Решительность требований, высказанных так публично и смело в лицо деспотическому владетелю Хорезма, произвела свое действие. Высокомерный тон, с которым говорил хан, мгновенно исчез, голос его понизился и, гордый до того времени, Аллакул стал убедительно просить Никифорова пробыть в Хиве еще 25 дней и принять участие в охоте, на которую хан предполагал скоро отправиться и которая, доставляя случай обозреть часть ханства, в сущности служит владельцу только предлогом для объезда страны, с целью произвести разбор всех главных жалоб и ревизию управления. Для всякого другого агента представлялся при этом случай удобный как для короткого сближения с ханом, не стесняясь придворным этикетом и советниками, так и для поддержания того благоприятного для нас впечатления, которое произвела на Аллакула декларация; но для Никифорова это было невозможно: при его привычках он только потерял бы и последнюю дозу уважения, приобретенную с таким риском, - это ли сознание, или просто болезнь, заставили агента нашего отказаться от участия в ханской охоте.
9 октября хан возвратился с охоты и, по требованию агента, принял его в аудиенции 11 числа. Удовольствия ли охоты, известие ли о разбитии шедших на Хиву персиян туркменами близ Аракса, а может быть, и другие, неизвестные нам обстоятельства изгладили в хане впечатление последней декларации. Аллакул принял прежний тон и начал с вопроса, по какому праву последнее объявление сделано ему от имени оренбургского военного губернатора. На ответ агента, что оренбурский военный губернатор на то уполномочен и действует мыслями и волею царя, хан категорически заявил, что ему нельзя уступить реки Сыра, что прежде он ошибался, настаивая на границе по pp. Эмбе, Иргизу и Тургаю, и что теперь он считает границею России р. Урал!
Агент, именем Государя, уступил Хиве левый берег Сыра, если хан примет прочие условия, и прибавил, что если Государь Император изволить признать нужным занять правый берег Сыра, то займет его и без согласия хана.
- Как Бог велит! - ответил хан.
- Есть русская пословица: на Бога надейся, но и сам устраивай все к лучшему; не всегда Бог принимает неосновательную сторону слабых, но часто помогает правоте сильных, - парировал агент.
Далее Никифоров соглашался признать туркменские племена принадлежащими Хиве, если бы она заключила прочный союз с Россией, но прибавил, что весь восточный берег Каспийского моря должен быть достоянием России, потому что Хива никакого флота на Каспии не имеет и иметь не будет. Берег же нужен нашему правительству для прекращения захвата людей, для чего учреждается гребная флотилия, которая, осматривая берег, будет делать высадки для истребления лодок туркменов и отдаления их от берегов. А чтобы этих действий Хива не признавала неприязненными со стороны русских, необходимо признать восточный берег моря, на 15 или 20 верст в глубину степи, достоянием России.
Хан обещал прочесть вновь сделанные ему условия и тем заключил аудиенцию. По случаю наступившего магометанского поста агент более не видался с ханом до самого отъезда.
Желая опровергнуть справедливость главного нашего требования относительно подчинения киргизов, хан тайно созвал в Хиву семь преданнейших и почетнейших из них (в том числе и разбойника Юламана Тлянчика), чтобы они лично подтвердили Никифорову, что не считают себя русскими под данными. Этих киргизов собрали в одну из комнат ханского дворца и пригласили агента объясниться с ними в присутствии мехтера, Куш-беги и Диван-беги.
Мехтер, объяснив цель собрания, просил киргизов объявить агенту, считают ли они себя подданными России и следует ли ей уступить Сыр-Дарью. Первый начал говорить Султан Джангазы (чиклинец); он утверждал, что Россия не займет Сыра потому, что она действует вяло и медленно, как баба, и потому, что Сыр-Дарья слишком далеко от Урала. Затем другой чикинец Рахман-Кул, подтвердив слова Джангазы, прибавил, что Россия ежегодно почти посылает в степь войска для грабежа киргизов и отнимает у них земли, чего бы, конечно, не делала, если бы киргизы были ее подданными. Наконец, баколинец Юсуп Сарымов заключил тем, что киргизы, как магометане, никогда не могли вступить в подданство христианской империи.
Никифоров возражал на это, что, будучи прислан императором для переговоров с ханом, считает неприличным объясниться лично с государственными преступниками, изменниками империи, а потому предоставляет обличение их лживых речей Айтову, говорившему, конечно, по заранее приготовленной агентом программе.
