Еще один момент из этого раздела критики связан с нашим отношением к статье Б. Н. Флори 1999 г. ("Вопрос о создании греческого училища и греческой типографии в Москве в 30-40-х годах XVII в.") (Рец. С. 684–685). Используя эту работу своего коллеги, мы, оказывается, обращаемся к ней лишь для некоторых, "не столь уж существенных замечаний", игнорируя другие важные вопросы: "содержание статьи Б. Н. Флори гораздо разнообразнее, полнее и интереснее", и "намного более значимые для истории создания училищ мысли и наблюдения историка остаются вне поля зрения автора монографии" (Рец. С. 684). По понятным теперь читателю причинам Л. А. Тимошина не представляет себе, что основное содержание статьи Б. Н. Флори, отражающее известные русские источники и русскую научную литературу, может оказаться для нас не настолько важным, чтобы останавливаться на нем специально; в то же время наше внимание привлекли к себе некоторые частные вопросы, которые затрагивались в статье и были для нас как раз важными (греческое происхождение протосингела Иосифа, автографы архимандрита Венедикта, знание русского языка Гавриилом Власием]. Это с точки зрения постороннего по отношению к греческой культуре рецензента взаимодействие греческого и русского языка в России XVII в. – нечто второстепенное, мы же с помощью соответствующих исследований вот уже много лет рассматриваем и нередко решаем важные вопросы русской культуры Позднего Средневековья.
Еще один упрек рецензента касается того, что мы, игнорируя наблюдения Л. В. Волкова и Д. М. Володихина относительно числа учеников Типографской школы, тем не менее используем те же источники и приводим те же цифры (Рец. С. 678–681]. Л. А. Тимошина, несомненно, хочет подчеркнуть сознательное замалчивание с нашей стороны работ своих предшественников. Между тем, в преамбуле второй главы, в примеч. 6, мы дали свою оценку этим двум статьям, одна из которых (Л. В. Волкова] "базируется на изучении лишь некоторой части уже опубликованных материалов, повторяет ошибки предшествующих работ и не является самостоятельным исследованием истории школы Тимофея", другую же (Д. М. Володихина] "обесценивает в значительной мере то обстоятельство, что автор, не ставя, по-видимому, перед собой задачу скрупулезного анализа всех дошедших до нас источников и по возможности полной реконструкции истории училища, базируется в исследовании лишь на некоторой части существующих архивных материалов, опираясь в ряде случаев на публикации и работы других ученых, многие из которых требуют серьезной критической проверки" (Школы. С. 102]. Восстанавливая историю Типографской школы в возможно полном виде, мы анализировали лишь подлинные материалы РГАДА, а в этом случае существовавшие случайные наблюдения историографии не могли принести никакой пользы исследованию. Занимаясь формальным сопоставлением наших наблюдений и указанных работ, Л. А. Тимошина умело вырывает из контекста некоторые данные и не замечает того, что мы получили результат, значительно отличающимся от выводов других исследовании, а это могло произойти лишь в случае нашего самостоятельного изучения документов, а не следования за И. Е. Забелиным, Д. М. Володихиным или, тем более, Л. В. Волковым.
Но, конечно, самое серьезное обвинение рецензента относится к нашему использованию работ Η. Ф. Каптерева, прежде всего – его статьи о греко-латинских школах в Москве в XVII в., до открытия Славяно-греко-латинской академии. Оказывается, мы слишком мало внимания уделяем трудам этого выдающегося русского историка, и дело здесь, как полагает Л. А. Тимошина, в том, что мы расходимся с ним в понимании термина "школа", а потому, желая дать перевес своей точке зрения, прибегаем к "фигуре умолчания" (Рец. С. 688–689]. Конечно, если действовать по логике Л. А. Тимошиной и делать выводы на основе подсчета упоминаний трудов Η. Ф. Каптерева в нашей книге, то, вероятно, можно приходить к подобным заключениям, но и то только в том случае, если не читать ни самих работ нашего замечательного предшественника, ни рецензируемой книги. Если же заниматься изучением темы о греко-славянских школах в Москве в XVII в., то каждому серьезному читателю станет ясно, что без работ Η. Ф. Каптерева это просто невозможно, что в своей книге мы всегда отталкиваемся от его наблюдений и выводов, но при этом проверяем и дополняем их по всем доступным материалам, особенно – по греческим источникам, которых Η. Ф. Каптерев не использовал в собственных исследованиях истории греческо-русских связей. Не будучи историком этих отношений, коснувшись этой тематики, как говорили византийцы, лишь краешком губ, Л. А. Тимошина, вооруженная своим излюбленным формализмом при рассмотрении, во всяком случае, нашей работы, доходит в своих выводах, как мы видим, до полного абсурда.
