Во второй половине 1930-х годов предосторожности на предмет надлежащего "классово-идеологического состава частушечного репертуара деревни" теряют свою очевидную злободневность - за резким поредением тех, кто отважился бы сочувствовать "кулацкой агитации" публично. Частушки, свидетельствующие о протестном умонастроении их исполнителей и предполагаемой ими аудитории, выпадают из сферы идеологически подконтрольного досуга (и, в свою очередь, исследовательского внимания) вплоть до эпохи перестройки, а образцами частушечного творчества объявляются произведения, сочетающие тематику текущей пропаганды с мотивами интимных переживаний и коллективных радостей .
В пропагандистском исчислении пространство народного ликования безгранично - или, точнее, географически соразмерно пространству СССР. Идеологическая "общепонятность" этой истины остается неизменной и в послевоенные годы, позволяя Михаилу Калинину в 1945 году удовлетворенно заявлять о том, что "нигде так не любят жить, как в Советской стране" , а слушателям второй половины 1950-х воодушевленно внимать песне Эдуарда Колмановского на загадочные слова Константина Ваншенкина "Я люблю тебя, жизнь, и надеюсь, что это взаимно" (1956). Об искренности чувств, вкладывавшихся в такие тексты, судить трудно, но отказывать им в терапевтическом эффекте во всяком случае нельзя. Тем же эффектом объясняется и социальная востребованность советской частушки: даже в тенденциозно идеологизированном виде она сохраняла свою прагматическую и жанровую привлекательность для широкой аудитории. Колыбельные песни демонстрируют эффективность социальной терапии иначе, но не менее эффективно.
Вторжение детской тематики в мир большой политики обратно вмешательству политики и политиков в мир детства . Дети и политики "понимают друг друга", но условия для этого понимания устанавливаются не детьми, но теми, кто несет за них "взрослую" ответственность. Указания на такую ответственность рассеяны повсюду - от детской литературы (с первых лет революции оказавшейся под исключительно бдительным вниманием властей) до педагогических наставлений, тиражирующих основополагающие истины идеологической дидактики (главным образом - на страницах издававшегося с 1937 года журнала "Советская педагогика" и складывающегося свода "советской педагогической классики" - сочинений Н. К. Крупской, А. С. Макаренко, М. И. Калинина, В. А. Сухомлинского). Рекомендации к надлежащему (самовоспитанию советского общества доходчиво иллюстрировались при этом примерами, которые - в напоминание о роли риторических, церковно-учительных и фольклорных exempla - адресовывались советскому человеку на протяжении всей его жизни. В советской культуре безальтернативным примером такого рода являлась биография основателя самого Советского государства В. И. Ульянова-Ленина.
О Ленине
Советская лениниана богата иконографическим и дискурсивным разнообразием - в ней соседствуют образы великого вождя, несгибаемого революционера, гениального стратега, хитроумного политика, красноречивого оратора и вместе с тем "самого простого" и "самого человечного человека", как назвал Ленина Владимир Маяковский , - располагающе доверительного, добродушно отзывчивого, часто ребячливого и даже в чем-то комичного. Важно помнить, однако, что представление о Ленине в советской культуре изначально варьировало не только в характерологическом, но и возрастном отношении: Ленин "в расцвете сил" дополнял собою образ "Ленина в детстве" и, в свою очередь, соотносился с образом "Ленина-дедушки", соответствуя возрастному разнообразию самого советского общества. Советский ребенок знакомился с героической биографией Ленина-революционера, но знал при этом и Ленина-сверстника и Ленина-дедушку - образы, занимательно осложнявшие представление о творце революции и основателе Советского государства . История последнего оказывалась при этом нетривиально динамичной: советский ребенок не только взрослел вместе с Лениным - он становился наблюдателем биографических событий, сопутствовавших превращению маленького Володи Ульянова во Владимира Ильича Ленина, а отсталой и унылой дореволюционной России - в великий и могучий Советский Союз.