Объяснив историю присяги киргизов на подданство России, сравнив положение киргизов наших с теми, которые зависят от Хивы, и опровергнув религиозное убеждение примером турецкого султана, Айтов перешел затем к объяснениям поочередно с каждым из присутствующих.
- И кто же ныне, - говорил он, - берет на себя отречься от лица всего народа от подданства России? Ты ли, Джангазы? Но ты родился в России, от отца, который был не только подданным ее, а даже в службе императора, достиг звания майора и, только сделавшись преступником, постыдно бежал из Оренбурга от бесчестия и наказания.
В том же духе было сказано Рахман-Кулу, Юламан Тлянчику и Юсупу Сарымову, которым указано на их предков, присягавших в разное время России, указано на их собственное вероломство и измену.
- Слишком долго было бы, - прибавил в заключение Айтов, - обнаруживать клятвопреступничество прочих присутствующих; но молчание их служит лучше моих слов уликою. И вот кто созван теперь, чтобы подтвердить права хивинского хана! Не могу, однако же, скрыть особого презрения своего к двум лицам: к тебе, Каип-Гали, и к товарищу твоему Джангазы. Не стану исчислять тебе вероломства и предательства, заставившие тебя бежать из России; вспомните только, султаны, что предки ваши властвовали в этой Хиве, сидели на престоле того же хана, который вызвал вас ныне на рабское унижение и позорное клятвопреступничество в пользу незаконных притязаний своих.
Слова эти произвели сильное впечатление на присутствующих, и смущенный мехтер обратился к тляукабакцу Умер-Али, спрашивал его, что должен он сказать о решении собрания хану. Втайне преданный нам Умер-Али отвечал:
- Я и прежде говорил вам, что собрание это бесполезно, что бесславно Хиве, крамольничав против России, теперь, для примирения с нею и сохранения выгод своих, выставлять на жертву киргизов; слова мои оправдались, и позвольте нам, по крайней мере, не оставаться здесь долее.
Так кончилось собрание. Оно произвело весьма невыгодное для хана впечатление на киргизов, из коих многие после совещания старались сблизиться с Никифоровым и приобрести прощение России. Что касается хана, то и после диспута Айтова он нисколько не делался сговорчивее; одно назначение в Хиву постоянного русского агента не встретило с его стороны препятствий, особенно когда он узнал, что должность эту будет исполнять мусульманин Айтов. Хан при этом изъявил только желание иметь и своих поверенных в Астрахани и Оренбурге, для защиты купцов по делам с таможнями, на притеснение которых он нередко жаловался.
После долгих совещаний в тайных собраниях у хана решено было наконец не давать Никифорову окончательного ответа, а отправить в Россию своих посланцев с другими, предлагаемыми ханом условиями. Вслед затем последовало всенародное объявление Диван-беги в караван-сарае о том, что хан не хочет слушать ни военного губернатора, ни агента.
После такого решения Никифоров счел за лучшее оставить Хиву, тем более что в последнее время с миссией все равно никто уже не хотел входить в сношения…
Таким образом, договора с Хивою заключить не удалось. Жалеть, однако, об этом нечего, так как Хива не считала никакие договоры ни во что! Тем не менее возложенную начальством на него задачу Никифоров не выполнил…
Прощание хана с агентом было довольно дружелюбно. При этом Никифоров сделал еще одно предложение: послать кого-либо из чиновников ханских в Россию для ознакомления с могуществом империи, ее войском и торговлею, на что Аллакул, однако же, не согласился, ответив: "Когда будем друзьями, то это сделаем".
Отпуская миссию, хан, по правилам восточной вежливости, одарил ее не только вещами, но и деньгами. Так, агенту были присланы в подарок аргамак, седло, парчевой халат и 200 тиллей; Айтову - аргамак, седло, парчевой халат и 150 тиллей, письмоводителю - 30 тиллей, двум топографам, пяти купцам и уряднику - по 10 тиллей, 10 казакам - 5 тиллей каждому и всем по халату. Считая к этому наем верблюдов для обратного следования миссии и кормовые деньги, получим, что все издержки хивинского правительства на содержание ее простирались до 1037 тиллей или до 4000 руб. сер.
27 октября миссия выступила в обратный путь. От Айбугира Никифоров с догнавшими его вновь назначенными посланцами Вуиз-Ниязом, Ишбай-Бабаевым, с 16 чел. свиты и 7 освобожденными пленными, направился через Устюрт к крепости Сарайчиковской, куда прибыл через 30 дней, 2 декабря.
