Лора была вне себя от яростного презрения. Чем больше она думала о своих посетительницах и об их нелепом разговоре, тем сильнее чувствовала себя оскорбленной; и однако она признавалась себе, что если придется выбирать между двумя противоположными разновидностями здешней аристократии, то в конечном счете из чисто деловых соображении лучше держаться выскочек. Она приехала сюда, в Вашингтон, только для того, чтобы достичь определенной цели, достичь во что бы то ни стало, - и эти люди еще могут быть ей полезны; а уж ископаемые никак не одобрят ее планов и замыслов, это ясно. Если дойдет до выбора, - а рано или поздно выбирать, пожалуй, придется, она примет решение без большого труда и без особых угрызений совести.
Но самой аристократической из трех вашингтонских каст и притом куда более могущественной, чем две остальные, была аристократия средних слоев. Ее составляли семьи общественных деятелей чуть ли не всех штатов представителей как исполнительной, так и законодательной власти, людей, чья репутация долгие годы оставалась незапятнанной как в их родных краях, так и в столице. И сами эти люди и их семьи были чужды всего показного; образованные, с утонченным вкусом, они мало интересовались двумя другими слоями столичной знати, - они невозмутимо вращались в своей собственной достаточно широкой сфере, уверенные в своей силе, сознавая, сколь могущественно их влияние. Им незачем было старательно соблюдать какие-то внешние условности, тревожиться из-за чьего-то соперничества, кому-то завидовать. Они могли позволить себе заниматься своими собственными делами, предоставляя двум другим кастам следовать их примеру или нет - как угодно. Они были безупречны, и этим все сказано.
У сенатора Дилуорти не бывало столкновений ни с одним из этих лагерей. Он трудился на благо всех трех и со всеми тремя заодно. Он говорил, что все люди братья и на ниве служения народу все вправе рассчитывать на честную, самоотверженную помощь и поддержку со стороны труженика-христианина.
Поразмыслив, Лора решила, что события сами покажут, какой линии поведения ей лучше держаться в отношениях с тремя разновидностями столичной аристократии.
Быть может, читателю показалось, что Лора была несколько резка в своих намеках по адресу миссис Орейе, когда разговор зашел о кораллах, но сама Лора вовсе этого не думала. Ей не свойственна была чрезмерная утонченность чувств; да это и понятно, если вспомнить, в какой среде и под чьим влиянием складывался ее характер; она считала, что "дать сдачи" - только справедливо, и всякий имеет право ответить едкой насмешкой на обидный намек. Ей случалось разговаривать с людьми так, что иные дамы были бы просто шокированы, услышав ее; но Лора даже гордилась иными своими меткими ударами. Мы весьма сожалеем, что не можем изобразить ее непогрешимой героиней романа; но мы не можем этого сделать, ибо Лора отнюдь не чужда человеческих слабостей.
Она считала, что светская беседа ей отлично удается. Давным-давно, когда ей впервые пришло на ум, что однажды она сможет появиться в вашингтонском высшем свете, она поняла, каким необходимым оружием на этом поле битвы будет умение поддерживать разговор; она поняла также, что ей придется встречаться и беседовать там главным образом с мужчинами, притом, очевидно, с людьми высокообразованными и неглупыми, а потому надо вооружиться чем-то более существенным, чем те блестящие пустячки, из которых состоит обычная светская болтовня; и она тотчас принялась читать упорно, неутомимо, по строго обдуманному плану, - и с тех пор уже каждую свободную минуту отдавала этим приготовлениям. Таким образом она приобрела изрядный запас поверхностных, но разнообразных познаний и теперь, успешно применяя их, прослыла в Вашингтоне необычайно сведущей и образованной женщиной. Вполне естественно, что при этом ее литературный вкус постепенно развивался, речь становилась все культурнее и изысканнее, хотя, не скроем, изредка прошлое давало себя знать, и в речи Лоры проскальзывали не совсем изящные выражения или едва заметные грамматические неправильности.
ГЛАВА III
ЛОРА В КУЛУАРАХ КОНГРЕССА
Eet Jomfru Haar drager staerkere end ti Par Oxen*
______________
* В одном девичьем волоске больше силы, чем в упряжке из десяти быков (датск.).
Проведя три месяца в Вашингтоне, Лора лишь в одном отношении осталась той же, какой сюда приехала, а именно - она по-прежнему называлась Лорой Хокинс. Во всем остальном она заметно изменилась.
