Не менее странное впечатление производила на публику и американская бегунья Элен Стивенс, которую прозвали "Фултонской вспышкой". Эта высоченная и светловолосая девушка обладала очень низким голосом и угловатой фигурой, а потому многие невольно принимали се за мужчину. Если особенности фигуры она приобрела во время детства, проведенного на ферме в Миссури, то низкий голос был результатом травмы гортани. Ей не всегда удавалось убедить судей и атлетов в том, что она не являлась мужчиной. Дороти Одам вспоминала об одном эпизоде в Олимпийской деревне: "Мы услышали голоса, намереваясь увидеть мужчину, но обнаружили только Элен Стивенс и Стелу Уолш. Элен определенно была мужчиной". В Берлине Стивенс выиграла две золотые медали, в том числе в беге на 100 метров. Несмотря на угловатость, у нее не было отбоя от поклонников, в числе которых был даже Гитлер. К счастью, история сохранила нам детали их встречи. Сразу же после того, как Элен Стивенс получила награду, к ней подошел один из устроителей игр. Он на ломаном английском сообщил, что "самую быструю в мире женщину хочет видеть фюрер". К великому сожалению чиновника, Элен должна была давать интервью прессе, а потому последующие полчаса он провел в смятении и нервозности. Когда общение с газетчиками закончилось, Хелен провели в небольшую комнату, которая располагалась за "трибуной фюрера". Здесь ей пришлось ждать несколько минут. Затем у входа в комнату встало около десяти эсэсовцев. Еще пара сопровождала Гитлера, зашедшего вовнутрь. Не зная, что сказать, Элен Ственс попросила автограф.
Гитлер взял книгу и стал подписывать ее. В этот момент комнату осветила вспышка фотоаппарата. Гитлер буквально взбесился. "Немедленно уничтожьте пленку!" Он сильно толкнул фотографа, от чего тот уронил фотоаппарат. Гитлер, все еще пребывая в плохом расположении духа, сильно пнул технику ногой. Но вспышка ярости была очень недолгой. Фюрер взял себя в руки и начал общение с Элен. Переводчиком в данной ситуации выступал Рудольф Гесс. "Фройляйн очень похожа на немку. У вас синее глаза и светлые волосы. Вы очень сильная женщина. Канцлер интересуется, являетесь ли вы чистой арийкой". "Нет", - ответила бегунья. "А что вам нравится больше, Фултон или Берлин?" "Господин Гитлер, Берлин прекрасен даже во время дождя". При этих словах Гтлер просто засиял, после этого он пригласил Элен в гости в Берхтесгаден. Американка была вынуждена ответить вежливым отказом. На следующий день Элен Стивенс обнаружила, что фотограф не уничтожил пленку, а фотокамера не пострадала от пинка фюрера, - окрестности стадиона были переполнены открытками, где она была запечатлена во время встречи с Гитлером.
Но Гитлер благоволил отнюдь не всем высоким белокурым спортсменкам, которых обожала публика. Его симпатии обошли стороной прославленную фехтовальщицу Хелену Майер. Она могла бы позировать для плакатов с изображениями идеальных "арийских" женщин, но являлась наполовину еврейкой. Еще в начале 30-х годов она покинула Германию. Когда Олимпиаду стали бойкотировать в США и Германии срочно потребовалось продемонстрировать миру "лояльное" отношение к евреям, то ее убедили вернуться, чтобы принять участие в Берлинских играх.
Хелена вышла в финал, по итогам которого сложилась редкая для Олимпиад ситуация. Распределение мест определялось по набранным очкам. При подсчете выяснилось, что золотую медаль получала Илона Элек-Шахерер, а "серебро" и "бронзу" должны были распределить между собой Хелена Майер и австрийка Эллен Прайз. На награждении публика подарила Майер столько цветов, что их не знали куда девать, - заполненными оказались все вазы и ведра. Находясь на пьедестале, Хелена Майер сделала то, о чем потом не раз сожалела. Когда зазвучал гимн Германии, она вскинула правую руку в "немецком приветствии". Позже еврейские организации не раз обвиняли се в предательстве интересов еврейского народа. Проблема заключалась в том, что Хелена Майер никогда не считала себя еврейкой. Она полагала себя исключительно немецкой католичкой. Парадокс этих соревнований заключался в том, что аналогичным образом себя оценивали другие девушки, стоявшие на пьедестале, - во всех них была частичка еврейской крови, но все они предпочитали быть именно католичками.
