Синонимом понятия "эпос" в эти же годы становится понятие "эпопея", также призванное отныне обозначать такие жанры и образцы литературного творчества, по которым рекомендуется судить о масштабах послереволюционных преобразований . Жанровые критерии искомого соответствия варьируют, но в целом поэтические предпочтения середины 1920-х годов уступают место рассуждениям об "эпической" прозе - романах Льва Толстого и его вольных и невольных последователей: Федора Гладкова, Константина Федина, Александра Фадеева, Александра Серафимовича . Вышедшая в 1930 году трехтомная монография Бориса Эйхенбаума о Толстом придала этим рассуждениям методологическое целесообразие: Толстой, по Эйхенбауму, писал "Войну и мир", следуя примеру гомеровских поэм, чтобы преодолеть жанровые ограничения семейной хроники, какой она предстает в романах Теккерея и Диккенса . Обращение к эпосу оказывается, таким образом, своего рода стратегически "протестным" решением Толстого, подготовленным его неприятием существующего положения дел в современной литературе и культуре. О сходстве "Войны и мира" с "Илиадой" заявлял, впрочем, и сам Толстой (о чем советский читатель мог, в частности, узнать из мемуарного очерка Максима Горького) , охотно видевший в Гомере - наряду с Христом, Буддой и самим собою - незаменимого учителя для человечества .
Литературные и организационные неурядицы, приведшие в конечном счете к развалу ЛЕФа в 1930 году, вытеснили на время "эпосоведческую" полемику со страниц литературно-критических журналов. Но уже спустя четыре года эпическая терминология окажется снова востребованной, на этот раз - в дискуссии о теории романа в Институте философии Коммунистической академии (1934–1935 годы).
Целью дискуссии ставилось выяснение особенностей ведущего литературного жанра буржуазной культуры в новых социальных условиях, но реальным итогом высказанных мнений оказалось закрепление идеологем, уже прозвучавших к тому времени в партийных решениях о преподавании истории в школе (1934 год). Использование понятия "эпос" применительно к новому социалистическому роману стало основой концепции, изложенной на дискуссии философами Георгом Лукачем и Михаилом Лифшицем. В противовес традиционному историко-литературному анализу жанра романа Лукач провозгласил соцреалистический роман очередным этапом "диалектического" процесса на пути к описанному Гегелем и предсказанному Марксом историческому синтезу. В условиях "становления бесклассового общества" советский роман преодолевает ограниченность личностного индивидуализма (с наибольшей полнотой выразившегося в буржуазном романе) силою общественно значимого коллективизма, возвращаясь - "на новом этапе" - к приоритетам родового единства. Но коль скоро атрибутом такого единства в условиях "бесклассового родового строя" является эпос, то "надо ясно понять", что и "здесь идет речь о тенденции к эпосу":
Борьба пролетариата за преодоление пережитков капитализма в экономике и сознании людей развивает новые элементы эпического. Она пробуждает дремавшую до сих пор, деформированную и направленную по ложному пути энергию миллионных масс, поднимает из их среды передовых людей социализма, ведет их к действиям, которые обнаруживают в них ранее неизвестные им самим способности и делают их вождями стремящихся вперед масс. Их выдающиеся индивидуальные качества состоят именно в том, чтобы осуществлять в ясном и определенном виде общественное строительство. Они приобретают, следовательно, в растущей степени характерные признаки эпических героев. Это новое развертывание элементов эпоса в р(омане) не является просто художественным обновлением формы и содержания старого эпоса (хотя бы мифологии и т. п.), оно возникает с необходимостью из рождающегося бесклассового общества .
"Диалектическую" софистику Лукача еще более усугубил Лифшиц, апеллировавший в поисках советского эпоса к античному эпосу. Истолкование последнего, по Лифшицу, "имеет свою политическую подкладку во взглядах Маркса и Энгельса" и "означает осуждение капитализма как общества, не способного предоставить базу для возникновения величайших эпических произведений. Больше того, оно указывает на необходимость радикальной переделки общественных отношений для того, чтобы подобные художественные произведения могли снова возникнуть". Так, если у Лукача советская культура возрождает "на новом этапе" родовой строй, то у Лифшица возрождается античность, об актуальности которой свидетельствует все тот же советский роман, который "уже сейчас приобретает массу эпических элементов", причем "эпические элементы в нашем романе бросаются в глаза" .
Рассуждения Лукача - Лифшица могли бы найти в эти годы, вероятно, альтернативу в научном эпосоведении, но наука не поспевала за идеологией. Обобщающих работ по теории эпоса к середине 1930-х годов не существовало. В конце 1920-х годов, судя по архивным материалам Института истории литератур и языков Запада и Востока (ИЛЯЗВ), П. Н. Медведев, О. М. Фрейденберг и И. Г. Франк-Каменецкий планировали написание совместной работы по истории мирового эпоса, но их замысел остался нереализованным . Главным оппонентом Лукача на дискуссии в Комакадемии выступил Валерьян Переверзев, резонно отметивший как объяснительную необязательность самого определения романа в его отношении к эпосу, так и логическую подмену в истолковании марксистской доктрины: там, где Маркс говорит о противоречии классов, Лукач - о противоречии личности и коллектива . Доводы Переверзева, впрочем, были явно не ко времени: риторическое волхвование Лукача и Лифшица, рисовавшее неопределенное будущее "эпического синтеза" уже состоявшимся и беспрекословно очевидным (см. вышеприведенный пассаж о неназванных Лившицем, "эпических элементах", которые "бросаются в глаза" ), лучше соответствовало партийно-пропагандистской риторике, все сложнее позволявшей отличить счастливое завтра от счастливого сегодня.