Она приехала с Запада озабоченная, неуверенная в себе, опасаясь, что ее чарам, и внешним и внутренним, не сравниться с чарами здешних женщин; теперь же она твердо знала, что красота ее признана всеми, что и ума у нее побольше, чем у других, и обаяния не занимать. Итак, обо всем этом она могла больше не тревожиться. Далее. Когда она приехала в Вашингтон, у нее была привычка к строгой экономии, а денег не было, - теперь она изысканно одевается; покупая что-нибудь, не задумывается над тем, сколько надо заплатить; и денег у нее вдоволь. Она щедро помогает матери и Вашингтону, а также и полковнику Селлерсу, который всякий раз навязывает ей долговую расписку с указанием процентов, - тут он непоколебим: она непременно должна получать проценты! Это стало излюбленным занятием полковника просматривать счета и убеждаться, что проценты выросли до кругленькой суммы. Каким надежным, хоть и скромным подспорьем будут они для Лоры, если ее постигнут какие-либо превратности судьбы! По правде говоря, полковник не сомневался, что он-то сумеет защитить Лору от бедности; и если ее расточительность минутами тревожила его, он тотчас отмахивался от неприятных мыслей, говоря себе: "Пусть живет как знает... даже если она потеряет все, она обеспечена: уже одни эти проценты принесут ей вполне приличный доход".
Лора была в наилучших отношениях со многими членами конгресса, и кое у кого возникли подозрения на ее счет: поговаривали, что она принадлежит к презренной категории кулуарных политиков; но разве злые языки пощадят хоть одну красивую женщину в таком городе, как Вашингтон? Люди непредубежденные не склонны были осудить Лору на основании одних только подозрений, и потому злословие не слишком повредило ей. Конечно, она всегда весела, стала знаменитостью, - и даже странно было бы, если бы о ней не сплетничали. Но она постепенно привыкала к известности и научилась сидеть в театре с самым невозмутимым видом под перекрестным огнем полусотни направленных на нее лорнетов; она не обнаруживала досады, даже когда ей случалось, проходя по улице, услышать негромкое: "Это она!"
В воздухе носились слухи о широких, но неопределенных планах, которые должны были в конечном счете принести Лоре миллионы; одни подозревали, что существует один план, другие - другой, но точно никто ничего не знал. Все были уверены только в одном: Лора владеет поистине княжескими поместьями, ее земли необъятны и им цены нет, и правительство непременно хочет приобрести их в интересах общества; а Лора соглашается продать землю, но, во всяком случае, не слишком к этому стремится и отнюдь не торопится. Ходили слухи, что сделка давно бы состоялась, если бы не сенатор Дилуорти, который решил, что правительство получит эту землю лишь при одном условии: чтобы она была использована для блага и просвещения негров. Лоре же, как говорили, все равно, для чего используют ее землю (правда, ходили и противоположные слухи), но имеются еще и другие наследники, для которых желание сенатора - закон. Наконец многие утверждали, что хоть и нетрудно продать правительству землю во имя благополучия негров, прибегнув к обычным методам воздействия при голосовании, но сенатор Дилуорти не желает, чтобы на столь прекрасное благотворительное начинание пала хоть тень продажности, - он твердо решил, что ни один голос не должен быть куплен. Никто не мог добиться от Лоры сколько-нибудь определенных сведений на этот счет, и сплетни питались главным образом догадками. Но благодаря этим сплетням и слухам Лору считали необычайно богатой и ожидали, что в скором будущем богатства ее умножатся. А потому ей усердно льстили и не меньше того завидовали. Ее состояние привлекало толпы обожателей. Быть может, сначала они являлись, чтобы преклониться перед ее богатством, но быстро становились горячими поклонниками ее самой.
Перед ее чарами не устояли иные из виднейших людей того времени. Лора никого не отвергала, когда за нею начинали ухаживать, но позднее, когда человек был уже по уши влюблен, объявляла ему о своем твердом решении: она никогда не выйдет замуж! Неудачливому влюбленному оставалось только удалиться, ненавидя и кляня всех женщин на свете, а Лора преспокойно прибавляла к своим трофеям еще один скальп, с горечью вспоминая тот черный день, когда полковник Селби втоптал в грязь ее любовь и ее гордость. И скоро молва стала утверждать, что путь ее вымощен разбитыми сердцами.
