятельствам дела. Кроме того, об этом мусин-пушкинском списке вообще нет никаких сведений. И лишь в 60-х годах ХХ века была расшифрована проставленная Бардиным на этом списке дата – 1818, тогда как А. И. Мусин-Пушкин умер в 1817 году и "героем" анекдота М. П. Погодина быть никак не мог. "Таким образом, признано в качестве научного факта, что мусин-пушкинского списка, изготовленного Бардиным, никогда не существовало".
Другим известным в то время фальсификатором материальных носителей древности был А. И. Сулакадзев. Он был потомком грузинских выходцев – дворян Цулукидзе, по-видимому, прибывших в Россию при Петре I с царевичем Вахтангом VI. Он учился в Московской университетской гимназии вместе с Фонвизиным и Новиковым. В 1825 году Сулакадзев был чиновником Комиссии погашения долгов, в 1827 представлен к чину титулярного советника.
Предпринимал Сулакадзев и исторические исследования, составил "Опыт древней и новой летописи Валаамского монастыря", где ссылался на выдуманные им памятники. Таким же сочинением была "Боянова песнь Словену", названная в "Книгореке" более подробно "Боянова песнь в стихах и страхи, на Злогора, умлы и тризны, на баргаменте разными малыми листками, сшитыми струною. Предревнее сочинение от I века или II века". Боянова песнь, или Боянов гимн, как его было принято называть, был сочинен Сулакадзевым около 1810 года.
Сулакадзев является автором еще одного сочинения, найденного в архиве крестьянина, "ростовского летописца XIX века" А. Я. Артынова, рукою которого оно переписано под названием "Сказание о Руси и о вечемъ Олзе списано съ харатейнаго листа ветхости его ради а списано верно тожь. Сказание о томъ како уставися прозвание Руси". В дошедшем до нас тексте о вещем Олеге не говорится ничего. Первая часть посвящена истории древних славян и священным курганам Ярилы, скрывающим сокровища. Вторая часть сочинения – "Сказание о Крепкомысле" – о старейшине новгородском и о происхождении имени Русь.
Некоторое время Державин и такие знатоки древнерусской письменности, как Е. Болховитинов и Карамзин, допускали возможность существования подобных древних сочинений. Так, текстом "Боянова гимна" Сулакадзева заинтересовался Державин, приведя фрагмент из него в своем "Рассуждении о лирической поэзии или об оде", напечатанном в журнале "Беседа любителей русского слова" (1812, № 6). Незадолго до смерти он вновь обратился к тексту гимна, но не смог отыскать его списка среди своих бумаг. В письме от 8 июля 1816 года он попросил А. В. Капниста сходить к Сулакадзеву и попросить у него новый список. Таково, вероятно, происхождение обнаруженного Лотманом в бумагах Державина полного текста "Боянова гимна", написанного Сулакадзевым на бумаге конца XVIII века.
А. Н. Пыпин так охарактеризовал мотивы деятельности Сулакадзева: "По-видимому, в своих изделиях он гнался прежде всего за собственной мечтой восстановить памятники, об отсутствии которых сожалели историки и археологи; вывести на сцену самого Бояна, о котором лишь неясно говорило "Слово о полку Игореве"; объяснить древние события, о которых не осталось никаких сведений… Древность представлялась Сулакадзеву в таинственных и фантастических очертаниях: без сомнения, до него дошли творения Оссиана; ему помнилось "Слово о полку Игореве"". В. Ф. Покровская считает, однако, что действовал Сулакадзев далеко не бескорыстно, предлагая доверчивым людям купить его подделки".
Нельзя исключить возможность того, что некий "Бардин" или "Сулакадзев", в попытках воссоздать первоначальный текст "Слова", автором которого был Аноним, живший и творивший в XVIII веке, попытался "очистить" текст протографа от позднейших наслоений, именуемых "темными местами". Так что рукопись будущего "Щукинского списка" вполне могла родиться во второй четверти XIХ века и попасть в руки Ф. И. Буслаеву в начале 60-х годов.
