То, что за этим последовало, наверняка запечатлеется в моей памяти как один из самых позорных - а может, и самый позорный - эпизодов в моей врачебной карьере. Еще будучи студентом, я иногда удостаивался чести облачиться в стерильный халат, бахилы, маску и перчатки и присутствовать в операционной за спинами ассистентов. Время от времени мне даже вручали ретрактор со словами: "Держи крепче, парень!" Однако большую часть времени я видел только спину хирурга, склонившегося над пациентом. Теперь же, став ассистентом мистера Кембриджа, я уже должен был сам снимать швы, отщипывать окровавленные кончики и накладывать повязки. Обдумывая свои действия, я натянул резиновые перчатки с особой решимостью и ухитрился разодрать их.
- Сестра! - прозвенел голос старшей сестры. - Новую пару перчаток для мистера Гордона!
Крохотная медсестра, едва заметная под громоздкими стерильными одеяниями, метнулась к стерилизатору и тут же повернулась ко мне, протягивая длинным пинцетом пакетик с перчатками.
- Спасибо, - пробормотал я. От смущения я забыл натереть увлажнившиеся ладони тальком и теперь едва ухитрился запихнуть руки в перчатки. При этом два пальца почему-то застряли в отделении для большого пальца, а пустой мизинец болтался, как оболочка кишки на ветру.
- Полидактилия? - сочувственно спросила медсестра.
Я разнервничался, сильно потянул, и чертова перчатка расползлась надвое.
- Сестра! - металлическим голосом позвала старшая сестра. - Еще одну пару перчаток для мистера Гордона!
Третью пару я натянул более успешно, хотя над каждым пальцем осталось небольшое пустое пространство, наподобие детской соски. Торопясь к операционному столу, я отодвинул в сторону тележку с хирургическим инструментарием, оказавшуюся у меня на дороге.
- Эта тележка расстерилизована! - возопила подлая мегера едва ли не во всю глотку. - Полную смену облачения мистеру Гордону!
Короче говоря, к пациенту я наконец подобрался, когда операция уже близилась к концу.
- Рад вас приветствовать, мистер Э-ээ… - пробормотал мистер Кембридж. - Будьте так любезны, возьмите второй ретрактор у мистера Ы-ыы…
Преисполненный решимости исправиться и наверстать упущенное, я, как нарочно, ухитрялся все портить. Хирургические нитки для швов я нарезал недостаточной длины, несколько раз терял ретрактор, ухитрился защемить себе палец артериальным зажимом, а напоследок уронил на пол лоток с инструментами. Мистер Кембридж стоически терпел мои выходки, делая вид, что ничего не замечает.
Единственным моим утешением было то, что и у Гримсдайка все валилось из рук. Ему, пожалуй, приходилось даже хуже.
Утром за завтраком я поинтересовался, как он собирается справиться с анестезией.
- А что тут сложного? - пожал плечами Гримсдайк. - В наши дни все за тебя прибор делает. Подкрутишь в одном месте, нажмешь рычажок и - свободен как ветер.
- А вдруг ты слишком обогатишь газовую смесь?
- Ну и что? - легкомысленно хмыкнул Гримсдайк. - Насколько я знаю, старичок, вся анестезия делится на три стадии: бодрствование, сон и смерть.
Во время операции я понял, что Гримсдайк ни черта не смыслит в анестезии. Он сидел у изголовья хирургического стола возле здоровенного хромированного прибора с панелью, сплошь утыканной рычажками, кнопками и циферблатами. В единственном его глазу, который мне был виден, было столько беспокойства, сколько я замечал у моего приятеля лишь раз, когда оказалось, что одна из его подружек забеременела. Время от времени Гримсдайк зарывался в стерильные полотенца и с надеждой заглядывал в руководство Макинтоша "Основы анестезиологии", которое поставил у головы безмятежно похрапывающего пациента. Идя в операционную, Гримсдайк был убежден, что ему предстоит всего-навсего ассистировать штатному анестезиологу, жизнерадостному толстячку, напичканному самыми скабрезными анекдотами во всем Лондоне. Однако оказалось, что анестезиолог, погрузив пациента в сон, удалился в ассистентскую и, прихватив свежий номер "Таймс", с головой ушел в разгадывание кроссворда. Гримсдайк же остался у приборной панели в одиночестве.