Перейдем теперь к критике Л. А. Тимошиной самого содержания нашей книги. Первая глава работы – "Попытки создания и первые опыты организации греко-славянских школ в Москве в 30-60-х гг. XVII в." – состоит из девяти параграфов. Здесь находится основной объем привлеченного нами для исследования греческого материала. Это обстоятельство, однако, не стало препятствием для Л. А. Тимошиной, сосредоточившей свое внимание на подробном разборе именно данной части книги.
Первый параграф I главы нашей работы посвящен протосингелу Иосифу сподвижнику александрийского патриарха Кирилла Лукариса в начале 1620-х гг.; трижды побывавшему в Москве и, возможно, начавшему здесь в 1632–1633 гг. свою деятельность в качестве переводчика греческих книг и учителя грекославянской школы. Решительно каждый шаг нашего исследования этой части книги подвергается со стороны Л. А. Тимошиной критике и пересмотру.
Поскольку мы начинаем свое изложение с утверждения, что "в начале 1630-х гг. русское правительство принимает решение о создании в Москве греко-славянской школы" (Школы. С. 11) и что вопрос о присылке греческого учителя обсуждался царем Михаилом Федоровичем и патриархом Филаретом с находившимися тогда в Москве архимандритом Амфилохием, наиболее видным нашим "политическим агентом" на Балканах, и турецким послом Фомой Кантакузином, Л. А. Тимошина, в соответствии со своими представлениями о ведении подобных дел, предпринимает пересмотр документов РГАДА с целью выявления прямых указаний Амфилохию и Фоме Кантакузину относительно поисков константинопольским патриархом Кириллом Лукарисом подходящего человека (Рец. С. 576–584). Не найдя таковых, рецензент делает вывод, что никаких официальных переговоров и поручений на указанную тему не существовало. Имелись лишь устные просьбы, переданные Амфилохием и Фомой Кантакузином в Константинополе Гавриилу Власию: "…говаривали они мне, будто они имели ваше царское повеление, что им привести единого учителя для толкования неких библеи христианские веры и святых старых учителей и переводить их с еллинского языку на руской язык…" (Рец. С. 581). Приведенные слова греческого иерарха позволяют Л. А. Тимошиной придти к заключению, что все переговоры касались присылки в Москву не учителя для греко-славянской школы, а "квалифицированного, образованного и добросовестного переводчика" (Рец. 583), "переводчика и комментатора богословских трудов" (Рец. С. 584). Таким образом, основания "говорить о стремлении этого самого правительства создать греко-славянскую школу" (выделено Л. А. Тимошиной. – Б. Ф.) не существует (Там же).
Все четко, логично, доказательно. Если бы не некоторые нюансы. Л. А. Тимошина не придает никакого значения неофициальной части переговоров и устным поручениям от патриарха Кирилла в Москву и от русского правительства в Константинополь. Между тем, они всегда имели место в сношениях царя и патриарха с Лукарисом и особенно – Лукариса в его тайной (по большей части) переписке с Москвой, включая в себя, как можно предполагать, важнейшие темы, различные вопросы, изложение которых было невозможным в официальных документах. Доверенными лицами в такого рода делах для обеих сторон являлись чаще всего как раз архимандрит Амфилохий и посол Фома Кантакузин. Поэтому совсем не случайно то обстоятельство, что и Амфилохий, и Фома Кантакузин, имея устное поручение московских властей относительно греческого учителя, не только передали его константинопольскому патриарху, но и, возможно, по собственной инициативе обратились с таким же предложением к "дидаскалу Великой церкви" Гавриилу Власию, о преподавательской деятельности которого в Константинополе в 20-30-х гг. XVII в. было известно на всем Христианском Востоке (см.: Школы. С. 49–51).
