В 1944 году Н. М. Элиаш, занимавшаяся колыбельными песнями с конца 1920-х годов, защитила диссертацию "Русские народные колыбельные песни. Опыт классификации фольклорного жанра". Классификация колыбельных, по рассуждению Элиаш, предполагает их "стадиальное" изучение (напоминающее о языковедческих принципах Н. Я. Марра, восторжествовавших к этому времени в советской фольклористике) с акцентом на семантику доминирующих в них образов и мотивов. Если в прошлом такие доминанты предопределялись упоминанием Сна и Дремы, Кота и Гули, то теперь - советской тематикой, демонстрирующей новую "стадию" в развитии колыбельного жанра . Рассуждениям Элиаш и ее коллег об особенностях советского фольклора во второй половине 1940-х годов сопутствовали заявления поэтов и композиторов о необходимости создавать массовые песни с опорой на народную традицию . К тому же призывались композиторы, писавшие музыку для детей и обязанные прежде всего помнить о ее идеологической роли - служить делу коммунистического воспитания и (по меньшей мере) давать навыки первичного музыкального образования . Собственно, и сама народная традиция видится отныне исходной для определения понятия песенной эстрады и эстрады вообще (так, если в первом издании Большой Советской энциклопедии местом возникновения эстрады называется Франция, то во всех последующих изданиях БСЭ - народная культура) . Предполагается, что советская песня должна быть "близка народно-ладовому характеру, лирична и любима широкими массами", а песенные стихи писались так, чтобы "ритм каждой строфы <…> был одинаковым, и чем проще ритм стиха, тем многообразнее возможности композитора", поскольку "гениальность народной песни лежит в ее предельной простоте" . За этими пожеланиями несложно увидеть, конечно, и колыбельные песни, демонстрирующие как раз перечисленные особенности - синтаксическую повторяемость и просодическую простоту (узкий диапазон напева, ладофункциональную однозначность мелодических фигур, речевой характер интонирования и т. д.) - и вместе с тем такие черты, которые могут считаться общими для фольклорной песенной традиции .
Исследования в области психологии восприятия музыки показывают, что интерпретативная абстрактность музыки не препятствует разным людям истолковывать музыкальное произведение (и тем более музыкальный жанр) сходным образом . Применительно к фольклорной традиции такое сходство может считаться основополагающим не только в плане рецепции, но и в плане воспроизведения самой этой традиции - будь это традиция "чистой" музыки или (как это обычно имеет место в фольклоре) также традиция ее ситуативно-поведенческого и дискурсивного, словесного сопровождения. Коммуникация колыбельного исполнения является изначально приватной, а сами колыбельные песни - одна из составляющих той сферы эмоционального и дискурсивного воздействия, которая, по мнению социальных психологов, может считаться определяющей для формирования детского характера. Это область первичного "семейного фольклора" или "семейного нарратива" . Медиально-публичное пространство радиоэфира, концертного зала и/или кинотеатра делает ту же коммуникацию предельно публичной. "Семейный фольклор" становится в этих случаях общественным, "семейный нарратив" - общенародным. Выражение нежных чувств к ребенку санкционируется коллективно и идеологически, а сама сфера идеологии оказывается открытой для ответной интимности. Идеологизация интимного и интимизация идеологического содержания не ограничиваются при этом, конечно, исключительно колыбельными песнями. В ретроспективной оценке песенного репертуара сталинской эпохи Н. П. Колпакова категорически и не без оснований указывала на "одно из существенных отличий современной народно-песенной лирики от традиционной":
Новая песня не делится на такие же четкие тематические рубрики, какие были в старой <…> Мотивы повседневных, бытовых, личных эмоций неразрывно слиты в ней с мотивами и темами общественно-политической жизни страны: лирическое обращение к вождю советского народа - Коммунистической партии Советского Союза - соединяется с темой прославления родных краев; тема советского патриотизма - с любовной лирикой <…> В мир прежних, более или менее замкнутых индивидуальных эмоций теперь входит тема более глубокого общественного значения .