Бедняга Вашингтон с течением времени обнаружил, что и он, как его необычайно одаренная сестра, являет собою чудо ума. Он никак не мог понять, откуда сие (ему и в голову не приходило, что это как-то связано со слухами о громадном состоянии его семьи). Он не мог найти этому каких-либо разумных объяснений, - оставалось примириться с фактом, не пытаясь разрешить загадку. Он и сам не заметил, как его вовлекли в лучшее столичное общество - и вот за ним ухаживают, им восхищаются и завидуют ему, словно он заморский цирюльник, из тех, что иной раз залетают к нам, присвоив себе громкий титул, и женятся на глупой дочке какого-нибудь богатого дурака. Случалось, на званом обеде или на торжественном приеме Вашингтон оказывался в центре общего внимания и, заметив это, чувствовал себя прескверно. Надо было хоть что-нибудь сказать, и он копался в недрах своего мозга, подрывал заряд, а когда разлетались во все стороны обломки и рассеивался дым, ему-то самому результат казался довольно жалким: глыба-другая пустой породы... и его поражало, что все восхищались так, словно он добыл тонну-другую чистого золота. Каждое его слово приводило слушателей в восторг и вызывало шумные похвалы; ему случалось невольно подслушать, как иные уверяли, что он человек блестящего ума, - это говорили чаще всего девицы на выданье и их мамаши. Оказалось, в городе повторяют кое-какие его удачные словечки. Когда Вашингтону приходилось что-нибудь такое услышать, он запоминал это изречение и дома, без свидетелей, пытался разобраться: что же тут хорошего? На первых порах ему казалось, что и попугай может сказать не глупее; но постепенно он стал думать, что, пожалуй, недооценивает себя, - и после этого стал анализировать свои остроты уже не без удовольствия и находил в них блеск, которого, как видно, в былые времена просто не замечал; он старался запомнить острое словечко и не упускал случая щегольнуть им перед новыми слушателями. Вскоре у него накопился изрядный запас таких блестящих изречений, - тогда он стал довольствоваться тем, что повторял их, не изобретая новых, чтобы не повредить своей репутации какой-нибудь неудачной выдумкой.
В гостях, на балах и обедах Вашингтону вечно нахваливали, а то и навязывали на попечение каких-то молодых девиц, и он начал опасаться, что его умышленно преследуют; с тех пор он уже не мог наслаждаться светскими увеселениями: его непрестанно мучил страх перед женскими кознями и ловушками. Стоило ему уделить какой-нибудь девице хоть каплю внимания, какого требует простая вежливость, и его тотчас объявляли женихом, - это приводило Вашингтона в отчаяние. Иные из таких сообщений попадали в газеты, и ему то и дело приходилось писать Луизе, что все это ложь и что она должна верить в него, не обращать внимания на сплетни и не огорчаться из-за них.
Вашингтон, как и все вокруг, даже не подозревал, что в воздухе носится великое богатство и, по всей видимости, готово свалиться на их семью. Лора не пожелала ничего ему объяснить. Она сказала только:
- Имей терпенье. Подожди. Сам увидишь.
- Но когда же, Лора?
- Я думаю, ждать не так уж долго.
- А почему ты так думаешь?
- У меня есть основания, и серьезные. Ты только жди, имей терпенье.
- И мы будем так богаты, как говорят?
- А что говорят?
- О, называют громадную сумму. Миллионы!
- Да, это будут большие деньги.
- А сколько, Лора? Неужели правда миллионы?
- Да, пожалуй что и так. Это и правда будут миллионы. Ну, теперь ты доволен?
- Просто в восторге! Ждать я умею. Я терпеливый, очень даже терпеливый. Один раз я чуть было не продал нашу землю за двадцать тысяч долларов, в другой раз - за тридцать тысяч, потом за семь тысяч, и еще раз - за сорок; но всегда что-то подсказывало мне, что продавать не надо. Какого бы я свалял дурака, если бы продал ее за такие жалкие гроши! Мы ведь разбогатеем на земле, правда, Лора? Неужели ты мне даже этого не можешь сказать?
- Нет, отчего же, могу. На земле, конечно. Но только смотри, никому ни полслова, что ты узнал это от меня. Вообще не упоминай обо мне в связи с этой землей, Вашингтон.
- Ладно, не буду. Миллионы! Вот здорово. Я, пожалуй, присмотрел бы участок и построил дом... хороший участок, чтобы был и сад, и аллеи, и все такое. Сегодня же и присмотрю. И заодно потолкую с архитектором, пускай принимается за план. Никаких денег не пожалею, пусть это будет самый прекрасный дом на свете... - Вашингтон помолчал, не замечая, что Лора улыбается, потом прибавил: - Как по-твоему, Лора, чем облицевать главный холл - цветными изразцами или просто деревянными панелями пооригинальнее?
Лора от души рассмеялась, - давно уже никто не слышал от нее такого смеха; впервые за много месяцев перед Вашингтоном была прежняя Лора.
- А ты все такой же, Вашингтон, ни капельки не изменился, - сказала она. - Только деньги где-то замаячили, еще первого доллара в глаза не видать, а ты уже заранее начинаешь швыряться ими направо и налево!
Она поцеловала брата, пожелала ему доброй ночи и ушла, а он, если можно так выразиться, по уши погрузился в блаженные грезы.
