– Помнишь, мы с тобой смотрели какой-то американский фильм, такой, в жанре черного юмора. Смешно было – двое хотели пожениться, и все что-то мешало: то землетрясение, то родственники, то еще что-то. А потом они все же доползли до алтаря и хором повторяли красивые слова, мол, мы вместе и в горе и в радости, и все такое… Наверное, мне надо было тоже тебе это как-то озвучить, но я полагал, что ты и так понимаешь… я, может, не очень крут и сильно сентиментален, но, если я живу с женщиной, которую называю женой, – я живу только с ней. И раз я сказал однажды, что для меня есть только ты, – то так оно и есть. Прошу тебя мне доверять. – Он смотрел на нее без улыбки, и Лана вдруг испугалась, осознав, что мужчина говорит серьезно и подобные слова два раза не повторяются.
– Я вообще считаю, что доверие – это больше, чем любовь, – продолжал Марк.
– Как это? – растерялась Лана.
– А вот так. Любовь может пройти, потому что она складывается из многих причин. Она бывает светлой, а бывает темной и мучительной, думаешь – лучше бы миновала меня чаша сия… А доверие – это ответственность, и, если ты доверяешь, ты понимаешь человека, любишь его. Хочешь жить со мной – научись мне доверять.
Марк ушел завтракать, а Лана все сидела в спальне, пыталась прийти в себя и понять, что с ней происходит. Ведь она никогда не ревновала Вадима, хотя безумно любила его! Почему? Может, была так полна девчоночьей, всепоглощающей любовью, подчинялась обожаемому мужчине и такое собственническое чувство, как ревность, просто не могло возникнуть? Лана впервые с удивлением осознала, что когда-то была поглощена и подчинена другим человеком до такой степени, что практически потеряла себя… мысль эта показалась ей неприятной.
Само собой, тем же вечером они помирились, и довольно легко, потому что… ну, наверное, потому что оба этого хотели. Забравшись в постель и прижимаясь к теплому сонному Марку, Лана улыбалась. Просто удивительно, насколько она к нему привязалась. А ведь сперва этот мужчина казался ей не то чтобы странным… привычки их были весьма несхожи. Он обожал мясо и рыбу, а Лана уже много лет питалась почти исключительно овощами и овсянкой. Не из идейных соображений, исключительно из желания сохранить фигуру. Марк для тех же целей ходил в спортзал, а потом с чистой совестью наворачивал дико калорийные блюда китайской кухни, какую-нибудь свинину с ананасами в кисло-сладком соусе и заедал кольцами кальмара в кляре. Еще он любил джаз, а она была совершенно равнодушна к музыке. А "долгими зимними вечерами", то есть в те редкие часы, когда не надо было никуда бежать и ничего делать, Марк читал Асприна или Желязны. Лана заснула на первом же романе, запутавшись в богах и героях с дурацкими именами. Сама она читала зарубежные детективы и профессиональную литературу. Ну, под настроение – стихи Ахматовой, Цветаевой.
Однако, как выяснилось, не это главное для того, чтобы чувствовать себя рядом с мужчиной спокойной и счастливой.
– Девочка, ты Настя?
Настя обернулась. Ей улыбался шикарный мужик. Девочка сразу поняла, что мужик именно шикарный, потому что он показался ей копией рекламной картинки из глянцевого журнала. Журнал притащила Ленка, они вместе разглядывали его под партой на биологии – не Маргошу же слушать, с ее глупостями про цветочки и листочки.
И вот на тротуаре стоял человек, сошедший со страниц журнала про красивую жизнь: черные джинсы, бежевый пуловер, кожаная куртка цвета кофе. Красивое загорелое лицо, чуть небрит, короткие светлые волосы и невероятно яркие на смуглом лице серые глаза.
Настя таращилась на видение, приоткрыв рот. Девочка была слегка ошалевшей от биологии, шума в классе, двух уроков математики с утра, на которой, вот черт, опять ни фига не поняла. Она смотрела на мужика как завороженная и думала: точно как с картинки. Реклама чего это была? Часов? Духов? Девочка потянула носом – так и есть, сквозь пыль и гарь московской улицы до нее донесся терпкий запах кожи и дорогого парфюма. Настя взглянула на запястье незнакомца – полуприкрытые рукавом, тускло блеснули часы. "Ролекс", наверное, мечтательно решила она.
Мужчина поднял руку и взъерошил короткие светлые волосы. Настя успела заметить оригинальный перстень на безымянном пальце.
– Как тебя зовут? – ослепительно улыбаясь, спросил незнакомец.