В отличие от большинства других хирургов мистер Кембридж был терпелив и вежлив со своими анестезиологами. Он не обращал внимания на тихие ругательства, которыми то и дело сыпал Гримсдайк, крутя не ту ручку, и даже сделал вид, что не заметил, как спящий пациент вдруг закашлялся. Уже в самом конце операции Гримсдайк вдруг начал клевать носом, а потом и вовсе уткнулся в стерильные салфетки и закрыл глаза. Тут, к моему несказанному ужасу, рука пациента медленно поднялась в воздух.
- Мистер анестезиолог, - спокойно произнес мистер Кембридж, - если даже ваш пациент не спит во время операции, быть может, и вам следует пока воздержаться ото сна?
Оперируя на чужих животах, мистер Кембридж напрочь забывал о своем собственном. Операция следовала за операцией, и урчание в пузе напомнило мне, что неплохо бы и пообедать. Наконец, после четвертой операции кряду, старшая сестра вручила мне бинты и громко возвестила:
- Перерыв на один час, сэр. Уже два часа.
- Два часа? - изумился мистер Кембридж. - Мы ведь только начали. Надо же, как время летит!
- И к тому же вас ждет полицейский.
- Ах да. Кто именно?
- Сержант Фланнаган.
- Ах, Фланнаган. Впрочем, я все равно не помню их по фамилиям. Каков он из себя?
- Здоровенный малый, сэр, с красной рожей, - подсказал Хатрик.
- Ах, значит, я все-таки его знаю. Сейчас выйду. Обработайте, пожалуйста, шов, мистер Э-ээ…
Мистер Кембридж был для лондонской полиции постоянным клиентом, поскольку вечно терял свою машину. Едва начав хирургическую карьеру, он приобрел стандартный "бентли", но либо забывал, где его оставлял, либо не помнил, приехал на нем или нет, либо отпирал утром гараж и убеждался, что машины в нем нет.
- На этот раз я абсолютно убежден, что мой автомобиль украли, - заявил он полицейскому, пока мы с Гримсдайком и Хатриком уписывали за обе щеки заливную баранину. - Сегодня утром я приехал на метро, но уже вчера машины у меня не было… Так мне кажется, во всяком случае. Зато накануне, сержант Финикин, я… Словом, я отчетливо помню, что оставил "бентли" напротив своего дома на Харли-стрит. Когда же я утром вышел, моего автомобиля и след простыл.
Сержант кашлянул.
- Почему же вы сразу не известили полицию, сэр?
- Э-э… видите ли, сержант Фулиген, увидев, что машины нет, я поначалу был убежден, что приехал домой не на ней. Вы меня понимаете?
- Разумеется, - кивнул сержант.
После обеда мистер Кембридж отправился резать животы в другую часть Лондона, предоставив заканчивать операции нам с Хатриком. Поскольку штатный анестезиолог сопровождал мистера Кембриджа, Хатрик, еще не пришедший в себя после увиденного, известил Гримсдайка, что проведет оставшиеся мелкие операции под местной анестезией. Гримсдайк воспринял его слова с достоинством, пробурчав себе под нос что-то вроде: "Любой осел со скальпелем в руках может быть хирургом", - после чего испарился из операционной. На мое счастье, старшая сестра тоже сменилась, и мы с Хатриком, оставшись вдвоем, счастливо оперировали до полуночи. После утреннего провала я был убежден, что мне никогда не стать хирургом, но, работая бок о бок с Хатриком, постепенно обрел уверенность.
Вернувшись около полуночи в ассистентскую, мы застали там сержанта Фланнагана.
- Мистер Кембридж уехал, - известил его я. - Что-нибудь передать ему?
- Да. Мы нашли его машину.
