– Что до меня… – он обернулся, улыбнулся. – Я бы с удовольствием попил с вами водки. Ладно, бывай! – он хлопнул Обнарова по плечу. – Кстати, я снял ей квартиру в твоем доме.
– Возвращайся. Я отвезу ее.
Светофор им долго не давал зеленый.
Обнаров нервничал. Это было совсем на него не похоже: он собирался с нею заговорить, но не мог подобрать нужных слов, он хотел приблизиться к ней, прикоснуться, но не мог придумать повода. Он сидел, точно истукан, и был противен сам себе. Оставалось нервно барабанить пальцами по рычагу переключения передач, что он и делал.
Вдруг ее невесомая рука легонько погладила его кисть.
– Вы не можете найти путь? Есть навигатор.
Обнаров поймал ее руку, поднес к губам, поцеловал сначала пальцы с острыми черными ноготочками, потом ладонь. Она не возражала.
– Я действительно сбился с пути.
Обнаров принял вправо и включил "аварийку".
В неверном свете уличных фонарей он всматривался в ее лицо.
– Ашвария, вы удивительная. Я никогда таких, как вы, не встречал.
Она кивнула.
– Это цвет кожи. Русские белые. Мало солнца.
Обнаров вновь не сдержал улыбки.
– Это точно. Солнца у нас мало. И это отражается на мозгах.
Она попыталась перевести, наконец, сдалась.
– Не понимаю.
– Я тоже.
Он склонился и осторожно коснулся губами краешка ее губ. Она не прогнала. Ее губы чуть дрогнули, раскрылись. Он чутко поймал этот намек. Он стал вдруг отчаянно смелым.
Они целовались безудержно, страстно. Влечение, точно лавина, накрыло обоих, закрутило, лишило рассудка.
– Едем к тебе. Я прошу тебя. Ашвария, я умоляю тебя! Я…
– Улица Севанская. Дом я покажу.
В лифте они опять целовались. Эта женщина, точно дурман, пьянила его. Он шалел от ее губ, от запаха ее волос, от ее хрупкой нежности. Он был на грани взрыва. От желания он перестал что-либо соображать.
Дверь в квартиру волшебным образом отворилась, и они оказались в его прихожей.
– Куда ты? Что ты? – не понимая, что происходит, зашептал Обнаров.
– В машине он хочет. В лифте он может. А дома? Жена уже не вдохновляет! – на чистейшем русском языке голосом Таи вдруг сказала Ашвария и дала ему звонкую пощечину.
Он не уклонился. Прислонившись спиной к входной двери, он стоял точно в прострации, потом медленно сполз, сел на пол, согнулся и обхватил голову.
– Да не переживай ты так, Костик. Это грим хороший, профессиональный. На ночной улице и в танцзале смотрится вполне натурально. Ольге Беспаловой спасибо, классного гримера нашла. Только волос жалко. Пепельный цвет мне больше нравился.
В тишине уснувшей квартиры Тая села на пол рядом с мужем, легонько толкнула плечом.
– Как насчет бреда о том, что "каждый имеет право жить так, как хочет, пусть и не совсем правильно по нашим понятиям"?
Он не ответил.
– Ты изменил мне со мной. Это изменой считается?
Он молчал.
Она легонько толкнула мужа плечом, спокойно и уверенно произнесла:
– Обнаров, если ты изменишь мне, я уйду от тебя. Без объяснений и сцен. Навсегда. Ты понял?
Он кивнул.
– Вот когда я уйду от тебя, ты приобретешь право жить так, как хочешь, пусть и не совсем правильно по моим понятиям.
Время летело незаметно. Вьюжила зима, холодная и снежная, не в пример предыдущим. Метели разгулялись до удали. Несмотря на конец февраля, холод стоял немилосердный. Погода преподносила сюрпризы. Именно из-за "нужной" погоды зимние эпизоды фильма с рабочим названием "След" решили снимать не под Иркутском, а в родном и близком для киношной братии маленьком провинциальном городке Кашин пограничной с Московской Тверской губернии. Старинные особняки и торговые ряды базарной площади идеально заменяли "старый" Иркутск. А снегу и здесь, в центральной России, было хоть отбавляй.