К концу 1934 года материалы дискуссии о романе в Комакадемии рекомендуются к освоению журналом "Литературная учеба", объединенным в том же году с прежним изданием РАППа - литературно-художественным журналом "Рост". При обсуждении планов увеличившейся по объему "Литературной учебы" А. А. Сурков (заместитель главного редактора К. Я. Горбунова) обращается за советом к Горькому на предмет важности "Илиады" и "Одиссеи" как примеров "влияния религиозных представлений" на "характер и строй поэзии древних". Горький советует начать с Гесиода, но быть осторожнее с раннефеодальным эпосом, "ибо эпос почти всегда посвящен восхвалению подвигов чудовищной физической силы князя, дружинника, рыцаря и скрытому противопоставлению этой силы творческой силе кузнецов, кожемяк, ткачих, плотников". Дидактически более предпочтительной Горькому видится сказка, показывающая "творчество, основанное на труде, облагораживающее и "освящающее" труд, фантазирующее о полной власти над веществом и силами природы и считающее возможным изменить это вещество <…> в интересах людей". Похвалы сказке, отражающей "чудесные подвиги труда", не исключают, впрочем, по Горькому, "учебы у эпоса", и особенно у славянского эпоса, в меньшей степени, чем романский, "засоренного влияниями церкви" .
В вышедших в том же 1934 году под редакцией Горького "Былях горы Высокой" (коллективном сборнике воспоминаний рабочих об истории Тагильского металлургического завода - втором томе горьковского проекта по "Истории фабрик и заводов") редакторское предисловие проясняло для читателя ценность таких созвучных социалистическому реализму и соразмерных "новому эпосу" мемуаров для понимания осуществляемой в советской стране "поэтической действительности и будущего человечества". По контрасту с прошлым читатель может судить отныне, что "будни (советского человека. - К.Б. ) - героичны", а "героизм - повседневен - таков стиль социалистической действительности, родившей лозунг социалистического реализма. Этим же определяется и своеобразие книги как документа растущего массового героического эпоса". "В истории заводов рождается новый эпос - на этот раз не на основе мифологии, а на основе свободной, счастливой и научной практики миллионов людей - строителей социализма" .
Схожим образом об эпосе рассуждали редакторы другого сборника текстов, созданных не профессиональными авторами, а рабочими, и составивших изданную в том же 1934 году книгу "Рабочие сказы о Ленине". Подготовившие это издание Семен Мирер и Василий Боровик видели в опубликованных ими материалах "первичное сырье" для "нового пролетарского эпоса". Но в отличие от Горького они полагали возможным сортировать и стилистически исправлять сделанные ими записи (последнее обстоятельство не заставило ждать критики, прозвучавшей на заседании комиссии художественной литературы и фольклора при президиуме Центрального бюро краеведения в марте 1934 года) .
Новации в определении эпического, озвученные на дискуссии в Комакадемии, проявились в конечном счете и на страницах школьных учебников; здесь "эпическое" в еще большей степени утратило какую-либо жанровую и содержательную специфику. Так, во втором (переработанном и дополненном как раз в части, касающейся "видов художественных произведений") издании учебника И. А. Виноградова по теории литературы для средней школы (1935) понятие "эпос" уже попросту объяснялось как "повествование о развивающихся событиях", а "виды эпических произведений" объединили "героическую песнь" (примером которой предлагалось считать "наши былины, в которых отражена борьба русских племен с кочевниками"), "поэму" (представленную перечнем, в котором за "Илиадой" и "Одиссеей" следуют "Песнь о Нибелунгах", "Песнь о Роланде", "Калевала", "Неистовый Роланд" Ариосто, "Освобожденный Иерусалим" Тассо, "Россиада" Хераскова, поэмы Пушкина, Некрасова и, наконец, произведения советских поэтов - "Уляляевщина" Сельвинского, "Дума про Опанаса" Багрицкого, "Трагедийная ночь" Безыменского, "Хорошо" и "Ленин" Маяковского), басню (от Сумарокова и Хемницера до Демьяна Бедного), роман, рассказ, новеллу, повесть и почему-то сатирическую сказку. Но и этого мало: как пояснение того, что "в советской литературе наших дней новое содержание обусловливает собою изменение старых форм эпических произведений и появление новых", "своеобразными видами" эпоса, сочетающего "художественное изображение с научным изложением", предлагается считать также инициированные Горьким издания "Истории гражданской войны" и "Истории фабрик и заводов" .