Примеры, которые могли бы проиллюстрировать выводы Колпаковой (если отвлечься от того, насколько они соответствуют народной традиции песенного репертуара), обнаруживаются в СССР и помимо песенных жанров. Однако музыкальная составляющая советской культуры способна поразить экстраординарным сочетанием всеприсутствия и назойливости. Старый тезис Иоганна Дройзена о том, что музыка служит пониманию истории лучше, чем письменные хроники, не кажется при этом ни экстравагантным, ни устаревшим. События советской истории озвучивались музыкальными произведениями и песенными текстами, которые искушают пониманием именно того "духовного содержания истории", о котором писал Дройзен (а вслед за ним - "музыковедствующие" интеллектуалы, увидевшие в музыке плодотворный объект социологических, философско-герменевтических и антропологических интерпретаций исторического процесса ). В терминах "массовой культуры" повседневную жизнь советского человека и в самом деле легче представить без книги, чем без звучащего слова - хотя бы потому, что музыка и песня составляли "слуховой" фон, игнорировать который было несопоставимо сложнее, чем призывы к чтению. Советский человек попросту не мог не слышать советские песни: они звучали по радио, со сцены, с киноэкрана, из уличных громкоговорителей. Пропагандистский статус песни на протяжении всех лет советской власти был исключительно высок. Все сколь-либо значимые события официальной истории СССР находили для себя музыкально-песенное выражение: революция, Гражданская война, стахановское движение, сталинская Конституция, борьба с "врагами народа", Отечественная война, послевоенное восстановление страны, освоение целины, партийные съезды, запуск первых спутников, полеты советских космонавтов и т. д. В постепенном наращении песенного контекста повторение и варьирование тех или иных мотивов можно считать родственным и во всяком случае вторичным по отношению к повторяющимся мотивам советской пропаганды. Однако в музыкально-песенной индустрии такие повторения задавали не столько рациональные, сколько эмоциональные акценты в восприятии тех или иных исторических событий. Музыкальная специфика в этих случаях соотносилась с эмоциональным разнообразием самой советской культуры, по-разному санкционировавшей "права и обязанности" советской аудитории на патетику, трагедию, сентиментальность, юмор и т. д. Именно песенные жанры, как никакие другие, демонстрируют в этих случаях масштабы медиальной среды, в которой частная жизнь советского человека непосредственно и в буквальном смысле гласно соотносилась с жизнью всего советского народа. Субъективный опыт предстает при этом не просто социализированным, но и предельно идеологизированным, заставляя считаться с тем, что жизнь со всеми ее радостями и горестями - это лишь то, что санкционируется коллективом и олицетворяющей его властью.
Замечательным примером на этот счет может служить сталинское высказывание 1935 года о том, что "жить стало лучше, товарищи, жить стало веселее". Слова Сталина (сказанные в связи с отменой в стране карточной системы и заявленного увеличения снабжения населения хлебом, мукой и крупами, создающего "благоприятные условия для дальнейшего роста благосостояния рабочих и крестьянских масс") были незамедлительно восприняты в перформативном и санкционирующем смысле. "Количество" радости, захлестнувшей страну после сталинского резюме, демонстрируется стремительным нарастанием песенного веселья, кинематографического смеха и изобразительного юмора. Основные медиа массовой культуры второй половины 1930-х годов - кино, радио и газета - изобретательно показывают готовность советского человека не только к труду и обороне, но и политически поощряемому задору . Гимном такого задора в 1936 году стала песня В. И. Лебедева-Кумача на музыку А. В. Александрова, в которой слова Сталина зазвучали музыкально-восторженным рефреном:
Звонки, как птицы, одна за другой,
Песни летят над советской страной.
Весел напев городов и полей -
Жить стало лучше, жить стало веселей!Дружно страна и растет, и поет,
С песнею новое счастье кует.
Глянешь на солнце - и солнце светлей.
Жить стало лучше, жить стало веселей! <…>Хочется всей необъятной страной
Сталину крикнуть "Спасибо, Родной!".
Долгие годы живи, не болей.
Жить стало лучше, жить стало веселей!
Из фольклорных жанров веселье советского человека второй половины 1930-х годов лучше других выражают частушки. Частушка, игравшая заметную роль в крестьянском досуге, привлекла к себе предсказуемое внимание советских фольклористов уже в 1920-е годы. Интенсивность этого интереса не в последнюю очередь определялась задачами идеологической цензуры, оправданной уже в том отношении, что именно частушка в наибольшей степени выражала протестные настроения сельского населения до- и послереволюционной России . В начале 1930-х годов фольклористическая работа в деревне подразумевает не только запись частушек, но и пропагандистскую работу с их исполнителями. Среди примеров такой работы - учебный план 1935 года для занятий со словесниками на конференции-семинаре частушечников, специально посвященный "принципам художественного и идеологического отбора словесных текстов частушек". Главная цель такого отбора заключается в умении отсеить из репертуара "кулацкую частушку" со свойственной для нее "злостной критикой социалистического строительства вообще и в частности процесса коллективизации". Распознание в частушке признаков "открытой и замаскированной антисоветской агитации" предполагает при этом бдительное внимание к тому обстоятельству, что "в кулацких частушках могут быть использованы самокритические советские частушки в клеветнических целях, где отдельные неполадки истолковываются как явления типичные для социалистического строительства в целом". Помимо "кулацкой частушки" проявления "антисоветских и несознательных" настроений содержат "мещанская", "блатная" и "хулиганская" частушки, исполнение которых должно отслеживаться так же бдительно, как и любые формы "кулацкой агитации" ("здесь, - поясняется в скобках, - следует использовать наблюдения местных партийных органов") .