Появлением первых историй о Ленине-ребенке советские читатели обязаны вышедшей в год смерти вождя книге Зинаиды (Златы Ионовны) Лилиной "Наш учитель Ленин". Лилина, известная в 1920-е годы партийная работница, жена председателя Исполкома Коминтерна и члена Политбюро ЦК Г. Е. Зиновьева и одна из главных фигур в Наркомпросе, специализировавшаяся в области детского образования и детской литературы, писала книжку, решавшую непростую задачу - сделать образ Ленина максимально близким, понятным и симпатичным для детей. Решение этой задачи было ею найдено на сквозном для всей ее книги мотиве игры. Революционная сознательность, присущая уже маленькому Володе, не мешала ему, как узнавал из книги Лилиной юный читатель, возиться с детьми и разделять их забавы. Ленин, как теперь выяснялось, не только любил детей, но и сам был большим охотником до детских развлечений, не упускавшим возможности поиграть и пошалить даже в пожилые годы. Так что и сама ленинская жизнь в глазах юных читателей представала как череда занимательных мероприятий:
Владимир Ильич очень любил детей. С девочками он ползал по полу и играл с ними. С мальчиками он играл в снежки и строил крепости из снега. Я знаю одного мальчика, для которого он вырезал чудесные лодочки из коры. Он и этого мальчика научил вырезывать лодочки и склеивать лодочки из коры и березы. Я знаю одного мальчика, с которым Владимир Ильич был большим приятелем. А как он с этим мальчиком играл! Весь дом переворачивали они вверх дном .
Сергей Есенин тогда же поэтически помянет Ленина, изобразив его катающимся на салазках "с сопливой детворой" .
Создание детской ленинианы, сопутствующее становлению пионерской организации им В. И. Ленина, получает в том же году периодическую прописку - в пионерских журналах "Барабан" (выходивший с 1923 года) и "Пионер", первым номером которого (от 15 марта 1924 года) стал траурный выпуск, посвященный Ленину (автором опубликованного в нем очерка о Ленине был Л. Троцкий; в том же номере было опубликовано Обращение ЦК комсомола и Центрального бюро коммунистических детских групп ко всем детям по случаю присвоения пионерской организации им. В. И. Ленина). В обширной мемуаристике, заполнившей после ленинской смерти страницы книг и журналов, образ Ленина - друга детей и любителя детских забав своевременно поддерживался воспоминаниями и рассуждениями самих детей о Ленине (в частности - в возобновленном в 1924 году журнале "Мурзилка"), своеобразно разнообразившими историю революции .
В статье, опубликованной в весеннем номере "Правды", Троцкий дал сочувственную оценку творчеству юных мемуаристов. Хотя дети, по замечанию Троцкого, несомненно, зачастую лишь повторяют рассказы взрослых, зато они привносят в лениниану искренность и свежесть, искупающие биографические недочеты. И более того: даже если дети что-то и придумывают, то благоговение перед Лениным придает их фантазиям силу подлинной правды - подтверждением этого тезиса, по Троцкому, может судить цитируемое им здесь же детское сочинение о Ленине-рыболове, который и сидя с удочкой на берегу реки неизменно размышлял о том, как улучшить жизнь рабочих и крестьян. И так оно, конечно, и было, заключает Троцкий, вне зависимости от того, удил при этом Ленин рыбу или нет .
В глазах детей, чьи сочинения цитировал Троцкий, биография Ленина была полна занимательных приключений и происшествий, участниками которых не прочь были бы стать и сами мемуаристы. Собственно, и сама биография Ленина могла становиться предметом детской игры - об этом можно судить по занятной книжке "Дети о Ленине", выпущенной в том же 1924 году, и представлявшей "материалы детского творчества, разговоров и игр, собранных в дошкольных учреждениях Москвы". Судя по этим материалам (не верить которым, как кажется, нет оснований), одна из игр, разыгравшаяся малышами в траурные дни, была "игрою в Ленина", а точнее, игрою в похороны Ленина. Дети по очереди изображали Ленина в гробу, а мимо гроба шли соратники вождя: "- Ты, Вася, - Калинин, Миша - Каменев, а я - Троцкий, у меня повязки на руке. - А девчонки зачем? - замечает Валя. - Пускай. Это - жена и сестра Ленина" .
