– Вовсе нет, Алка. Я уже говорила, что при вязалась к нему и все такое... но знаешь, знаешь, это все, что происходило между нами, было как-то не по-настоящему... а по-игрушечному, – неожиданно добавила она, – как выражалась моя Янка в детстве.
– Понятно. Все дело в том, – не удержавшись, сказала я, – что ты сравниваешь Арвида с Кириллом, сравнение выходит в пользу последнего, и ты крутишь хвостом. Может, лучше уметь довольствоваться малым? Тем более Арвид – это не так и мало, если разобраться.
– А ты почему малым не хочешь довольствоваться?! – интригующе улыбнувшись, воскликнула Светка. – Сама-то по максимуму живешь!
– Мне просто повезло.
– А вдруг мне тоже?
Я только плечами пожала в ответ. Невооруженным глазом видно, что в Светкиной жизни наметились какие-то перемены, и перемены, должно быть, не самые худшие. Нужно запастись терпением и выслушать ее исповедь до конца.
– Ну, давай рассказывай, как тебе повезло. Колись, подруга!
– В последнее время я поняла, что больше не хочу быть причиной чьих-то несчастий. Чьих бы то ни было, а особенно Арвида.
– Да разве ты была причиной его несчастий?
– Ну, я ж тебе объяснила только что! Косвенных несчастий. Он так трепетно ко мне относился, а я к нему... в общем, по-другому совсем. Но... то ли он этого не чувствовал, то ли просто не хотел замечать... в общем, уперся: собирайся, поехали в Ригу. А если ты не хочешь, я останусь в Москве.
– Ну а ты?
– А я – обманула его! Сказала, что Холщево просто так не бросишь, а его клиенты не будут ждать. Но к лету я обязательно что-нибудь придумаю и приеду в Ригу... И он поверил мне. Знаешь, какого труда мне стоило его убедить! Я думала: пусть это ложь, но ведь ложь ради спасения. И его спасения, и моего тоже. Помоги мне, Господи! Вразуми Арвида.
– Он же не крещеный вроде? – робко напомнила я.
– Какая разница! – горячо продолжала Светка. – Все люди – создания Божьи!.. Арвид вдруг взял и поверил мне. И стал собираться в Ригу. И тут... – Светка неожиданно замолчала.
– Возникли новые форс-мажорные обстоятельства! – иронически заметила я. Новый Светкин имидж, постоянные упоминания о Боге – все это плохо помещалось у меня в голове. Я привыкла считать Светку веселой хищницей и в отношении ее покаяния не могла настроить себя на серьезный лад.
– Ты права. – К счастью, Светка не заметила моей иронии. – Во мне, ты знаешь, как будто что-то хрустнуло. Арвид, мой любимый Арвид уедет навсегда от меня... И я его больше никогда не увижу... А кто будет меня баловать? Кто будет привозить мне лакомства и букеты? Кто будет будить меня по утрам? Кто будет мне звонить и называть меня "своей любимой"?
"Неотрывно глядя на твою фотку..." – мысленно добавила я.
– С чем я вообще останусь? С нашей грязелечебницей?!
– Почему "грязе"?
– Потому что в Холщеве одна грязь. Воду увозят в цистернах, а грязь почему-то никуда не девается! Короче, Алка, я перепугалась. Умом-то понимаю, что лучше ему уехать, а сердце – рвется. И кажется, не было в моей жизни никого лучше, роднее, чем Арвид. А то, что я его в Ригу отправляю собственными руками, просто-напросто счастье свое гублю. Из каких-то садистских соображений.
– И что ты решила все-таки?
– А ничего. Всю ночь проплакала, нет, хуже – прометалась в какой-то звериной тоске. А утром, сама не знаю зачем, пошла в церковь. Встала у какой-то иконы, стою и плачу. И не хочу уходить. Вроде бы мне легче становится даже и хорошо – решимость не отступает, а то я уж было подумывала все оставить как есть. Постояла, постояла, а потом выгнали меня, храм, дескать, закрывается на уборку. Я пошла домой, прилегла, сразу уснула – и, не поверишь, увидела Кирилла во сне. Будто бы мы оба стоим у той иконы. Молча стоим, опустив головы. И грустно нам так...