Между тем на Олимпиаде продолжали происходить события, которые позже станут настоящими спортивными легендами. Часть из них касалась прыжков в длину. Современные мифы, к формированию которых приложил руку и сам Джесси Оуэнс, говорят о том, что тот смог завоевать свою очередную золотую медаль только благодаря исключительному благородству одного из германских спортсменов. Главным противником Оуэнса в прыжках в длину являлся Карл-Герман Луц Лонг. Это был по-своему выдающийся "арийский" тип - высокий, светловолосый, поджарый. Джесси Оуэнс вспоминал: "Он был выше меня на дюйм, а может, даже на два. Дог был тем редким случаем, когда вы обнаруживаете, что он почти идеален. За тысячи часов потогонных тренировок его тело стало совершенным, когда в действие приводится каждый упругий, как пружина, мускул, сжатый, но готовый взорваться неистовой силой. Он был моим главным противником. Когда я его увидел, то с удивлением смотрел на пего несколько секунд подряд". Что касается "главного противника", то описанием истории с прыжками в длину нередко приукрашивали ситуацию, например, в части того, что якобы Гитлер специально призвал Лонга, дабы тот посрамил "негера". И вообще едва ли у Оуэнса было время, чтобы глазеть на "идеального арийца".
Для начала атлетам надо было пройти квалификационные соревнования, на которых надо было прыгнуть с одной из трех попыток на длину более 7 метров 15 сантиметров. Для Оуэнса с его мировым рекордом 8 метров 13 сантиметров эго не должно было представлять особой проблемы. Однако во время первого прыжка он совершил заступ, а потому результаты первой попытки не были засчитаны. Оставались еще две попытки. Позже Джесси Оуэнс утверждал, что его очень сильно отвлекал один американский репортер, который непременно хотел знать, что думал Оуэнс об отказе Гитлера поздравить его лично. Намекая на то, что фюрер не хотел видеть очередной победы "негера", журналист указывал на пустовавшую трибуну Гитлера. Эта история кажется выдуманной от первого до последнего слова, так как во время Олимпиады 1936 года журналистам не разрешалось общаться со спортсменами на стадионе, да еще во время соревнований. Кроме этого Оуэнс утверждал в своих воспоминаниях, что начал искать глазами Гитлера и, когда убедился, что трибуна пуста, чрезмерно взволновался. Подобные утверждения кажутся не соответствующими действительности. Едва ли спортсмен перед прыжком мог задумываться о каких-то политических проблемах. Во всяком случае, сразу же после соревнований Оуэнс заявил известному спортивному обозревателю Грантланду, что "даже не собирался думать о Гитлере". Как бы то ни было, но Оуэнс совершил второй заступ, и его прыжок вновь не был зачтен. Именно в этой части истории и сформировался миф. Конечно, ситуация была напряженная - если бы у Оуэнса был третий заступ, то его бы сняли с соревнований. В данном случае Луц Лонг гарантированно стал бы олимпийским чемпионом. Но якобы германский спортсмен подошел к темнокожему американцу и дал ему ценный совет - увеличить длину разбега для прыжка. Якобы Луц Лонг даже положил полотенце там, где Оуэнс должен был совершить толчок, чтобы не совершить очередной заступ. В итоге Оуэнс не только смог пройти квалификационные соревнования, но и завоевать очередную золотую медаль.
Спора нет - история красивая, но почти полностью выдуманная. Ни один человек - ни спортсмены, ни репортеры - не видели, чтобы Луц Лонг и Оуэнс хотя бы двумя словами перекинулись за всю Олимпиаду. Никто не видел пресловутого полотенца. Опять же нельзя забывать, что накануне третьей попытки американские репортеры фиксировали буквально каждое движение Оуэпса, а потому было просто невероятно, что они упустили пусть и короткий, но все-таки разговор с "главным противником". Опять же газетчики и судьи должны были обратить внимание на то, что Луц Лонг устанавливает некое подобие дополнительной маркировки. Рис Грантланд изучал площадку для прыжков в мощный бинокль, но не заметил ничего необычного. Свет на версию с полотенцем мог бы пролить сам Луц Лонг, но он погиб в годы Второй мировой войны. По итогам состязаний золотая медаль досталась Джесси Оуэнсу (8 метров 6 сантиметров), серебряная - Луцу Лонгу (7 метров 87 сантиметров), бронзовая - японцу Ташиме (7 метров 7 сантиметра).