В 1925 году юный читатель получил еще одну книжку, ставшую главной или, во всяком случае, наиболее авторитетной книгой детской ленинианы, - тоненькую брошюрку "Детские и школьные годы Ильича", написанную старшей сестрой Ленина Анной Ильиничной Ульяновой (в замужестве Елизаровой). В семи лаконичных главках, составивших воспоминания сестры Ленина, маленькому Володе посвящены преимущественно три первых главы, рисующие будущего вождя революции бойким малышом, любителем шумных игр и беготни. Истории о Ленине-ребенке, рассказанные Анной Ильиничной, стали позднее тем, что лингвисты называют прецедентными, а проще говоря - общеизвестными и почти фольклорными текстами советской культуры. Советские дети узнавали из этой книжки о том, что маленький Володя поздно научился ходить и иногда хлопался головой об пол (да так, что мать боялась, как бы он не стал дурачком), как однажды он открутил ноги у подаренной ему игрушечной лошадки и сломал у старшей сестры подаренную ей линейку, как он лазил по деревьям и катался на коньках, играл в крокет и командовал младшей сестрой Олей, загоняя ее под диван. Любовь к чтению не мешала Володе грызть подсолнечные семечки, ловить птиц и рыб, а однажды едва не утонуть, свалившись в канаву .
Самыми известными, благодаря их позднейшему пересказу у других авторов детской ленинианы, стали три истории о маленьком Ильиче: о том, как маленький Володя, незаметно от матери, готовившей яблочный пирог, съел яблочные очистки, а пристыженный ею, "расплакался и сказал, что больше так делать не будет" ("- И действительно, - говорила мать, - он больше ничего не брал тайком"); о том, как он разбил графин и, испугавшись сказать правду сразу, потом все-таки нашел в себе силы сознаться в своем проступке; и как он потешался над своим меньшим братцем Митей, пугая его страшной песенкой про "Козлика" ("Напали на козлика серые волки").
Книжка Ульяновой (во всяком случае - ее пятое издание, вышедшее в 1931 году совместно в ОГИЗе и "Молодой гвардии") была проиллюстрирована знаменитыми впоследствии фотографиями Володи-ребенка, семьи Ульяновых и Володи-гимназиста, причем первая из них (помещенная поверх красного фона обложки) была уже характерно отретуширована: вопреки оригиналу, изображавшему четырехлетнего Володю вместе с его младшей сестрой Олей, на фотографии остался он один - ангелоподобный ребенок с высоким лбом и вьющимися кудрями .
История с яблочными очистками, разбитым графином и особенно с поддразниванием младшего брата удачно очеловечивала ангельский облик будущего вождя революции и представляла его, по выражению того же Маяковского, "обыкновенным мальчиком" . Занимавший мемуаристов и, несомненно, интересовавший читателей 1920-х годов образ Ленина-человека обретал в данном случае вполне "этиологическое" звучание - в характере маленького Володи читатели могли прозревать не только будущую биографию Ленина, но и будущую историю России. События детской жизни Ильича объясняли последнюю не в трансцендентальном, но антропологическом и потому общепонятном ключе - как историю того, кто ее совершил. Такая история представала историей ленинских поступков, а не только происшествий, историей личности, а не только неведомых исторических законов. Можно сказать, что в определенном смысле детская лениниана противостояла доктринальной марксистской историософии, настаивавшей на необратимости исторического процесса, так как делала саму историю доступной для увлекательного рассказа (в соответствии с англоязычным каламбуром, связывающим history и story) о живых людях и их поступках, или, выражаясь языком старинной историографии, о героях и их деяниях .