Проводив сестру, Вашингтон поднялся и два часа подряд в лихорадочном волнении шагал из угла в угол, а к тому времени, как он снова сел, он успел жениться на Луизе, построить дом, обзавестись семейством, женить сыновей и выдать замуж дочек, потратить свыше восьмисот тысяч долларов на одни только предметы роскоши - и умереть, оставив состояние в двенадцать миллионов.
ГЛАВА IV
КАК ОБЕСПЕЧИВАЮТ БОЛЬШИНСТВО
"Mi-x-in tzakcaamah, x-in tzakco lobch chirech nu zaki
caam, nu zaki colo... nu chincu, nu galgab, nu
zalmet..."
"Rabinal Achi"*
______________
* "Я расставила ему сети и поймала его, я захватила и связала его моими сверкающими тенетами, моим белоснежным арканом, моими кандалами чеканного золота, и кольцами, и всеми моими чарами..." - "Рабинал-Ачи" (на языке киче).
Chascus hom a sas palmas deves se meteys viradas*
______________
* Всяк себе первому друг (старофранц.).
Лора спустилась по лестнице, постучалась в дверь кабинета и, не дожидаясь позволения, вошла. Сенатор Дилуорти был один - он держал перед собою вверх ногами раскрытую библию. Лора улыбнулась и, забыв, что она теперь светская дама, сказала как в Хоукае:
- Это я, а вы думали - кто?
- А, входите, садитесь! - сенатор закрыл и отложил книгу. - Я как раз хотел с вами поговорить. Пора комиссии доложить о проделанной работе.
И сенатор расплылся в улыбке, очень довольный своим чисто парламентским остроумием.
- Комиссия работает весьма успешно. За истекшую неделю имеются немалые достижения. Я думаю, дядюшка, мы с вами вдвоем можем неплохо управлять нынешним правительством.
Сенатор снова просиял. Приятно слышать, что такая красотка называет тебя дядюшкой!
- Видели вы Хопперсона вчера вечером, когда началось заседание конгресса?
- Видела. Он пришел. Он какой-то...
- Что такое? Он принадлежит к числу моих друзей, Лора. Прекрасный человек, превосходный человек. Не знаю, к кому еще в конгрессе я с такой легкостью могу обратиться за помощью в любом богоугодном деле. Что же он сказал?
- Ну, он сперва ходил вокруг да около. Говорил, что рад бы помочь неграм, что обожает негров и всякое такое, - все они так говорят, - но законопроект насчет земель в Теннесси его немного пугает: не имей к этому отношения сенатор Дилуорти, он заподозрил бы, что правительство хотят на этом деле обжулить.
- Вот как? Он так и сказал?
- Да. И сказал, что никак не может голосовать за этот законопроект. Он трус.
- Нет, дитя мое, это не трусость, а осторожность. Он очень осторожный человек. Я не раз участвовал с ним во всяких комиссиях. Я знаю, ему всегда нужны веские доводы. А вы ему не объяснили, что он ошибается насчет вашего законопроекта?
- Объяснила. Я обо всем подробно говорила. Пришлось сказать ему о некоторых побочных обстоятельствах, о некоторых...
- Вы не упоминали моего имени?
- О нет. Я сказала ему, что вы помешались на неграх и на филантропии, это же чистая правда.
- "Помешался" - пожалуй, слишком сильно сказано, Лора. Но вы же знаете, хоть я и принимаю участие в наследниках этого имения и желаю им всяческого успеха, я бы палец о палец не ударил ради вашего законопроекта, не будь он направлен на благо общества и на благо черной расы.
На лице у Лоры выразилось некоторое сомнение, и сенатор продолжал:
- Поймите меня правильно, Лора. Не отрицаю, все мы заинтересованы в том, чтобы законопроект прошел, и он пройдет. Я ничего от вас не скрываю. Но я хотел бы, чтобы вы помнили: есть принцип, которого я всегда и неизменно придерживаюсь в моей общественной деятельности. Я никогда не действую в чьих-либо личных интересах, если это не оправдано и не облагорожено более широкими соображениями общественного блага. Я не уверен, что христианин имел бы право трудиться для спасения собственной души, если бы труды эти не служили также и спасению его собратий.
Сенатор произнес все это с большим чувством.
- Надеюсь, - прибавил он, - вы разъяснили Хопперсону, что наши побуждения чисты?
- Да, и он как будто все увидел в новом свете. Думаю, он будет голосовать "за".
- Надеюсь; его имя придаст делу нужную окраску и внушительность. Я так и знал, что вам надо лишь разъяснить ему, насколько это справедливое и благородное дело, чтобы заручиться его искренней поддержкой.
- Мне кажется, я его убедила. Да, я уверена, теперь он будет голосовать как надо.
- Вот и хорошо, вот и хорошо, - сказал сенатор, улыбаясь и потирая руки. - Есть еще новости?