Кто и зачем "затмил" рукопись "Слова", написанную Анонимом, похоже, становится ясным, но о подробностях в следующей главе. Обратимся теперь к не менее темной материи "Слова о полку Игореве", к так называемым перестановкам в тексте "Слова".
В первой главе нашего сочинения мы уже обращали внимание "любознательного читателя" на то, что в "Зачине" памятника и в первых строфах "Похода" следующая строфа:
Тогда Игорь възрѣ
на светлое солнце
и видѣ, отъ него тьмою
вся своя воя прикрыты.
И рече Игорь
къ дружинѣ своей:
"Братие и дружино!
Луце жъ бы потяту быти,
неже полонену быти;
а всядемъ, братие,
на свои бръзыя комони,
да позримъ
синего Дону".
Спалъ кпязю умъ
похоти
и жалость ему знамение заступи
искусити Дону великаго.
"Хощу бо, – рече, – копие приломити
конець поля Половецкаго;
съ вами, русици, хощу главу свою приложити,
а любо испити шеломомъ Дону… -
выглядит искусственно вставленной между двумя обращениями автора к двум Боянам, в связи с чем создалось неверное впечатление о том, где застало затмение Солнца Игореве войско: в середине пути или в его начале.
Действительно, вчитаемся еще раз в строки "Зачина" повести:
Почнемъ же, братие, повѣсть сию
отъ стараго Владимера до нынѣшняго Игоря,
иже истягну умь крѣпостию своею
и поостри сердца своего мужествомъ;
наплънився ратнаго духа,
наведе своя храбрыя плъкы
на землю Половѣцькую
за землю Руськую.
Далее, согласно логике фабулы песни, должна следовать своеобразная оценка "храбрых плъков" Игоря со стороны Бояна (курсив мой. – А. К.):
О Бояне, соловию стараго времени!
Абы ты сиа плъкы ущекоталъ,
скача, славию, по мыслену древу,
летая умомъ подъ облакы,
свивая славы оба полы сего времени,
рища въ тропу Трояню
чресъ поля на горы.
Пѣти было пѣснь Игореви,
того внуку:
"Не буря соколы занесе
чрезъ поля широкая -
галици стады бѣжать
къ Дону великому".
Чи ли въспѣти было,
вѣщей Бояне,
Велесовь внуче:
"Комони ржуть за Сулою -
звенить слава въ Кыевѣ;
трубы трубять въ Новѣградѣ -
стоять стязи въ Путивлѣ!
Полагаем, что читатель уже вернулся к тем страницам первой главы и, избегая долгого повтора, напомним, что после доклада младшего брата Всеволода о готовности курян к выступлению, князь Игорь "…възрѣ на свѣтлое солнце // и видѣ от него тьмою // вся своя воя прикрыты…", но начавшееся затмение солнца уже не могло приостановить грандиозную кампанию по возвращению Руси исконных ее южных земель. Затем логически следует следующее действие: "Тогда въступи Игорь князь въ златъ стремень // и поѣха по чистому полю. // Солнце ему тъмою путь заступаше…". То есть затмение Солнца, начавшееся 1-го мая 1185 года, застало поход в Половецкую степь в самом его начале.