Не прошло суток, как Джесси Оуэнс завоевал еще одну золотую медаль - в беге на 200 метров. Во время этих соревнований американский писатель Томас Вульф находился вместе с семьей посла США в Германии Уильяма Додда на трибуне для почетных гостей. Он мог хорошо видеть, как Гитлер крутился из стороны в сторону и постоянно хмурился. Позже Вульф написал: "Оуэнс был черным как смола, но, черт возьми, это же была наша команда, и я находил его прекрасным". Уже из этой записи видно, что белым американцам, присутствовавшим на Олимпиаде, отнюдь не был чужд расизм. Но куда более откровенным был Йозеф Геббельс, который вечером того же дня записал в своем дневнике: "Мы, немцы, выиграли сегодня только одну золотую медаль. В то же самое время американцы завоевали три - причем двое из них были черномазыми. Это грандиозный скандал. Белому человечеству должно быть стыдно. Но разве это могут попять за океаном, в стране, где нет культуры. Энтузиазм фюрера по поводу первых наших золотых медалей полностью улетучился". Геббельс никогда не любил спорт как таковой, а потому же желал, чтобы Берлинские игры закончились как можно быстрее. Подразумевая количество завоеванных Германией медалей, он записал в дневнике: "Ах, если бы Олимпиада закончилась именно сегодня!" Но министр пропаганды прекрасно понимал, что Олимпиада была нужна национал-социалистическому режиму. После первого ее дня, когда германская сборная получила сразу же несколько золотых медалей, его настрой был несколько иным. В дневнике он писал: "Вот результат пробуждения национальной гордости. Я очень рад. Мы вновь можем гордиться Германией". В любом случае Геббельс рассматривал летние игры исключительно как повод, который позволял презентовать миру "новую Германию". Если официальные устроители Олимпиады напрочь отрицали, что она использовалась для пропаганды национал-социализма, то "доктор-малютка" (как иногда за глаза звали Геббельса) придерживался диаметрально противоположной точки зрения.
Еще 30 июля 1936 года, то есть накануне открытия Олимпиады, Геббельс встретился с парой сотен иностранных журналистов в конференц-зале Берлинского зоопарка. Он не пытался запугивать представителей СМИ, наоборот, он был радушен и мягок. На людях он напрочь отрицал, что Германия использовала Берлинские игры для каких-то политических целей. Он публично заявил: "Я могу вас заверить, что дела обстоят совершенно не так. Если бы кто-то пытался использовать игры для пропаганды, то я бы первым узнал об этом. Конечно же Германия хочет показать гостям свои лучшие стороны. Но это жест вежливости, который не имеет никакого отношения к политической пропаганде. Мы хотим вам показать настоящую Германию, а не "потемкинские деревни". Но ни один из иностранных журналистов не попросил, чтобы ему показали концентрационные лагеря. Хотя лагерь Ораниенбург располагался всего лишь в паре десятков километров от столицы рейха. После этой встречи Геббельс записал в дневнике: "Не надо иметь больше талантов, чтобы формировать мировое мнение. Думаю, они что-то могут решать. Я произношу речь. Короткую, бесстрашную, предельно ясную. Удивлен, что мне аплодировало множество людей". Но Геббельс заблуждался - иностранные журналисты очень скептически относились к национал-социалистическому режиму и едва ли одна речь, произнесенная министром пропаганды, могла что-то изменить. Один из обозревателей "Нью-Йорк тайме" позже отмстил: "Немногие согласились с тем, что было сдержано первоначальное обещание и нас не будут потчевать пропагандой".
Политические проблемы могли подниматься не только журналистами, но и спортсменами. Не всегда они это делали гласно. В качестве примера подобного рода безмолвной деятельности можно привести бегуна Сон Ки-Тей (Сон Ки-Чун или Сон Ки Чжун - в некоторых прочтениях). Несмотря на то что он был корейцем, но выступал за сборную Японии, которая оккупировала его страну. Для Сон Ки-Тея бег был одним из способов своеобразной борьбы против японской оккупации. Как-то он сказал: "Японцы могли помешать нашим музыкантам играть наши песни, они могли заткнуть голос нашим певцам, они могли заставить замолчать наших ораторов. Но они не могли помешать мне бегать". Сон Ки-Чун большую часть своей жизни провел в беге. В детстве ему постоянно приходилось бегать за хлебом до пекарни, находившейся в нескольких километрах от его дома. Затем ему приходилось бегать на работу на небольшое предприятие, занимавшееся сельским хозяйством и лесозаготовками. Его друзья направлялись на ту же самую работу на велосипедах, но им не всегда удавалось обогнать Сон Ки-Чуна. Даже во время работы он постоянно бегал по крутым горным склонам вверх и вниз, что дало молодому корейцу неимоверную выносливость. Его спортивные способности были настолько выдающимися, что его скоро заметили и направили учиться в Сеул, в одну из частных школ, где как раз готовили бегунов. В апреле 1935 года спортивный мир потрясло сенсационное известие: ранее никому не известный азиатский атлет смог преодолеть марафонскую дистанцию за 2 часа 26 минут. Это был новый мировой рекорд! Именно после этого японцы настояли на том, чтобы Сон Ки-Чун выступал под новым именем. Ему была "предложена" его японизированная форма Сон Ки-Тей. Однако, уже оказавшись в Берлине, бегун категорически отказывался давать автографы, ставя имя Сон Ки-Тей. Он даже пытался настаивать, чтобы к нему обращались по родному корейскому имени. Забег на марафонскую дистанцию состоялся 9 августа. Как и прогнозировали многие, первым пришел Сон Ки-Чун. Он не смог побить свой собственный рекорд, но его результат все равно был лучшим в мире - 2 часа 29 минут. С отставанием в две минуты вторым финишировал англичанин Эрнст Хапрер. Третьим пришел еще один "японец" Шороу Нан, который на самом деле был корейцем Нам Суп Йонтом.