Поскольку Иркутск переместился в Кашин, съемочной группе не оставалось ничего другого, как последовать его примеру, а потому Константин Обнаров, исполнитель главной роли следователя по особо важным делам Генеральной прокуратуры Кирилла Зорина, уже неделю как жил в полевых условиях, деля время между съемочной площадкой, где артисты за съемочный день промерзали до костей, и люксом единственной в городе гостиницы "Русь", где за ночь все постояльцы тоже промерзали до костей, так как батареи отопления в гостинице были не теплее парного молока.
– Костя, как ты устроился? Где вас поселили? – уточняла по телефону дотошная супруга.
– Таечка, не волнуйся. Гостиница приличная. Тепло, уютно. Кормят хорошо, – успокаивал жену Обнаров, расхаживая туда-сюда по своему гостиничному люксу, одетый в меховую куртку, укутанный поверх ватным одеялом.
И ей непременно захотелось к нему, туда, где тепло и уютно.
Вечерело. Снег валил стеной. Ехать можно было только с ближним светом фар. Дальний свет резко ограничивал видимость, делая стену снега абсолютно непроницаемой. Тая включила щетки-дворники на максимум, осторожно надавила на газ. По нечищеной, темной лесной дороге новенький Nissan Micra упрямо устремился вперед. Снег мириадами комет по конусовидной траектории летел в лобовое стекло. В свете фар снежинки казались нанизанными на развевающиеся по ветру нескончаемые длинные белые нити. Она не гнала. Но если бы муж сейчас оказался рядом, он, конечно бы, пришел в ужас от ее лихачества.
Въехав в город, Тая остановилась.
– Простите, пожалуйста. Как мне к гостинице "Русь" проехать? – опустив правое стекло спросила она у женщины, набиравшей воду из колонки, рядом с дорогой.
Женщина замешкалась, рассматривая новенькую серебристую машину. Потом ее взгляд постепенно дополз до Таи, и, простецки махнув рукой, женщина скороговоркой произнесла:
– Тута рядом. Прямо всё езжай. Перед мостом направо свернешь. Она рыжая такая. Да, одна она у нас, рыжая-то. Не заблудишься!
– Спасибо!
– От москали, оборзели! Все едут и едут, едут и едут. Наши не едут, а эти все едут! – запричитала женщина.
Она поправила серый пуховый платок, поглубже натянула рукавички, помахав Тае рукой на прощание, подцепила на коромысло два полных ведра воды и, плавно ступая, не проливая ни капли, понесла воду в серый покосившийся на правую сторону двухэтажный дом.
Гостиница была точно в указанном месте: перед мостом справа. Это было пятиэтажное солидное здание красного кирпича с полутораметровыми серыми буквами на крыше, складывающимися в название "Гостиница "Русь". Буквы были резными, стилизованными под старославянский шрифт, и опасно шевелились под порывами ветра. Тае даже показалось на какое-то мгновение, что сейчас очередной порыв ветра сорвет и швырнет к ее ногам огромную серую букву "Р". Подчиняясь непреодолимому желанию убраться с опасного места, Тая, бросив машину у крыльца гостиницы, поспешно вошла внутрь.
В холле было прохладно, но уютно. Новенький палас, комнатные цветы повсюду, наконец, милая улыбчивая девушка-администратор за стойкой.
– Добрый вечер, – увидев Таю, произнесла она. – Чем могу помочь?
– Скажите, в каком номере остановился Константин Обнаров?
Девушка помедлила, потом с вежливой улыбкой произнесла:
– Вы знаете, нас просили не давать такой информации. Извините.
– Это разве секретная информация?
Девушка смущенно улыбнулась.
– Приказ заведующей не давать никакой информации по проживающим у нас артистам. Никому. Но я могу вам дать телефон, который мне оставила девушка, занимавшаяся расселением. Хотите?
– А сейчас господин Обнаров в гостинице?
Девушка опять улыбнулась, но теперь уже открыто, без смущения, точно поняла истинную цель интереса.
– Да не переживайте вы. Если посмотреть на живого Обнарова хотите, идите на площадь, к торговым рядам. Киношники весь день там снимают. Чего под дверью-то стоять? А на мой вкус, мужик как мужик. Утром работает, ночью водку хлещет да с бабами спит.