– Ничего себе сновидение...
– Вот именно! Я проснулась – ничего не пойму. Арвид, Кирилл... Так Кирилл или Арвид все-таки? Да Кирилл, конечно, Кирилл! Я вдруг представила, что он в своем Киеве так же тоскует без меня. Да моя теперешняя жизнь – это же одна сплошная тоска по Кириллу! Я просто не говорю об этом. Я даже думать себе об этом не разрешаю! Я даже себе признаться боюсь! А Арвид, бедняжка... Арвид – заменитель, суррогат. Да разве он этого заслуживает?! Я побежала в церковь, спросить, как эта икона называется. Оказывается, это икона Богородицы "Семистрельная". "И душу тебе пройдет оружие..." – это Богородице один пророк страдание предсказал, когда она с Христом-младенцем в храм приходила. Представляешь, если уж Богородице страдание, то что тогда мне – с моими-то грехами?!
– Какая же ты стала, Свет. С грехами да по грехам! – не выдержала я. – Тебя подменили как будто.
– Просто, Ал, я теперь так чувствую. Я заслужила эти страдания и тоску. Все правильно. И Арвид должен был уехать.
– Ну ты даешь! – все еще не верила я. – Должен уехать?.. А зачем было так разряжаться на вокзал. Напоследок неизгладимое впечатление оставить хотела?
– Хотела, – призналась Светка смиренно. – Тщеславие – это мой главный грех... А все-таки хорошо, что он уехал! – быстро добавила она, словно желая переменить тему. – Видно, и ему этот отъезд дался нелегко. Может, даже тяжелее, чем мне... Ну ничего, скоро ему станет легче.
– Когда он поймет, что ты к нему не приедешь? – спросила я, уже не скрывая иронии.
– Нет, Алка, гораздо раньше. Когда он начнет рисовать проект (займется, наконец, своим делом), когда он вернется домой, увидит сына, поговорит с женой... А когда он поймет, что я не приеду, мне кажется, он почувствует облегчение.
– Ну ладно, пусть поймет как хочет. Ты мне другое, пожалуйста, объясни. Ты все про грехи, про страдание, а сама... радостная такая. Может, страдание отменяется временно?
Светка улыбнулась:
– Алка, вечно ты все перетолковываешь.
– Я не перетолковываю! Я пробую разобраться.
– Ну, слушай тогда, что я тебе расскажу: ни одно доброе дело не остается без награды.
– Свет, я ослышалась? Ты говоришь: без награды?
– Именно! Я свою награду получила ровно через сорок минут. – Она бросила взгляд на часы. – Арвид уезжал с Рижского вокзала в двенадцать четырнадцать. Я сразу спустилась в метро, доехала до "Китай-города"... В Гостином Дворе сейчас пасхальная выставка-продажа – хотела подарки к празднику посмотреть. В следующее воскресенье Пасха...
Она вдруг замолчала, мечтательно глядя перед собой.
– Так. Пасха. Это я уже слышала, – решилась напомнить о себе я. – Дальше-то что?
– Народу на этой выставке пропасть! Не протолкнешься! Шныряют из павильона в павильон. Я думала, у них система есть хоть какая-нибудь: здесь, допустим, иконы, здесь – текстиль, здесь – цепочки и крестики. Ан нет! Из медового павильона я прямиком угодила в мебельный.
– В мебельный? – удивилась я. – А разве есть особенная православная мебель?
– Ну да. Разные аналои, скамьи, ларцы. Короче, мне все это без надобности. Дальше какие-то корзинки пошли, сундучки берестяные. Все не то, одним словом! Без особой надежды захожу в следующий павильон и... оказываюсь как будто в церкви. Комната большая, светлая, на стенах разные иконы. В центре стоит складной аналой, а на нем...
– Икона Божьей Матери "Семистрельная"! – неожиданно выпалила я.
– Правда, Алка! Эта икона! А ты откуда знаешь?! Вся золотая и только стрелы черные – как змеи. Лик у Богородицы тонкий-тонкий. Не печальный – скорее задумчивый и родной. Почему-то мне так показалось... Встала я около этой иконы и стою. Не хуже чем в холщевской церкви. И думаю... чудно как-то, Ал... сразу обо всем думаю. О Богородице – как она при кресте страдала, когда распинали ее сына. И о Кирилле – представила почему-то, что он тоже сейчас стоит перед этой иконой. И о подарках, хорошо бы купить кому-нибудь такую икону в подарок. Или не хорошо... Стрелы черные, очень уж зловещие.