Айтов остался в Хиве в качестве постоянного агента. Но не прошло и двух дней после отъезда миссии, как мехтер прислал сказать Айтову, что хан не изъявляет согласия на пребывание его в Хиве и даже не решается отпустить его в какое-либо другое владение, а просит отправиться в Россию. Айтов не нашел возможным долее оставаться в Хиве и, нагнав миссию на Айбугире, направился оттуда, вместе с топографом, по западному берегу Арала и далее через Чушка-Куль к Оренбургу, куда и прибыл 11 декабря. Таким образом, посольство Никифорова не достигло ни одной из предположенных целей.
Огорченный неудачей, истомленный недугом, Никифоров, возвратясь в Оренбург и не застав там Перовского, был вытребован в С.-Петербург для личного доклада о своем поручении, но на дороге, в одном селе Симбирской губернии, под Сызранью, заехал к матери, слег в постель и после двухнедельной болезни скончался 27 января от разрыва сердца. Бумаги его опечатали, но никакого толку не добились: покойный дневника не вел, писал карандашом какие-то заметки на клочках бумаги, да и то шифром… Так бесплодно и бесполезно погибли все надежды Перовского на этого человека!
Глава VI
Хан Аллакул, прекратив все сношения с Никифоровым, оставил таким образом нерешенными вопросы о разграничении и торговый - единственные, из-за которых было послано посольство. Не желая, однако же, разрыва с Россией, он отправил с Никифоровым своего посланца Вуиз-Ниязбая, который и прибыл со свитою из 16 человек в Оренбург 12 декабря 1841 г., а 19 февраля 1842 г. отправлен с 4 человеками свиты в Петербург для представления Государю письма хана.
В письме этом хан уверял "хорошего и доброго своего друга, верного и старинного своего приятеля, что подданные наши, вкушая в тишине плоды древа нашего правосудия, наслаждаются в саду наших щедрот и милостей истинным счастием"… что поэтому "на зеркале нашего сердца не видно пыли неудовольствия или смущения, и нет в нем никаких мрачных отражений", что "постоянное желание нашего сердца состояло в том, чтобы Хива и Россия по прежнему (sic) составляли один народ и одно царство"… "что ныне, благодаря Создателя, это чистое желание наше исполнилось, так как со стороны самодержавного прибежища правосудия к нам прибыл, на правах посла, высокостепенный капитан Никифоров, доставивший через наших придворных присланное с ним дружественное письмо, каждое слово которого выражало дружбу, а каждая буква взаимную приязнь". 10 марта посол прибыл в Петербург, был представлен ко Двору, но оказалось, что он никаких полномочий не имел для ведения переговоров, а потому 9 мая его отправили в обратный путь, со щедрыми подарками, с грамотою от Государя к хану. С послом отправлен был состоявший при Перовском для поручений кавалерийский подполковник Данилевский, на которого и возложено было окончить так неудачно начатые Никифоровым переговоры.
В состав новой миссии был назначен натуралист Базинер, чиновник пограничной комиссии Григорьев и 2 топографа-офицера, с конвоем из 20 казаков, под командой хорунжего Кипиченкова. В числе подарков, отправленных с Данилевским, была между прочим и четырехместная карета-ландо, с парою лошадей в золоченой сбруе, предмет давнишних желаний хана. Кроме кареты, везли: орган, часы с кукушкой, канделябры, бархат, атлас. На расходы Данилевскому выдано было 5000 червонцев; в том числе на подарки 700 и на непредвиденные расходы 989.
По инструкциям министерства иностранных дел, Данилевский должен был стараться внушить хану доверие к бескорыстным видам России и утвердить в Хиве наше нравственное влияние, а потому агенту предписывалось не затрагивать щекотливого вопроса о границах и настаивать только на понижении пошлин русских товаров до нормы в 5 % с объявленной цены. Если бы, впрочем, представился удобный случай, то агенту разрешалось определить нашу границу с Хивою по р. Сыр-Дарье, северному берегу Аральского моря и северному Чинку до Каспия.
Кроме того, агент должен был согласить хана на принятие в Хиву нашего консула и на освобождение 1500 персидских невольников, о чем персидский шах просил наше правительство.
Так как шах серьезно готовился к войне с Хивою из-за торговли персидскими невольниками, то в деле улажения этого вопроса приняла участие и Англия, которой особенно не желалось допустить Хиву до падения.
Общими усилиями представителей России и Англии удалось наконец склонить персидского шаха повременить военными действиями и послать в Хиву посла, придав к нему чиновника английской миссии Томсона, который имел исключительное поручение стараться об устройстве дела о персидских невольниках и которому положительно воспрещено было вмешиваться в переговоры нашего агента с ханом по делам, до России касающимся.