Таким образом, простой перенос третьей строфы "Слова" вперед всего лишь на одну строфу восстанавливает последовательность событий, с одной стороны, и позволяет установить точную дату начала похода войск князя Игоря, с другой. Чаще всего исследователи и просто любители "Слова" полагают, что этот перенос, а вернее восстановление первоначального текста, впервые предложил академик Б. А. Рыбаков, посвятивший этому эпизоду несколько своих публикаций. Однако впервые это осуществил без каких-либо пояснений Е. О. Партицкий. С обоснованием необходимости такой перестановки выступил В. А. Яковлев, который писал: "…посредством такой перестановки восстанавливается… последовательность изложения и единство вступления". Впоследствии ту же перестановку предложил А. И. Соболевский, который обосновал ее не только логикой повествования, но и палеографически, рассчитав, что переставленный текст мог занять лист с оборотом при условии, что дефектный список был написан крупным уставом в книге небольшого формата. В докладе, с которым выступил в 1886 году в историческом обществе Нестора-летописца, Соболевский, поддержав ранее высказывавшиеся суждения об отсутствии "логической связи между приступом "Слова" и рассказом о знамении" (от слов: "Тогда Игорь възрѣ на свѣтлое солнце") и исходя из требований "Грамматической и логической последовательности", предлагает переставить его фрагменты в следующем порядке: приступ ("наведе своя храбрыя плъкы на землю Половецкую за землю Руськую"), – обращение к Бояну ("О Бояне, соловію стараго времени! Абы ты сіа полки ущекоталь…") – рассказ о встрече Игоря со Всеволодом, кончая словами: ("мои ти куряне свѣдомь къмети… ищущи себе чти, а князю – славѣ") – рассказ о выступлении ("тогда Игорь възрѣ…") с продолжением – рассказ о выступлении ("тогда въступи Игорь князь въ златъ стремень…") (Заметки о двух местах "Слова о полку Игореве" // Чтения в историческом Обществе Нестора летописца (ЧИОНЛ). 1888. Кн. 2. Отд. 1. С. 253, 264). То есть Соболевский переносит на 1-е мая 1185 года начало похода князя Игоря, совпавшего с затмением Солнца.
С предложенным А. И. Соболевским палеографическим обоснованием рассматриваемой перестановки фактически согласились П. Л. Маштаков, В. Н. Перетц, Н. К. Гудзий, В. П. Адрианова-Перетц, которая сделала важное дополнение о том, что гипотеза Соболевского подтверждается "Задонщиной". Судя по тексту, ее составитель обращался к такому тексту "Слова", который "содержал тот логический порядок эпизодов, который был нарушен при дальнейшем бытовании рукописи", и, следовательно, в конце XIV века "Слово" "было известно еще без нарушения плана изложения".
Это заключение Адриановой-Перетц явилось важнейшим аргументом в спорах со скептиками о древнем происхождении "Слова". Контраргументом скептиков могло стать, в свою очередь, следующее умозаключение: Все так и было, как утверждает В. П. Адрианова-Перетц, но только с точностью до наоборот. Если протографом "Слова" была "Задонщина, то Аноним, следуя ее тексту, сохранил "…логический порядок эпизодов, который был нарушен…" последующими переписчиками. Зачем "последующим переписчикам", а вернее стилизаторам "Слова" под древность, вносить в текст эту, а также другие перестановки, о коих речь впереди? А все за тем же – имитировать действие мнимых переписчиков XIV века, которые якобы и внесли совершенно случайно эти перестановки, а также иные искажения текста, о чем уже выше говорилось.
В последующем версию о природе перестановки строф в "Зачине" "Слова" с определенными дополнениями и уточнениями приняли в своих переводах и переложениях "Слова", кроме В. Н. Перетца (1926 год), Н. К. Гудзий (1955 год), И. П. Еремин (1957 год) и Л. А. Творогов (1980 год), который наряду с академиком Б. А. Рыбаковым (как ранее А. А. Потебня) считал, что текст "Слова" подвергся последующим изменениям по чисто механическим причинам. Исходным пунктом для них представляется допущение А. И. Соболевского и его сторонников, согласно которому оторвавшийся лист в ветхом экземпляре памятника попал не на свое место и в этой ошибочной последовательности был переписан.
Л. А. Творогов согласился не только с реконструкцией "Зачина" повести, предложенной Соболевским по схеме: "Не лѣпо ли ны бяшеть… на землю Половецкую за землю Руськую"; "О Бояне, соловію старого времени!… а князю славѣ"; "Тогда Игорь възрѣ на свѣтлое солнце… а любо испити шеломомь Дону… Тогда въступи Игорь князь въ златъ стремень… Игорь къ Дону вои ведетъ!", но продвинулся с перестановками по тексту "Слова" далее, восстанавливая на свое место перепутанные кем-то строфы.