– Настя.
– А фамилия?
– Стрельникова.
– А вы кто?
Вопрос прозвучал со стороны. Настя оглянулась. За спиной маячила Лизка. Надо же, опять следом за ней поперлась, липучка несчастная.
– Тебе чего? – нелюбезно спросила одноклассницу Настя.
– А кто это? – упорно допытывалась Лизка, рассматривая мужчину очень внимательно. – Ты его знаешь? Дяденька, вы маньяк?
Мужчина расхохотался и покачал головой:
– Нет. Но ход твоих мыслей мне нравится.
Девочки молча смотрели на него, не зная, как воспринять подобный ответ. Мужчина махнул рукой и пошел прочь. Настя и Лиза по-прежнему стояли на краю тротуара, не замечая толкающихся прохожих, смотрели, как ожившая мечта идет к темно-синему спортивному БМВ. Вот хлопнула дверца, машина фыркнула мотором и легко умчалась прочь, бибикнув на прощание.
Настя, очнувшись, пошла в сторону дома. Лизка шла следом и бубнила:
– Ты что – ненормальная? Разве можно с незнакомыми мужиками разговаривать? А этот – точно маньяк какой-нибудь.
– Никакой он не маньяк. Шикарный мужик.
– Три ха-ха. Зачем нормальному сдалась двенадцатилетняя глиста?
– Сама глиста! Немытая! Ты в зеркало смотрелась? Голову когда последний раз мыла? Или это новое средство для отпугивания комаров и маньяков?
– Дура ты, Настька! Это лак! Чтобы прическа лежала как надо.
Лиза гордо тряхнула головой, но насмерть залаченная стрижка – то ли короткий ирокез, то ли сильно заросший еж, у которого иголки встали дыбом при виде школьной действительности, – даже не дрогнула. Настя с сомнением покачала головой. Саму ее вполне устраивал традиционный хвост, а вот Лизка спокойно жить не могла и легких путей не искала. Большая часть одноклассниц, увидев новую прическу Лизаветы, принималась упражняться в остроумии, спрашивая, кто косил этот лужок и чем болеет ежик? Не иначе тифом. Но Лизка презрительно кривила губы и носила своего крашенного в три цвета ежика с гордостью. Удивительнее всего было то, что Лизина мама ничего против дочкиной стрижки не имела. Весь класс был в курсе, что Лизкину мать вызывала директриса, но тетя Циля совершенно спокойно заявила, что ее дочь обладает глубокой творческой натурой и нестандартная стрижка – лишь один из способов самовыражения. Покажите пункт в административном документе, запрещающий стрижку под ежик. Нет? Ну и прекрасно, тогда не советую вам ущемлять права ребенка и мешать развитию девочки, это может негативно отразиться на имидже школы. Петька, подслушивавший под дверью рядом с Лизкой, прошептал:
– Молоток у тебя мамашка. Прям как адвокат на процессе шпарит.
Настя покосилась на одноклассницу и вздохнула. В принципе Лизка девка неплохая, но, как выражается тетя Рая, маленько малахольная. А вот Марк, всегда осторожный в словах и оценках, охарактеризовал Настину одноклассницу как натуру увлекающуюся.
Увлекалась Лизка действительно сильно – то тем, то другим, сменялись ее интересы довольно быстро. Еще недавно девушка не хотела слышать ни о чем, кроме генеалогии, замучила всех родственников, составила свое родовое древо до какого-то там колена. Работа была высоко оценена близкими и друзьями, и Лизка, возомнив о себе бог весть что, стала приставать к окружающим с предложением помочь в написании родословной.
Лично у Насти сей порыв понимания не встретил. Это Лизке хорошо рисовать корни, веточки и листочки, надписывая имена и даты: у нее имеются папа, мама, противный младший брат, дяди, тети, бабушки, дедушки, причем все это – в количествах, превышающих мыслимые нормы. У самой Насти имелись только она сама и мама. От папы осталась запись в свидетельстве о рождении, а больше ничего. На все вопросы дочки мама ответила один раз, объяснив, что рассталась с ее отцом, когда Насте было три годика. Этот безответственный тип признал, что сделал ребенка по ошибке, и теперь не собирается до конца жизни слушать писк и чувствовать себя связанным по рукам и ногам, потому что позвать гостей нельзя – Настя болеет, поехать куда-то – тоже проблема. Кроме того, мама высказалась в том смысле, что, если бы он не маялся дурью, воображая себя великим фотографом, а действительно зарабатывал деньги, всем было бы легче… Тут Настя поняла, что мама разговаривает уже не с ней, а со своими обидами и воспоминаниями, и сочла за лучшее тему закрыть. Алиментов папа никаких не платил, на что мама опять же сказала: "Слава богу, ничем не обязана".