Вдруг слышу мужской голос, понимаю, что обращаются ко мне: "Что вас заинтересовало, женщина?" Поворачиваюсь. Вижу красную физиономию с черными усами, а рядом... рядом, Алка... Кирилл!!!
– Господи!! Свет, да ты, наверное, обозналась!
– Я как глянула на него!.. Хорошо, что сил хватило шагнуть к скамейке. Дальше – смутно, как сквозь сон, чувствую: кто-то суетится вокруг меня. Один будто бы тот, черноусый, а с ним женщина какая-то вроде бы. Черноусый не поймет, в чем дело, чего это со мной. Молодая еще, не пьяная. А женщина ему в ответ: "Да все проще простого! Бесноватая она, вот и поплохело ей перед святой-то иконой". И давай меня по щекам охаживать и водой брызгать. Черноусый: "Ой, да ладно! Сразу уж и бесноватая!" А тетка не уступает. "Ты глянь, какие бриллианты у нее! Ясно ведь, каким местом она их заработала. А теперь иконы намылилась покупать. На свои поганые деньги! Как же!" Мужик, чувствую, подает ей знаки, дескать, уймись, не болтай. И тут я прихожу в себя окончательно. Спасибо, говорю, вам на добром слове. Тетка (я хорошо ее рассмотрела: такая раздобревшая панночка) удалилась с видом оскорбленной добродетели, а черноусый смутился. Иконы предлагать стал...
Я встала и пошла. Не захотела его слушать. Совсем мне было не до икон. Иду по галерее, как по Луне. Иду – не чувствую притяжения. Вообще не чувствую ничего – ни хорошего, ни плохого. И вдруг мне показалось, кто-то меня окликнул. А я иду дальше – без цели, без притяжения. И опять уже совсем рядом – слышу: "Света!" Поворачиваю голову – а это Кирилл!
В Светкином взгляде читалось детское победное ликование.
– Как Кирилл? Тебя опять заглючило, что ли?
– А вот ни фига! Кирилл – живой и осязаемый.
– Значит, там... у иконы это был не глюк? – пытала я Светку.
– Ты думаешь, я до такой степени тронутая?! И там у иконы стоял Кирилл! Просто я не поверила своему счастью. Обрадовалась и испугалась...
– Чего ж испугалась-то?
– Ну, страшно... Я только что думала о нем. И вдруг – он сам... Я испугалась материализации мысли!
– Ладно, не умничай! Материализация – не люблю я ученых слов. А дальше-то что было?
Светка сладко вздохнула и продолжала рассказ, напрасно стараясь побороть блаженную улыбку:
– Он сказал: "Здравствуй, Света. Я сразу узнал тебя". А я стою, Алка, веришь или нет, – она вдруг глуповато хохотнула, – шальная как будто. "И я, – говорю, – тебя узнала. Только глазам своим не поверила". Он улыбнулся: "Почему не поверила. Мы иконы свои привезли на выставку. А ты как сюда попала?.." И очень удивился, узнав, что я живу в Москве. Оказывается, он меня уже несколько месяцев по всему Киеву разыскивает.
– Уже после того, как вернулся к жене? – зачем-то съязвила я.
– Алка, мне кажется, это рок какой-то! Возвращайся – не возвращайся...
– Но ведь у них венчанный брак, – напомнила я, – с религиозных позиций это очень важно!
– А я и не спорю! Важно, еще как! Но и року трудно противостоять.
– Знаешь, Свет, ты для начала определись с категориями! Рок – это что-то из области античной литературы, а ты у нас до мозга костей христианка.
– Ты не кощунствуй, Ал. Когда Достоевский приехал в Оптину за благословением к старцу Амвросию, тот знаешь как о нем отозвался? Кающийся! Каяться – это уже немало!.. А сказать о себе – я христианка, что ты? Нет, я только учусь! И учусь-то плохо.
