Болезнь Л. И. Брежнева, по всей видимости, продолжалась до конца февраля 1975 г. 2 марта A. C. Черняев записал: "На последнее заседание Политбюро неожиданно пришел Брежнев. Не ждали". Поскольку заседания Политбюро проходили по четвергам, в данном случае речь идет о заседании 27 февраля. Это дает основание предполагать, что Л. И. Брежнев болел около двух месяцев.
Не исключено, что именно к этому времени относится эпизод, о котором поведал в своих мемуарах A. A. Громыко. По его словам, однажды он с Ю. В. Андроповым "договорились намекнуть Брежневу" на желательность его ухода с поста генсека. Однако Леонид Ильич никак не отреагировал на этот намек.
Между тем именно тогда впервые в обществе почти открыто заговорили о возможных переменах на вершине власти, в связи с чем в качестве его преемника молва стала называть Григория Васильевича Романова. В это время ему было 52 года, он уже пятый год руководил Ленинградским обкомом КПСС, с 1973 г. был кандидатом в члены Политбюро.
И почти сразу же появились слухи, будто бы Г. В. Романов живет как барин и свадьбу дочери устроил не где – нибудь, а в Таврическом дворце, причем для этого использовал царскую посуду чуть ли не времен Екатерины II. Как потом выяснилось, эти слухи не имели под собой никакого основания. От кого они исходили, можно только предполагать.
К весне 1975 г. Л. И. Брежнева поставили на ноги. Но когда 28 июля того же года он отправился в Хельсинки, его сопровождала специальная "реанимационная бригада".1 августа состоялось подписание Заключительного акта Хельсинкского совещания, после чего уже 2-го числа советская делегация вернулась в Москву, "…на международном совещании в Хельсинки, – вспоминал фотограф Л. И. Брежнева, – ему стало плохо. После этого приступа он болел чуть ли не до начала зимы".
"В Москве, – пишет Е. И. Чазов, – Брежнев был всего сутки, после чего улетел к себе на дачу в Крым, в Нижнюю Ореадну. Все встало на "круги своя". Опять успокаивающие средства, астения, депрессия, нарастающая мышечная слабость, доходящая до прострации. Три раза в неделю, скрывая от всех свои визиты, я утром улетал в Крым, а вечером возвращался в Москву. Все наши усилия вывести Брежнева из этого состояния оканчивались неудачей. Положение становилось угрожающим".
"При встрече я сказал Андропову, – читаем мы в воспоминаниях Е. И. Чазова, – что больше мы не имеем права скрывать от Политбюро ситуацию, связанную со здоровьем Брежнева и его возможностью работать. Андропов явно растерялся… Чтобы не принимать опрометчивого решения, он сам вылетел в Крым, к Брежневу. Что было в Крыму, в каком виде Андропов застал Брежнева, о чем шел разговор между ними, я не знаю, но вернулся он из поездки удрученным и сказал, что согласен с моим мнением о необходимости более широкой информации Политбюро о состоянии здоровья Брежнева".
Однако когда в известность об этом был поставлен М. А. Суслов, они вместе с Ю. В. Андроповым решили, "что пока расширять круг лиц, знакомых с истинным положением дел, не следует, ибо может начаться политическая борьба, которая нарушит сложившийся статус-кво в руководстве и спокойствие в стране".
11 сентября A. C. Черняев отметил в своем дневнике: "Все заметнее недееспособность Брежнева. Вернулся из отпуска… 29 августа, но нигде еще не появился, и в ЦК его не чувствуется. А поскольку все сколько-нибудь существенное замкнуто на него, дела стоят".
Между тем его ждал целый ряд уже давно намеченных мероприятий. Характеризуя его график, A. C. Черняев пишет: "Кошта Гомеш, Жискар д’Эстен, съезды в Польше и на Кубе, какой-никакой пленум ЦК…и все на оставшиеся три месяца".
Французский президент Жискар Д'Эстен находился в Москве 15–18 октября. К этому времени Л. И. Брежнева привели в форму, и он более или менее успешно провел с ним переговоры. Затем мы видим Л. И. Брежнева 7 ноября на трибуне Мавзолея, после чего он снова заболел.
"Вернувшийся из Крыма Брежнев, – констатировал Е. И. Чазов, – ни на йоту не изменил ни своего режима, ни своих привычек. И, естественно, вскоре оказался в больнице, на сей раз на улице Грановского. Состояние было не из легких – нарастала мышечная слабость и астения, потеря работоспособности и конкретного аналитического мышления".