Правда, последние два с лишним года у Насти был еще Марк. Он вроде как считался маминым мужем, вот только они все никак не могли собраться дойти до ЗАГСа. Настя Марка отцом не считала, хоть и признавала, что он нормальный. Честно сказать, не худший вариант мужика в доме – хозяйственный, не шумный, не противный. Профессия, конечно, подкачала – стоматолог, но в остальном вполне терпимый муж. У Марка родственников оказалось полным-полно, он вечно поминал то братьев, то дядьев, однако Настя близко познакомилась лишь с тетей Раей. Тетя Рая ее любила – Настя знала это точно – и считала своей внучкой, а потому ворчала, пирожки пекла, иногда денежку давала, иногда ругалась за то, что шапку не надела, по головке гладила, трогательно радовалась Настиным успехам в школе.
Честно-то сказать, они хорошие – и Марк, и тетя Рая. Но ведь это не кровные родственники, а значит, их нельзя вписать в генеалогическое древо. Настя вздохнула с облегчением, когда Лизка охладела к изучению и составлению родословных и решила, что она – эмо. Настя опять покосилась на подругу и хихикнула. Марк, когда первый раз услышал о новом увлечении Настиной подружки, глаза вытаращил и начал рассказывать про свою тетю Симу и про то, какой она замечательный невропатолог.
– Да не эму, Марк, не страус, а эмо!
– Не ощущаю разницы, – признался квазипапа, и Насте пришлось долго и нудно – просто как училке на уроке – объяснять, что эмо – это такие молодые люди, очень эмоциональные. В этих эмоциях и в том, чтобы испытывать их во всей полноте, они видят смысл жизни.
Марк покачал головой и высказался в том смысле, что тетя Сима такой подход к смыслу жизни вряд ли одобрит, но лично ему, Марку, все равно – лишь бы не пытались спрятать голову в асфальт и нести яйца.
Настя, будучи ребенком практичным, на все Лизкины закидоны смотрела свысока. Но раз жили они в одном доме, учились в одном классе, а Лизка хорошо въезжала в математику – то почему бы и не дружить с ней в разумных пределах? Настя легко получала пятерки по русскому и английскому, которые категорически не давались Лизе, и потому между девочками существовали прочные дружески-торговые отношения.
Вот и теперь Лизка завела:
– Дашь сочинение списать? Полина Сергеевна байду какую-то задала, я даже дочитать до конца не смогла – скучища.
– Совсем лак мозги залил? Как можно списать сочинение? Если все будет одинаковое – получим как раз четыре на двоих.
– Тогда напиши за меня, – не стала упираться Лиза. – А я алгебру с геометрией сделаю и дам тебе списать.
– Ладно. Только пошли сперва к тете Рае, поедим как люди.
– Да ты что? И суп будет?
– А то! С пирожками!
– Вот повезло тебе, Настька! Моя мать, как только мелкого в садик сдала, так готовить и перестала.
– Лана?
Конечно, она сразу его узнала. Узнала, но еще какой-то бесконечно долгий и томительный момент надеялась, что ошиблась, что это не он. Ладонь, сжимавшая трубку, вспотела, сердце замерло. Мужчина на другом конце провода словно почувствовал ее замешательство. Она услышала, что он улыбается и уже гораздо увереннее говорит:
– Здравствуй, Лана.
Но она уже повесила трубку, выдернула из розетки телефон, опустилась на пол, чувствуя, как бешено колотится сердце.
Это было недавно, это было давно. Это была ошибка, которую можно совершить только в молодости: блаженной, доверчивой юности. Она влюбилась тогда – безоглядно, бездумно. Ушла из дома, жила в его студии, верила в гениальность своего мастера, была ему женой, моделью, служанкой. Вадим считал себя гениальным фотографом и за бытовуху – съемки свадеб или каких-нибудь фоторепортажей для газеты "Труд" – брался только в самом крайнем случае. Да и то – деньги тратил в основном на аппаратуру, объективы, покупку редких в те годы профессиональных журналов. Лана училась на юридическом, хваталась за любую подработку: писала для граждан иски в суд, консультировала соседей в обмен на пару килограммов картошки, прогуливала первые пары, потому что они с Вадимом были оформлены дворниками и, если бы будущие знаменитости стали манкировать подметанием двора и мытьем лестниц, лишились бы квартиры – просторного полуподвала, в котором царил невообразимый хаос, то бишь творческий беспорядок.