– Спасибо.
Снежная морозная погода не испугала любопытных зевак. Сбившись в плотную кучку у ленты ограждения съемочной площадки, они стояли в ожидании чуда, то и дело притопывая ногами и потирая замерзшие носы и уши.
Группа актеров и каскадеров репетировала сцену нападения на "важняка" из Москвы бойцов местного криминального авторитета. Ставили свет, поблизости суетились "звучки", оператор охрипшим простуженным голосом давал короткие команды осветителям, то и дело уточняя у режиссера-постановшика детали, ассистенты удаляли из кадра зевак, пили кофе, пытаясь согреться, гримеры и костюмеры.
– Олег, а что церемониться? Ты где видел, чтобы "братки" в беседы вступали? По репе хрясь, по ребрам – хрясь!
– Сева, нет. Тормози! По схеме "налетели – отоварили" не пойдет, – говорил режиссер фильма "След" Олег Наумов каскадеру Севе Гордееву, постановщику всех трюковых сцен. – Послушай меня. Все послушайте. Цель этой сцены – показать, какая мощная энергетика исходит от этого человека. Насколько он волевой. Костя, ты идешь, возвращаешься к себе, в гостиницу. Идешь усталый, после тяжелейшего рабочего дня, после того, как весь день провел на месте катастрофы. Ты заходил в один дом, в другой, в десятый, в сотый и везде видел трупы женщин, грудных детей, стариков, мужчин, любые…
– Это перед сегодняшним материалом? Мне просто по сценарию не понятно…
– Да. Да, это мы в конце месяца в павильонах снимем. Сотни смертей из-за аварии на химкомбинате, который вот эти самые "братки" не могли поделить. Окрик. Сева, давай окрик.
– Эй, мужик, стой!
– Костя, ты идешь, как шел. Еще окрик.
– Мужик, стой, я сказал! – подал реплику Гордеев.
– Топот сзади. Костя, оборачиваешься. Смотришь прямо на них. В глаза. Спокойно. Прямо. "Братки" тормозят. Эти люди знают, с кем имеют дело. И они знают, что авария на комбинате и смерти сотен людей – это беспредел, который на их совести. Они не хотели такого результата, они тупо хотели бабла. Ясно? Они понимают, что неправы. У части из них либо знакомые, либо родственники там погибли. Вот это внутреннее осознание правоты Зорина и их неправоты их тормозит. Мы должны снять это противостояние. Понятно? Ударить никто не решается. Возникает диалог. Гордеев?
– "Слышь, следак, поговорить надо. Уехать ты должен. Мешаешь. Садись в машину. До Москвы дорогу братва оплатила", – поигрывая бутафорским пистолетом, произнес Гордеев.
– И реплика Зорина: "В благотворительности не нуждаюсь". Нет, Олег, это бред какой-то! – нервно сказал Обнаров.
– Что тебе не нравится?
– Все нравится. Идея – замечательная! Но между нами не должно возникать диалога. Понимаешь?
– Пока нет.
– Смотри. Диалог – это всегда переговоры. Зорин не может вести переговоры с уголовниками. Уверенность в себе и сила Зорина будут видны, если он не будет вступать в диалог.
– Почему?
– Ты же сам говоришь, после стольких смертей, что видел днем, он настолько уверен в своей правоте, он настолько уверен в себе, он настолько верит в себя, что он эту шваль просто не хочет замечать! Он молча поворачивается к ним спиной, ни на секунду не допуская, что может получить удар в спину или выстрел, или нож, и уходит. И первая часть сцены на этом заканчивается. Я вот так это чувствую.
Наумов прищурил левый глаз, пристально посмотрел на Обнарова.
– А что, давай попробуем. А дальше?
– Дальше шагов десять-двенадцать, Гордеев кидается на меня с ножом. Возникает короткая потасовка. Сделаем красиво, как репетировали. Потом Гордеев выхватывает пистолет. Точку ставит выстрел Зорина. Понимаешь, тогда выстрел логичен и оправдан.
– Давай попробуем, – повторился Наумов.
– Сева! – крикнул Обнаров Гордееву. – Давай пистолет. Погнали…
Кто-то настойчиво дергал Таю за рукав шубы.