– Ну, это ты зря.
– Плохо! Потому что, когда я увидела его... от моего раскаяния следа не осталось! А когда он сказал, что разыскивал меня по всему Киеву...
– Ты возликовала всем сердцем!
– Именно! Возликовала... И еще он сказал, что нам надо поговорить, и обещал позвонить мне вечером. – Здесь она вздохнула глубоко и нервно. – Завтра рано утром он уезжает. У него в Киеве срочные дела. Наверно, мы с ним больше никогда не увидимся, так что этот вечер последний для нас...
Светка откинулась на диван и закрыла глаза – застыла в аллегорической позе ожидания.
А вскоре вернулся из театра Стив с целым ворохом разношерстных впечатлений. Во-первых, его любимица Танюшка бесподобно выглядит на сцене! Жаль, голосок слабоват, это даже с микрофоном ощущается.
– Ты слышала, как она поет?
– Слышала, – объяснила я. – В самом начале, когда только приступили к репетициям. Мне не очень понравилось.
– Надо было не сидеть сложа руки, – возмущался Стив, – а найти педагога по вокалу! Чтобы по-настоящему уверенно чувствовать себя на сцене, ей нужно еще много работать!
– Куда же больше? Мы и так целыми днями в этом театре торчим.
– Это само собой! Но и вокал тоже нужен.
Сам спектакль Стив назвал сентиментальной мурой, к тому же мурой пошловатой. По его мнению, ребенку лучше было бы держаться подальше от этих взрослых сальных разговоров.
– В общем, мечтали мы об искусстве, а заехали совсем не в ту степь.
– Хотели как лучше, а вышло как всегда, – подытожила заседание нашего художественного совета Светка. Она согласилась пообедать с нами и теперь коротала время в ожидании заветного звонка, отпуская пространные замечания.
– Как ты там пела? – обратился к Танюшке Стив. – "Поставь ребром монетку на желтенький песок..."
– "Увидишь, как покатится серебряный кружок!" – отозвалась Танюшка звонким речитативом.
– Теперь напой.
– Ни за что!
– Она стесняется, Степа!
– Артист не должен стесняться!
– Дай ты ребенку спокойно поесть! Ей еще сейчас уроки готовить! Свет, поможешь Тане с английским? А я пока посуду помою.
Чтобы оттянуть столь "обожаемое" ею занятие – приготовление уроков, Танюшка согласилась спеть и станцевать и даже прошлась по нашей кухне, как по воображаемой сцене. Стив смотрел на дочь с затаенной гордостью, но все же не мог удержаться от замечаний:
– Голову держи! Выступай с носочка! Рот открывай, когда поешь! Тебя не слышно поэтому. Дальше: что ты хочешь своим пением выразить?
– А что? – удивилась Танюшка.
– Ну, какое состояние? – не отставал Стив.
– Ой, Степка, не смеши! Девчонке двенадцатый год, а ты к ней лезешь с какими-то состояниями! – спорила Светка.
– Если ты не знаешь, что хочешь выразить, у тебя получится деревянно.
– Ничего не деревянно!
– Ну, если нет никаких чувств!..
– Ну, подумай, Таня, – вмешалась в их разговор я, – ты ведь любишь выступать перед взрослыми. Иногда готовишься несколько дней. Для чего?
– Ну, вы даете! – взорвалась Светка. – Неужели не ясно? Ребенок хочет, чтоб его похвалили. Или поощрили в материальном выражении.
– Не поэтому, – сказала Танюшка, покраснев, – я хочу, чтобы... вы обрадовались!
– Вот и в спектакле все то же самое! – воодушевившись, продолжала я. – Девочка поет перед родителями, чтобы порадовать их. Но разве взрослого человека может обрадовать такая малость?!
– Это вовсе не малость! – перебила меня Светка.
– Я-то понимаю как раз! А вот герои спектакля – отнюдь. Если бы они ценили такие вещи, не стали бы потакать своим гнусным сексуальным желаниям!
– Таня, иди делай уроки! – Стив сурово посмотрел в мою сторону. – Ты молодец – правильно определила эмоциональное состояние своей героини. А теперь, пожалуйста, займись английским. Светлана Михайловна обещала помочь тебе.