Лана словно вновь вошла в тот полуподвал и увидела пляшущую пыль в столбах солнечного света, проникающего в комнату на закате. Один угол просторного помещения был отгорожен, там стояли софиты и лежали отражатели. По полу надо было перемещаться осторожно, чтобы не наступить на штатив или не дернуть провод. Самым ценным в доме был огромный неподъемный сундук, доставшийся молодым людям вместе с дворницкой. В сундуке Вадим хранил аппаратуру, фотоаппараты, объективы. Стены полуподвала молодые оштукатурили и покрасили. Потом Лана кое-где повесила драпировки. Кровать была огромной, с резными столбиками и рамой – делал приятель в качестве платы за съемку. За грубо сколоченным, просторным столом собиралась куча народу. Все как один – гениальные и творческие. Они спорили, обсуждали свои и чужие работы, мировые проблемы, устраивали совместные акции.
Лана никогда не жалела о том времени. Что греха таить, она чувствовала себя Маргаритой и свято верила своему Мастеру, даже если он снимал эротические фото, потому что это тоже искусство и только ханжи и невежды могут с этим спорить. Фото получались красивыми, и она таяла, видя, как нежен поворот ее головы, как трогательно смотрятся груди с торчащими сосками. То, что он умел уловить настроение Ланы, подчеркнуть сексуальность полутонами, куском ткани превратить ее в нимфетку или в женщину-вамп, она принимала за любовь.
Чего только не было в той странной призрачной жизни: моменты получения денег за заказ, когда они чувствовали себя богачами, покупали ящик вина и приглашали гостей. Или шли в ресторан. Покупали что-то необыкновенно красивое – например, люстру чешского хрусталя. Вешать ее в подвале было некуда, но они ее разобрали, и хрусталики служили неиссякаемым источником вдохновения: из них делали и занавеси, и костюм для Ланы, и новогодние гирлянды. Остов люстры забрал кто-то из друзей-декораторов, заявив, что именно эта вещь нужна ему для нового концептуального творения. Бывали дни, когда почти не было денег, тогда Лана и Вадим покупали пакет молока и батон хлеба на двоих. А ведь нужно было мести двор, руки болели, есть хотелось невыносимо, а гордость мешала пойти к родителям. Случались поездки для съемок куда-нибудь в область, когда она забиралась на колокольню заброшенного храма по полуразрушенным ступеням, а Вадим метался внизу, выкрикивая команды, потом она сбрасывала плащ, и ее молочно-белое тело на фоне темного провала незастекленного окна смотрелось неземным видением. Он был талантлив, это признавали практически все. При желании Вадим мог найти нужный ракурс и получить необычный, цепляющий взгляд снимок практически на пустом месте. Далеко в шкафу у Ланы хранилась коробка с фотографиями тех времен: не поднялась рука выкинуть или сжечь. Она помнила их почти все, не было необходимости доставать и пересматривать. Лана очень любила, когда Вадим снимал природу, как-то он подарил ей на Новый год серию снимков, которые делал целый год. Там были деревья, которые стали для молодой женщины особенными. Лиственница подле университета: под ней они целовались, когда он встречал ее после занятий. Клен во дворе их дома, который по осени ронял сказочно красивые листья. Огромный дуб в скверике у Эрмитажа, где Лана маленькой девочкой гуляла с родителями, а потом именно в этом скверике Вадим сказал, что она его Маргарита. Деревья были сняты с одного и того же ракурса, но в разное время года. Это было волшебно, и Лана могла смотреть на фотографии часами.
А потом она забеременела. Как-то глупо это получилось, неожиданно. Лана и не планировала ничего такого.
Что Вадим против ребенка, она поняла сразу.
– Давай подождем, – говорил он, меряя шагами подвал и поглядывая на молодую женщину, сидящую на кровати. – Все это не ко времени. Куда ты принесешь ребенка? В этот подвал? Нам нужно встать на ноги… Вот кстати, я получил хороший заказ на натурные съемки, хотел съездить в Карелию: там природа потрясающая, думал поснимать тебя на фоне озер и местных красот.
Лана сидела на кровати, притянув колени к подбородку, одетая в его большой мягкий свитер с закатанными рукавами и связанные бабушкой шерстяные носочки. "Наверное, он прав, – думала она. – Надо состояться, встать на ноги, институт закончить, получить работу, а уж потом…" В чем проблема – не она первая, не она последняя. Сколько ее знакомых девчонок уже сбегало на аборт… да полкурса, наверное…