- Неужели? И где же она была?
- В его собственном гараже, где же еще.
Глава 14
В больнице Святого Суизина под надзором мистера Кембриджа находились сразу два отделения: женское и мужское. Первое называлось "Постоянство", а второе носило звучное имя "Стойкость". Сам мистер Кембридж каждый вторник совершал обход обоих отделений по утрам, однако его общение с пациентами обычно сводилось к тому, что он бодро тыкал их кулаком в живот и говорил:
- Вот увидите: вам сразу полегчает, как только мы вырежем эту ерунду.
Хатрик выполнял всякие пустячные операции, а на мою долю выпали послеоперационный уход и повседневная забота о лежачих больных. Оказывается, пациентов куда меньше волновало, какую часть организма оттяпали у них под наркозом, чем бессонница, запор, остывший ужин или сквозняк. И эти вот проблемы повисли на мне. Дважды в день я был обязан обходить все палаты, благодаря чему пациенты видели меня куда чаще, чем остальных врачей хирургического отделения. Не раз они приводили меня в смущение, называя молодым медицинским светилом, которое "всем тут заправляет".
Однажды я услышал, как один из пациентов спрашивал другого внизу, в рентгеноскопическом кабинете: - Кто ваш хирург?
- Доктор Гордон.
- Я имею в виду - кто главный хирург в вашем отделении?
- Кто-кто - доктор Гордон, - с недоумением ответил его собеседник. - Молодой такой.
- А что, других врачей у вас нет?
Немного подумав, пациент ответил:
- Есть еще какой-то Хатрик, который иногда помогает доктору Гордону.
- Да! Ну, а еще кто?
После мучительного раздумья последовал ответ:
- Больше - точно никого. Разве что какой-то старик, которого доктор Гордон по доброте сердечной время от времени привлекает к своим операциям. Но старикан уже давно ни на что не годен, - уверенно добавил он.
Поскольку отделение профессора хирургии находилось в том же корпусе, что и наши два, мы часто встречались с Бингхэмом. Общались мы подчеркнуто, до навязчивости вежливо: Бингхэм к злополучному лифту на милю не подходил, а я при всякой встрече советовался с ним как с более опытным коллегой по поводу сложных случаев. Когда наши профессиональные интересы сталкивались, мы соревновались друг перед другом в любезности и уступчивости.
- Привет, старина, - сказал он как-то вечером, входя в дежурную операционную. - Ты закончил?
- Нет еще. Собственно говоря, я только успел руки вымыть. У меня тут гнойный абсцесс. Впрочем, если тебе нужно, я готов…
- Нет, что ты, дружище, - развел руками Бингхэм. - Конечно, сегодня наше дежурство, и приоритет за нами, но я и в мыслях не допускаю, чтобы тебе помешать. К тому же речь идет о банальном переломе, который вполне может подождать. Будь спок.
- Нет уж, дорогой мой Бингхэм, я тебя пропускаю! Тем более что у меня гнойник, после которого пришлось бы готовить всю операционную…
- Это очень благородно с твоей стороны, старина, - проникновенно произнес Бингхэм. И тут же глаза его радостно зажглись. - Послушай, старина, ты можешь завтра весь день пользоваться нашей изумит центрифугой!
- Ой, ну что ты…
- Да, дружище. Я настаиваю на этом.
- Ты просто поражаешь меня своей добротой, Бингхэм.
- Для тебя, старина, мне ничего не жа.
Апрель промелькнул как один день. И вдруг я стал все чаще и чаще замечать какую-то непривычную тоску. Поначалу это меня озадачило: дела мои шли в гору, карьера складывалась блестяще, однако меня не отпускало странное ощущение, будто в жизни моей чего-то не хватает. Мне даже закралось в голову мрачное подозрение, что моя хандра - это предвестник какого-нибудь невроза, и я, не выдержав, поделился своими опасениями с Гримсдайком. Мы тогда сидели за пинтой горького эля в пабе "Король Георг".