Светка последовала за Танюшкой в ее комнату. Я приступила к мытью посуды, а Стив включил телевизор.
Никто не заметил, как воскресный день плавно трансформировался в воскресный вечер.
Глава 15
Светка перевела с Таней несколько диалогов и унеслась на последнее свидание в своей жизни. Стив посмотрел по телевизору футбол. Я перемыла тарелки, разобрала стиральную машину и перегладила целую гору белья.
Поздним вечером мы со Стивом собрались выпить чаю. Танюшка в это время уже спала: недавно перенесенный грипп вкупе с напряженным образом жизни плохо сказывались на ее физическом состоянии, она легко переутомлялась и быстро засыпала.
Не без изящества сервированный чайный стол призван был обратить на себя внимание Стива. Чай вдвоем – редкая и счастливая для нас минутка! Мы по-прежнему мало бываем вместе. Мало разговариваем о пустяках. Кто-то, может, и усмехнется: такие разговоры – напрасное сотрясение воздуха. Ну а я – я полжизни промечтала о диалогах в духе Эрнста Хемингуэя, участницей коих я мнила себя. Я сочиняла эти диалоги лет с двадцати, с того момента, как книги Мастера впервые попали мне в руки. Я придумывала их на лекциях и в метро, блуждая по магазинам и на вечеринках. Я стремилась быть меткой, лаконичной и остроумной – и все это ради того прекрасного воображаемого собеседника, неясный образ которого поднимался со страниц чýдных хэмовских книг.
Нельзя, конечно, утверждать, что Стив похож на героев Хемингуэя или что наше общение выдержано в той небрежной ироничной манере, которой я грезила двадцать лет назад... Теперь я начинаю догадываться, что грезила я вовсе не манерой, а тем глубинным пониманием и теплом, теми подводными течениями, которые, минуя фразы и предложения, текли из одного сердца прямиком в другое...
Тонко нарезанный лимон на хрустальном блюдечке, румяные ватрушки, розоватые сливки в старинном фарфоровом молочнике... Я, можно сказать, нутром предвкушала идиллию. И вдруг совершенно некстати в прихожей раздался звонок.
– Нас нет дома, – мгновенно нашелся Стив.
– Увы, мы дома! И наша девочка спит. А если незваные гости станут проявлять настойчивость, они разбудят ее.
Стив поднялся и вышел в прихожую. По его лицу я догадалась, что он не меньше моего мечтал о таком чаепитии, чтобы содержание нежности в воздухе над столом достигло предельно допустимой концентрации.
В прихожей загремели замки, и скоро я услышала Стасин голос. Что и говорить, сейчас она не очень-то кстати... но, с другой стороны, хорошо все-таки, что она пришла.
С той минуты, как я узнала об отъезде Арвида, мои мысли снова и снова возвращались к ней. Знает ли Стася, что Арвид возвращается в Ригу? А если знает, то как реагирует? В последний раз мы говорили несколько дней назад, и речь, как обычно, в основном шла об Арвиде. Про noname тогда она не сказала ни слова, лишь однажды упомянув, что виртуальный друг посоветовал ей одну хитрую психологическую уловку.
– Есть простой способ отделаться от зависимости, – проповедовал noname. – Достаточно убедить себя, что страдаешь не ты, а кто-то другой. Точнее, страдает тело, а дух здесь как бы ни при чем.
Помнится, Стася с раздражением кинулась объяснять мне, что ее любовь особого свойства. Она любит Арвида именно душой – приписывать такие переживания телу просто кощунство. Дальше она опять начала рассуждать про Арвида, а тема noname скрылась в тени, едва возникнув.
– ...Проходи, Настя. Располагайся, – радовался Стив. – Ты угадала точно к чаю... А вообще, по случаю твоего прихода чай можно заменить чем-то более интересным.
– Это, например, чем? – спросила она, присаживаясь к столу.
– Вином, мартини или коньяком. Что ты предпочтешь?
– Коньячка выпить можно, – устало ответила Стася.
Стив пошел в кабинет за коньяком, я вытащила из холодильника сыр и буженину. Спросила:
– Может, хочешь чего-нибудь посущественнее?
– Хочу. Мне все равно чего – целый день не ела.