– Девушка, девушка, можно вас на минутку?
– Что?
– Мы группу собираем, чтобы автографы у Константина Обнарова взять. По одному милиция не пропускает. Нам сказали, собрать фотографии, диски, вырезки из журналов и организованно предъявить. Тогда он все подпишет. Нас только четверо пока. Давайте к нам. Вам же тоже он нравится… Пожалуйста! – девчонки умоляюще смотрели на нее.
Тая улыбнулась.
– Хорошо.
– Светка, Танька, мы еще троих нашли! – радостно возвестили подружки.
– Давайте все вместе стоять будем. Девочки, не расходитесь! Сейчас съемку закончат, и все передадим. Я с милиционером договорилась, он Обнарову все передаст, – тоном командира рапортовала рослая толстушка Света.
Замерзшими руками девчонки любовно прижимали к груди прессу, диски, фото своего кумира и блестящими от возбуждения глазами ловили каждый его шаг, каждый жест.
Тая не удержалась, испуганно закрыла лицо руками, когда снимали "драку" между Кириллом Зориным и главарем "братков".
"Что же они делают? Как это можно?! Почему молчит режиссер? Почему не остановит это безобразие?! Он же покалечит Костю!" – в ужасе думала Тая.
Неимоверным усилием воли она остановила себя, чтобы не броситься туда, к нему, не закричать, все же остатками помутившегося разума понимая, что это кино.
Два выстрела. Падающее навзничь тело "братка". Рев мегафона: "Стоп! Снято!". Обнаров легко поднимается, подает руку Гордееву. Тот, посмеиваясь, показывает отогнутый вверх большой палец, улыбаясь, встает. Оба обнимаются.
Тая облегченно вздохнула, качнула головой: "Шуточки у вас, мальчики!"
"На сегодня, к сожалению, съемка окончена. Всем спасибо", – каркает мегафон.
– Девочки, идемте, идемте за мной! – торопит Света.
Девчонки гурьбой суют в руки милиционеру драгоценные диски, журналы и фотографии.
– Нас восемь человек. Так и передай. Мы его очень-очень любим. Он такой классный! – рапортует Света.
Милиционер уходит и через какое-то время возвращается с подписанными не рукой Обнарова журналами, дисками, фотографиями.
– Деньги давай, – хладнокровно говорит он Свете. – По сотне с носа.
– Ты чего нам принес, Жилкин? Кто это писал? – грозно потрясая перед носом милиционера журналом, взревела Света. – Да, у меня дома восемь автографов Константина Обнарова, чтобы ты знал! Это почерк не его! Подпись не его! Константин Сергеевич! – вдруг закричала Света, заметив через плечо милиционера шедшего к машине Обнарова. – Константин Сергеевич, ваших поклонниц обманывают! Кто-то за вас ваши фото подписал! – она юркнула подмышку Жилкину, перепрыгнула через ограждение и побежала к Обнарову. – Пожалуйста, дайте автограф. Мы вас так любим! Вы такой клёвый! Мы замерзли. Мы все время на вас смотрели. Пожалуйста!!!
Видя, что Обнаров он такого неожиданного напора замешкался. Света победоносно махнула рукой:
– Девчонки, айда сюда! Он согласен!
Девчонки с визгом и восторженными криками ринулись к кумиру. Почему-то их было уже не восемь, а целая толпа. Чтобы устоять на ногах, Тая вынуждена была подчиниться толпе и толпа увлекла ее за собой.
Вмешавшаяся милиция пыталась утащить особо настырных девчонок за ограждение, но все попытки были напрасны. Восторженные особы приходили в себя только после получения заветного автографа. Именно тогда они позволяли отнюдь не любезно оттащить себя за ограждение, и в состоянии эйфории от встречи с кумиром парили между небом и землей.
Обнаров порядком устал от такого натиска. Замерзшие пальцы, державшие черный фломастер, побелели, на переносице между бровями залегла недовольная складка.
– У меня нет фотографии, пожалуйста, просто скажите мне, что любите меня и скучали… – услышал он откуда-то из-за плеча голос очередной поклонницы.
Он саркастично хмыкнул, обернулся, чтобы рассмотреть.
– Тая…
Обнаров в порыве радости обнял жену.