Едва только Леонида Ильича положили в больницу, как к нему явился председатель Президиума Верховного Совета СССР Н. В. Подгорный. Однако Е. И. Чазов категорически запретил пускать его к генсеку, заявив, что сейчас Леониду Ильичу нужен покой: "Если Политбюро интересуется состоянием здоровья Брежнева, я готов представить соответствующее заключение консилиума профессоров". Н. В. Подгорный вынужден был удалиться.
Этот визит был неслучайным.
"Подгорный, – вспоминал позднее Г. И. Воронов, – мне говорил: "Мы пытались Брежнева убрать" и "поставить официально вопрос на пленуме".
Мы не знаем, называл ли Н. В. Подгорный Г. И. Воронову, кто именно пытался убрать Л. И. Брежнева. Единственно, что следует отметить, подготовка отставки генсека была невозможна, если в ней не участвовали спецслужбы.
Из интервью Г. И. Воронова явствует, что Ю. В. Андропов (который, как мы знаем, накануне считал необходимым смещение Л. И. Брежнева с поста генсека) прямо или через посредников был посвящен Н. В. Подгорным в его намерения. Причем на эту тему с ним разговаривали "несколько раз". Это дает основание утверждать, что Ю. В. Андропов не отверг сделанное ему предложение и не поставил о нем в известность Л. И. Брежнева, хотя по долгу службы обязан был это сделать.
Как явствует из интервью Г. И. Воронова, Н. В. Подгорный и его соратники посвятили в свой замысел и первого секретаря МГК В. В. Гришина. Причем поскольку с ним тоже разговаривали "несколько раз", это означает, что он тоже не отверг сделанного ему предложения и тоже не поставил о нем в известность Л. И. Брежнева.
До сих пор это свидетельство Г. И. Воронова не привлекало к себе внимания. Между тем оно перекликается с воспоминаниями Е. И. Чазова.
Отметив факт появления Н. В. Подгорного в ЦКБ, Е. И. Чазов пишет: "Я тут же сообщил о неожиданном визите Андропову, а тот Суслову. Между тем события, связанные с болезнью Брежнева, начали приобретать политический характер. Не могу сказать, каким образом, вероятнее от Подгорного и его друзей, но слухи о тяжелой болезни Брежнева начали широко обсуждаться не только среди членов Политбюро, но и среди членов ЦК".
И далее: "При встрече Андропов начал перечислять членов Политбюро, которые при любых условиях будут поддерживать Брежнева. Ему показалось, что их недостаточно. "Хорошо бы, – заметил он, – если бы в Москву переехал из Киева Щербицкий. Это бы усилило позицию Брежнева. Мне с ним неудобно говорить, да и подходящего случая нет. Не могли бы вы поехать в Киев для его консультации, тем более что у него что-то не в порядке с сердцем, и одновременно поговорить, со ссылкой на нас, некоторых членов Политбюро, о возможности его переезда в Москву".
Спрашивается, в каком же качестве член Политбюро, первый секретарь крупнейшей республиканской партии В. В. Щербицкий мог согласиться на переезд в Москву? Только в качестве премьера или генсека. Бывший его помощник В. Врублевский подтверждал факт подобного обращения к В. В. Щербицкому и уточнял, что речь шла не о замене H. A. Косыгина на посту премьера, а о замене Л. И. Брежнева на посту генсека.
Таким образом, Е. И. Чазов фактически признает, что получил от Ю. В. Андропова предложение прощупать возможность привлечения В. В. Щербицкого к "заговору".
Через некоторое время Е. И. Чазов был в Киеве. После того, как он осмотрел В. В. Щербицкого, тот пригласил его к себе на дачу. "Был теплый день, – пишет Евгений Иванович, – и мы вышли погулять в парк, окружавший дачу. Получилось так, что мы оказались вдвоем со Щербицким. Я рассказал ему о состоянии здоровья Брежнева и изложил просьбу его друзей о возможном переезде в Москву. Искренне расстроенный Щербицкий ответил не сразу. Он долго молчал, видимо, переживая услышанное, и лишь затем сказал: "Я догадывался о том, что вы рассказали. Но думаю, что Брежнев сильный человек и выйдет из этого состояния. Мне его искренне жаль, но в этой политической игре я участвовать не хочу".
Когда Е. И. Чазов вернулся в Москву и проинформировал Юрия Владимировича о результатах своей поездки, "тот бурно переживал и возмущался отказом Щербицкого. "Что же делать? – не раз спрашивал Андропов, обращаясь больше к самому себе. – Подгорный может рваться к власти".
Если учесть, что, согласно воспоминаниям Г. И. Воронина, Н. В. Подгорный сам или же через кого-то уже имел разговор с Ю. В. Андроповым на тему об отстранении Л. И. Брежнева от власти, то приведенные слова ("Подгорный может рваться к власти") явно были дымовой завесой.