Нет никакого сомнения, что Англия только придралась к случаю, чтобы послать своего агента следить за нашим и по возможности мешать ему.
Никакого особенного интереса персидские пленные для Англии не представляли. Очевидно, это был только предлог.
Кроме инструкций Данилевский был снабжен грамотою от высочайшего имени и письмом вице-канцлера.
Выбор Данилевского, человека весьма обходительного, светски образованного и к тому же с замечательным даром слова, был тем более удачен, что новому агенту предстояло изгладить в умах хивинцев неприятное впечатление, оставленное Никифоровым.
Назначение в миссию опытных топографов-офицеров указывало, что одной из целей миссии была подробная съемка пройденного пути и окрестностей Хивы… Очевидно, что и в этом отношении посольство Никифорова оказалось несостоятельным.
Данилевский был полной противоположностью Никифорова. Первый - высокий, красивый, вежливый; второй - маленький, невзрачный, грубый, да еще и выпивоха!
Сборы в Хиву затянулись благодаря обычной медлительности Обручева, и только 1 августа 1842 г. миссия выступила из Оренбурга, через Эмбу и Устюрт, вдоль западного берега Аральского моря. На 43-й день пути она вступила в пределы ханства. Хан в это время вел войну с Бухарою, и посольству пришлось подождать несколько в Таш-Аузе.
19 октября миссия въехала в Хиву; 29-го возвратился хан, который на другой же день прислал поздравить агента с приездом и извинился, что по усталости не может еще дать аудиенции, но когда Данилевский выразил желание быть принятым в тот же день, то хан согласился и принял его вечером.
После обычных приветствий хану были вручены, чрез мехтера, Высочайшая грамота и письмо, а затем поднесены подарки. Узнав о карете, хан вышел полюбоваться ею, но влезать в нее долго не решался, пока верх не откинули, превратив карету в коляску. Когда миссия удалилась, хан вздумал покататься у себя во дворе, но, к общему удивлению, карета еле шла. Припрягли еще несколько лошадей - не помогает. Послали в миссию нашу за русским кучером, и тот разъяснил причину: уходя, он надел на колеса тормоз, а не сказал слугам хана, для чего это, не показал, как снять.
Когда тормоз сняли, то удовольствию хана не было границ. Выезд его в город сопровождался особенной торжественностью и доставил большое развлечение народу. Данилевскому предоставлено было назначать самому дни аудиенций, давая только каждый раз знать о том хану через мехтера.
Второе свидание, по случаю болезни Аллакула, состоялось только 10 ноября. Хан был весьма уступчив и высказал желание приобрести приязнь России. Но это свидание было последним: 23 ноября хан скончался, а 25-го на ханство вступил сын его Рахим-Кули-Инах.
Умер хан, собственно говоря, между 15-ми 20-м, но приближенные скрывали это, пока прискачет из своего удела наследник. Это было сделано во избежание волнений из-за наследства и междоусобия среди других сыновей и родственников покойного. 23-го числа наследник прискакал, и тогда только было объявлено о смерти его отца. Молодой хан принял Данилевского свысока, ждал для себя особых подарков, которых достать было неоткуда, и не считал для себя обязательными обещания своего предшественника. Потом, однако же, он переменил тон, но все-таки объявил, что постоянного политического агенства у себя не допустит, а что касается персиян, то выразил удивление, какое русским до них дело.
Вскоре явился к Данилевскому, тайком, некто Сергей-ага, начальник хивинской артиллерии. Это был беглый фейерверкер с Кавказа: он убил своего батарейного командира и бежал к горцам, а от них в Хиву. В 1830 году он исправил все пушки, оставшиеся после Бековича, сделал лафеты и передки, отлил ядра и таким образом составил батарею, которой и командовал.
Он сообщил Данилевскому, что всю русскую миссию собираются зарезать, как Бековича. Данилевский тотчас отправился к мехтеру, просил собрать министров и сказал им, что дольше ждать конца переговоров не хочет и выступает завтра же. Проводов и охраны в пути ему не нужно. Объявил им именем великого Белого царя, что за малейшее оскорбление кого-нибудь из русских камня на камне не останется в Хиве. "Русские уже четвертый раз в гостях у вас и дорогу к вам знают, и если придут с оружием, то вам не удастся уже обмануть их, как сделали ваши деды с князем Черкасским".