- Мне даже трудно это толком описать, - пожаловался я. - Какая-то вечная неудовлетворенность. Сам не могу понять, с какой стати. Работа доставляет мне удовольствие, я с головой влез в хирургию, ребята у нас прекрасные, и даже Бингхэма я уже целых два дня не видел. Казалось бы, что еще надо человеку для счастья? Так нет же. Может, мне нужно заняться музыкой или искусством?
Гримсдайк расхохотался:
- Нет, старичок, тебе не музыка нужна, а женщины. Хотя бы одна бабенка, но приличная.
Я был искренне удивлен.
- Ты шутишь?
- Нисколько. Симптомы безошибочные. Мы ведь с тобой больше не студенты, а уважаемые граждане, да хранит нас Бог. А, как сказала Джейн Остин, "очевидная истина гласит, что любому одинокому мужчине, обладающему мало-мальски приличным состоянием, необходима жена".
- Жена! - вскричал я, охваченный ужасом.
- Ну, лично я не советовал бы тебе заходить так далеко, - ухмыльнулся Гримсдайк. - Но смысл ты понял.
Пораскинув мозгами над гримсдайковским диагнозом, я пришел к выводу, что мой друг прав. По счастью, лечение никаких сложностей в себе не таило. Вернувшись в больницу полноценным врачом, я сразу почувствовал весьма ощутимую разницу между собой и сотнями молодых женщин, которые у нас работали. Помимо бесчисленных медсестер, нянечек и сиделок, у нас трудились пышущие здоровьем диетсестры, аккуратные секретарши, застенчивые лаборантки, грациозные массажистки, которых мы за глаза называли "шлеп-лап милашками", и многие-многие другие притягательные особы женского пола. Но самые разбитные девахи подобрались почему-то в рентгенологических кабинетах. Пока мы были студентами, все эти дамочки подчеркнуто не замечали нас, как женщины в призывных пунктах не обращают внимания на голых парней-новобранцев. Теперь же, когда мы стали дипломированными врачами и, следовательно, вполне достойными объектами для создания семейных уз, благосклонные взгляды устремлялись на нас со всех сторон, словно из рога изобилия.
Старшая сестра из женского отделения мистера Кембриджа уволилась незадолго до моего прихода, и пациенты временно оставались под началом штатной медсестры по фамилии Плюшкиндт. Бледная, худощавая, темноволосая, со вздернутым носиком девушка была бы даже хорошенькой, если бы не прическа, по которой, казалось, прошелся подвыпивший садовник, впервые взявший в руки садовые ножницы. С первого же моего появления в отделении сестра Плюшкиндт смотрела на меня как на свою собственность. Это вполне соответствовало устоявшимся в больнице традициям: штатная медсестра имела право первого выбора; тем не менее сестра Плюшкиндт подчеркивала нашу близость на каждом шагу. Лично мне больше нравилась ее помощница, веселая, рыженькая и веснушчатая шотландка по фамилии Макферсон, с которой я охотно точил лясы, когда сестра Плюшкиндт выходила из отделения. По возвращении она прямиком шла к нам и, строго глядя на ослушницу, отправляла ее проверить, в порядке ли "утки". В один прекрасный день сестра Плюшкиндт вернулась с обеда как раз в тот миг, когда мы, оставшись вдвоем в санитарной комнате, весело хихикали над какой-то шуткой. С тех пор сестра Плюшкиндт перестала ходить на обед, да и вообще старалась лишний раз не покидать отделения. По ее словам, она была слишком предана делу, чтобы отвлекаться по пустякам; всем же окружающим было ясно, что она пыталась не спускать с меня глаз.
- Вам не нужно заштопать какие-нибудь носки? - спросила она меня однажды утром. - Принесите, и я их заштопаю. По вечерам мне заняться нечем. Все равно торчу дома.