Почему же так сокрушался Ю. В. Андропов? А потому, что достаточно было В. В. Щербицкому сообщить Л. И. Брежневу о разговоре с Е. И. Чазовым, и на этом карьера Ю. В. Андропова могла завершиться.
"Остается одно, – заявил он Е. И. Чазову, – собрать весь материал с разговорами и мнениями о его болезни, недееспособности, возможной замене. При всей своей апатии лишаться поста лидера партии и государства он не захочет, и на этой политической амбиции надо сыграть".
Спрашивается: а разве Юрий Владимирович приглашал В. В. Щербицкого в Москву для того, чтобы повысить жизнеспособность генсека? Какая же тогда могла быть связь между неудачным обращением к В. В. Щербицкому и подобной запиской?
Напрашивается предположение, что записка должна была не повысить жизнеспособность Леонида Ильича, а отвести подозрения о возможной причастности Юрия Владимировича к подготовке "заговора" против него. Но тогда получается, что, оказавшись перед угрозой разоблачения, Ю. В. Андропов решил "сдать" Л. И. Брежневу некоторых лиц из партийной верхушки, находившихся в оппозиции к генсеку.
Основанием для такого предположения служат следующие слова Николая Викторовича, сказанные им Г. И. Воронову по поводу Л. И. Брежнева:
"Последний раз перед одним из пленумов мы…решили официально поставить вопрос о его уходе. Вдруг мне звонит Брежнев и говорит: "Что ты там затеваешь, я здоров!" Кто-то ему из этой компании докладывал или слушали нас спецслужбы".
В связи с этим привлекает внимание Пленум ЦК КПСС, который состоялся 1 декабря 1975 г. Созванный для утверждения плана развития народного хозяйства и государственного бюджета на 1976 г., он на самом деле был не рядовым. Дело в том, что на нем из ЦК были выведены Г. И. Воронов, А. Е. Кочинян, Я. Насриддинова, В. П. Мжаванадзе, А. Н. Шелепин и П. Е. Шелест.
Факт этот известен. Однако до сих пор никто не обращал на него должного внимания. Между тем избрание в состав ЦК КПСС – это прерогатива съезда. Следовательно, от съезда до съезда члены ЦК КПСС имели своеобразную неприкосновенность. Правда, еще в 1921 г. в партийный устав был внесен пункт, который при определенных обстоятельствах позволял ЦК исключать из своих рядов некоторых его членов.
Что же такого совершили названные члены ЦК КПСС? До сих пор ответа на этот вопрос мы не имеем. Не исключено, что именно их фамилии фигурировали в упоминавшейся записке Ю. В. Андропова.
Вскоре после декабрьского пленума Л. И. Брежнев во главе советской делегации отправился в Варшаву на VII съезд ПОРП. Возглавляемая им делегация выехала из Москвы 6 декабря 1975 г.. На следующий день она прибыла в столицу Польши.
"Я, – рассказывал позднее лечащий врач Л. И. Брежнева Михаил Титович Косарев, – вспоминаю мою с ним первую зарубежную поездку – на съезд Польской объединенной рабочей партии… Мы настолько стали следить за Леонидом Ильичом, чтобы он не злоупотреблял таблетками и был в форме, что он даже дежурному охраннику сделал запись в журнале красным карандашом: "Если Чазов с Косаревым придут меня будить, применить табельное оружие". А ведь на следующее утро надо было идти на съезд".
Съезд открылся 8-го под звуки "Интернационала". Во время пения "Интернационала" Леонид Ильич вдруг начал дирижировать залом, в котором сидели делегаты съезда и гости из других стран. Некоторые решили, что он был пьян. Мы помним, как в таком состоянии через двадцать лет в ФРГ демонстрировал свои дирижерские способности Борис Николаевич Ельцин. Но Леонид Ильич был трезв. Что же произошло? Ответ на него может быть только один – он находился в наркотическом состоянии.
Под впечатлением произошедшего, входивший в состав советской делегации В. В. Щербицкий решил переговорить со своим другом: "Я деликатно, – подчеркивал В. В., – завел разговор о том, что годы идут, сил не прибавляется, пора, видимо, подумать о переходе на покой". "Да, ты что, Володя, – обиделся на меня Леонид Ильич, даже слезы на глазах выступили. – Не ожидал я этого от тебя".
На следующий день, 9-го, Л. И. Брежнев выступил с приветственной речью. И хотя съезд продолжался до 12-го, уже 10-го советская делегация отправилась в обратный путь, 11-го она вернулась в Москву.
Если в конце 1974 г. Ю. В. Андропов и Д. Ф. Устинов считали необходимым подумать о перемещении Л. И. Брежнева с должности генсека, то в 1975 г. их позиция в этом вопросе (по крайней мере, видимая) изменилась.