В номере было неуютно и холодно.
Тая в застегнутой на все крючки норковой шубе ходила по номеру туда-сюда и горячо выговаривала мужу:
– Костя, как ты мог?! Ты врал мне по телефону! "Тепло, уютно, кормят хорошо"! Сам сидишь в морозильнике, голодный, синий весь. Тут хочешь не хочешь, а начнешь пить водку! Я бы, если бы знала, обогреватель тебе привезла, электрическую плитку, продукты. Вот сейчас скажи мне, чем ты будешь кормить беременную жену?!
Он поймал ее за руку, притянул к себе, бережно обнял.
– Ну, хватит. Хватит, – он поднес к губам ее руку, нежно поцеловал. – Не ругайся.
– Как мне не ругаться? Ты врешь мне! Причем врешь мастерски!
– Мне ведь тоже есть что тебе предъявить.
– Непостижимо!
– Да. Почему ты не сидишь дома, черт возьми, а по бездорожью, в метель, в четыре месяца беременности, едешь на край света искать на свою симпатичную задницу приключений?! Ты о себе подумала? Ты о ребенке подумала? Тебе что врач сказал? Никаких стрессовых ситуаций, размеренный образ жизни, он тебе даже перелеты запретил. А в самолете просто нужно сидеть в кресле, там нет стрессовых ситуаций, там нет пьяных дураков на дороге, там нет лосей на дороге, там нет сугробов, где можно застрять и замерзнуть к чертовой матери! Машину ты водишь плохо, в машине ничего не понимаешь. Заглохнешь, мобильной связи по дороге нигде нет. Куда тебя понесло?! Сидела бы дома, в тепле и уюте, и не проверяла бы на прочность мои нервы!
Обнаров начал говорить спокойно, даже ласково, но постепенно, осознав, что могло бы случиться, если не дай бог, он все больше горячился, и под конец фразы звучали обидно и грубо.
Тая высвободила руку, отступила на шаг, отвернулась к окну. В черном проеме огромного окна ее маленькая фигурка казалась одинокой и жалкой.
– Поговорили… – Обнаров взъерошил волосы, запустил руки глубоко в карманы брюк, запрокинул голову и закрыл глаза.
– Ты не рад мне. Я поняла… Знаешь, Костя, я заметила, как только между нами прекратились интимные отношения, ты стал относиться ко мне по-другому. Ты позволяешь себе орать на меня, грубишь и считаешь это нормой. Ты много времени проводишь вдали от меня, точно избегаешь. Но ведь ты хотел ребенка! Ты так радовался, когда узнал, что у нас будет ребенок! Наверное, я виновата, но если врач запретил секс в первые три месяца беременности, я полагаю, муж должен отнестись с пониманием к этому. Мне тоже тяжело. Тяжело физически. Ты делаешь все, чтобы мне было тяжело еще и морально, чтобы я чувствовала себя виноватой.
– Тая, перестань. Ты устала. Ты говоришь чепуху.
– Я все время говорю чепуху, судя по твоим оценкам. Я говорю, что чувствую. Мне нужна поддержка, Костя. Ты устранился, совсем. Тебя никогда нет рядом. У тебя то спектакли, то репетиции, то кино, то гастроли, то деловые переговоры. Если повезет, тебя я вижу только спящим. Ты предпочитаешь мерзнуть и голодать здесь, чем быть рядом, – она тяжело вздохнула, оперлась руками о подоконник. – Тебе не приходило в голову, что я не вещь, что меня нельзя забыть в четырех стенах? Ты не думал о том, что я могу скучать, что могу хотеть увидеть тебя? И мне без разницы, какие здесь дороги. Я бы пешком к тебе пришла, через любую метель, только бы увидеть, только бы побыть рядом! А ты… Ты к своим поклонницам относишься нежнее, чем ко мне. Я для тебя – чепуха. Ты меня больше не любишь. Я ехала к любимому человеку, а приехала к грубияну.
Она подошла к нему, тронула за плечо, прижалась щекой к его спине, где-то между лопатками.
– Самое страшное, что даже грубияна я не люблю меньше.
Дверь с шумом распахнулась, и в номер влетел разгоряченный спиртным режиссер Олег Наумов.