Мы с ней сидели вдвоем в ее маленькой комнатке, примыкающей к отделению "Постоянство". Мебель в каморке была обтянута канареечным ситцем, а полки заставлены безделушками. Каждый день сестра Плюшкиндт приглашала меня туда та чашечку кофе с молоком, который подавала совсем молоденькая санитарка. Достав из ящика свежевыпеченный шоколадный бисквит, сестра Плюшкиндт придвинула его мне, а сама уселась на диван, положила ноги на табурет и закурила.
- Кстати, завтра у меня вечер свободный, - продолжила она. - Уже после пяти меня отпускают. Чем заняться - ума не приложу.
- В самом деле? Ну… э-э… может быть, что-то и подвернется, - растерянно пробормотал я. - Кто знает.
И сестра Плюшкиндт уныло допила свой кофе.
Однако на следующее утро после моего разговора с Гримсдайком она опять подняла эту тему:
- В среду я всего полдня работаю. Начиная с двенадцати. Но потом мне предлагают подежурить до полуночи. Не знаю, стоит ли соглашаться. Делать-то вроде совсем нечего.
Я был уже готов к такому повороту событий, поскольку успел заглянуть в расписание дежурств медсестер, которое лежало у нее на столе. И я решился. Сестра Плюшкиндт была вполне милая и привлекательная, вдобавок я твердо знал, что она не оттолкнет меня.
Я помолчал и осторожно спросил:
- Послушайте, если вам и впрямь нечем заняться, то, может, мы в кино сходим или еще куда-нибудь?
На мгновение ее глаза изумленно расширились.
- О, я, право, не знаю, могу ли оставить отделение. У сестры Макферсон все-таки опыта еще маловато.
- Да, конечно.
- Да и истории болезни наших пациентов она не слишком хорошо знает…
- Правильно, - кивнул я.
- К тому же она слишком увлечена одним из студентов, чтобы серьезно относиться к работе.
- Вот как? Но вы все-таки попытайтесь освободиться, - сказал я, вставая. - Жду вас в шесть часов. У двери в стоматологию.
Глава 15
Мой роман с сестрой Плюшкиндт вызвал в больнице не больший интерес, чем традиционное летнее цветение герани на клумбе под окном кабинета секретаря. Разве что коллеги мои ухмылялись чуть шире обычного, когда я просил их подменить меня вечерком, да еще сестра Макферсон разок игриво подмигнула мне за ширмой; для большинства же обитателей больницы Святого Суизина мы были лишь очередными врачом и медсестрой, уступившими естественному развитию местных биологических законов.
Подобно другим скудно оплачиваемым лондонским парочкам мы жались по таким местечкам, как "Фестивал-холл" и "Эмпресс-холл", ужинали в "Лайонсе" и коротали время в полутемных, но уютных барах, которые я со студенческих времен помнил куда лучше, чем основы анатомии. Нередко случалось так, что сестра Плюшкиндт сама платила за себя, а порой даже расплачивалась и за нас обоих. Развлекать ее было очень легко, ибо она нисколько не смущалась, когда молчание затягивалось, а лишь преспокойно разглядывала ближайшую стену, словно видела в ней лица давно и безвременно ушедших друзей, да и разговоры-то наши сводились почти исключительно к больничным темам. Поскольку и все мои прежние подруги были медсестрами, меня это не обескураживало, тем более что другая на ее месте могла бы разговаривать исключительно про кенгуру и Марселя Пруста. И тем не менее пару недель спустя я уже начал мечтать, чтобы сестра Плюшкиндт не столь подробно рассказывала мне про анализ мочи в палате двадцать два или про то, как остроумно она отбрила сестру Макферсон, известившую ее про преждевременно иссякшие запасы клистирных трубок.
Было, правда, еще одно пятно на горизонте, омрачавшее мои отношения с сестрой Плюшкиндт. Однажды вечером, когда Гримсдайк зашел ко мне стрельнуть сигаретку, я признался ему в этом.
- Как твоя разнузданная сексуальная жизнь? - весело осведомился он. - Теперь легче стало?
- Ну… и да, и нет.
- В каком смысле? - удивился он. - Не хочешь же ты сказать, старичок, что ваша страстная любовь не получила логического выхода?