На финише не обошлось без происшествий. Если Сон Ки-Чун появился на Олимпийском стадионе с хладнокровным лицом, то Эрнст Харпер еле-еле сдерживал гримасы боли. Он очень сильно натер ногу, и одна из спортивных туфель буквально хлюпала, наполненная кровью. Когда англичан финишировал, то он упал на землю. К нему сразу же бросилось несколько человек. Но все они не знали английского, а потому не сразу смогли отнести его в раздевалку, где находились британские спортсмены. Самое парадоксальное заключалось в том, что Эрнст Харпер был шахтером, и когда к нему подошел корреспондент "Ассошиэйтед Пресс", то он первым делом у него попросил сигарету. Журналисту было очень непривычно видеть серебряного призера Олимпиады, одного из лучших европейских бегунов на длинные дистанции с сигаретой в зубах. А тем временем в раздевалке Сон Ки-Чуна ожидал не самый приятный сюрприз. Это были устроившие овацию японские журналисты. Один из них, зарыдав, обнял бегуна: "Мы готовились к этой победе 24 года. И вот мы победили. Это величайший момент в истории Японии". Сон Ки-Чун понял, что лучше было промолчать. Он лишь только передал слова почтения Эрнсту Харперу: "Передайте ему, что он прекрасный человек". Но для Сон Ки-Чуну предстояло новое испытание - это было вручение золотой медали. Когда он стоял на пьедестале, то заиграл государственный гимн Японии. Спортсмен понуро опустил голову. Наверное, он был одним из самых несчастных победителей Олимпийских игр за всю историю их существования. Если верить мифам, то якобы на следующий день Сон Ки-Чун встречался с Гитлером. "Я хотел сказать фюреру, что я человек без родины. Но решил сдержаться. Не думаю, что он понял бы меня, так как вряд ли Гитлера интересовали подобные вещи".
Суббота 8 августа 1936 года должна была стать самым значимым днем в жизни Марти Глайкмана, еврейского спортсмена из сборной США. Он вместе с Сэмом Столлером, Фосм Драппером и Франком Викоффом должен был бежать эстафету 4 по 100 метров. Глайкман полагал, что у их команды были все шансы на успех: Столлер был силен на старте, Глайкман был быстр в беге по прямой, Драппер искусно входил в повороты, а Викофф как ветеран Олимпийских игр мог успешно выйти на финиш. Однако в девять часов утра всех четырех спринтеров к себе в комнату позвали тренеры: Лавсон Робертсон (университет штата Пенсильвания) и Декан Кромвель (университет штата Южная Каролина). В комнате уже находились Джесси Оуэнс, Макинтош Робинсон и Ральф Меткалф. Двух бегунов ожидало неприятное известие. Тренер сборной США решил поменять Глайкмана и Столлера на Меткалфа и Оуэнса. Предполагалось, что немцы могли выставить на эстафеты более сильных спринтеров, нежели ранее. Глайкман был словно поражен молнией: "Тренер, нет никаких оснований полагать, что немцы могут хоть как-то соперничать с нами". Действительно, до этого момента самым успешным немецким спринтером был Бохмайер, которого могли обойти и Столлер, и Глайкман. Последний и слышать не хотел о замене: "Мы можем проиграть только при одном условии, если уроним палочку". Кроме этого он не мог понять, как можно было ставить на это соревнование Оуэнса и Меткалфа, которые не имели ни малейшего навыка в передаче эстафетной палочки, что было не менее важно, чем скорость бега. Но американские тренеры были непреклонны, даже несмотря на то, что сам Оуэнс не был уверен в своих силах. "Я уже выиграл три медали и изрядно устал, позвольте ребятам бежать. Дайте им шанс". Позже Глайкман утверждал, что эти просьбы не были искренними, а сам Оуэнс очень хотел завоевать четвертую золотую медаль. Кроме этого Глайкман считал, что их не допустили до соревнований, так как они были единственными евреями среди американских спринтеров. Даже строилась версия о заговоре, составленном Эйвери Брэндеджом, который не особо и скрывал свой антисемитизм. На первый взгляд в этой версии не было никакого смысла, но если учесть, что американцы с большой долей вероятности могли завоевать "золото", то присутствие сразу же двух евреев на пьедестале Берлинских игр могло поставить Брэндеджа в "весьма неудобное положение".