Другой момент заключается в следующем. По-видимому, впервые столкнувшись с целым рядом вопросов истории просвещения XVII в., Л. А. Тимошина, как это следует из ее обширного текста рецензии первого параграфа, не подозревала, что в России указанного времени учителя использовались в качестве переводчиков, толкователей текстов и т. п., но не школьных преподавателей, ибо система просвещения еще не существовала, потребность в школах была крайне низкой, а переводчики серьезной квалификации были необходимы постоянно. Вовсе не случайно, что протосингел Иосиф был взят на службу и как переводчик, и как учитель, архимандрит Венедикт (Школы. С. 27–41) вообще не использовался по своей прямой специальности, а только как переводчик при Посольском приказе (Школы. С. 38), "учитель
Епифаний" Славинецкий занимался всевозможными переводами, а преподаванию мог уделять совсем немного времени и вне рамок какого-либо учебного заведения и т. д. Нельзя не обратить внимание, кстати сказать, на то, что архимандрит Амфилохий и Фома Кантакузин вели переговоры об учителе для Москвы с Гавриилом Власием, который являлся выдающимся педагогом (его учеником был Николай Спафарий), но не переводчиком книг.
Поэтому все рассуждения Л. А. Тимошиной относительно безосновательности нашего тезиса о стремлении русского правительства в 20-30-х гг. XVII в. пригласить в Москву учителя-грека и необеспеченности источниками исследования в этом направлении абсолютно беспочвенны. Анализ источников, проведенный нашим рецензентом, свидетельствует о том, что она является "посторонним" по отношению к этой теме исследователем и не располагает возможностями для корректного изучения даже вполне частного вопроса.
Л. А. Тимошина не ограничивается, однако, разбором источников, исследовавшихся до сих пор специалистами при рассмотрении истории русско-греческих связей и русского просвещения первой трети XVII в. Она полагает, что здесь следовало бы обратить особое внимание на тот русский документ, где находится текст грамоты царя и патриарха Филарета от 19 сентября 1632 г. протосингелу Иосифу относительно организации школы в Москве. Казалось бы, лишний раз анализировать, а тем более – полностью издавать (как этого требует рецензент) столь известный источник для наших целей (т. е. для установления самого факта выдачи русскими властями жалованной грамоты Иосифу на обучение "на учительном дворе малых робят греческого языка и грамоте") нет никакой нужды. Но оказывается, что тут мы все – от В. Н. Сторожева (1889 г.) до наших дней – ошибались: в подлиннике русского документа – РГАДА. Ф. 52. On. 1. 1633 г. № 2, по мнению Л. А. Тимошиной, имеется немало таких деталей, которые позволяют по-новому взглянуть на "дело" о появлении в Москве протосингела Иосифа и иначе, в сравнении с нами, оценить его деятельность в России (Рец. С. 575–576).
Подробно описав все находящиеся на 11 листах тексты "дела" об Иосифе, рецензент приходит к заключению о том, что здесь недостает челобитной Иосифа царю Михаилу Федоровичу и патриарху Филарету, где выражалась его просьба назначить ему и его дьякону денежное жалованье, определить для жилья келью Иоанникия Грека в Чудове монастыре, дать разрешение переводить греческие книги на славянский язык и, наконец, позволить обучение детей греческому языку и грамоте (Рец. С. 567–568]. Порядок этих пунктов для Л. А. Тимошиной, как увидим далее, исключительно важен. "Дело" № 2 и заключает в себе материалы о подготовке "ответа" правительства на эту челобитную, причем в этой подготовке принимал непосредственное участие сам Филарет Никитич, автограф которого и обнаружен Л. А. Тимошиной. Рассмотрев со всеми подробностями прохождение вопроса через Посольский приказ, воссоздав историю составления первого и второго черновиков будущего оригинала, рецензент во всех деталях, на основании бумаг "дела", описывает, наконец, внешний вид жалованной грамоты протосингелу Иосифу (Рец. С. 574–575).
Зачем же понадобилось большое самостоятельное изучение этих материалов, сопровождающееся к тому же их полным изданием в Приложении (Рец. С. 695–699)? Ответ дает сама Л. А. Тимошина. Все это позволяет ей сделать важнейший вывод: "акт является жалованной кормленой грамотой", определяющей получение вознаграждения за труд. "Следовательно, протосингел Иосиф получил в соответствии с собственной (не сохранившейся) челобитной служилую кормленую грамоту, санкционировавшую высказанные им пожелания, а отнюдь не жалованную грамоту на открытие учебного заведения" (Рец. С. 594).
Теперь все ясно. 1) Из челобитной Иосифа (положенной в основу жалованной грамоты) следует, что перевод им греческих книг на славянский язык и обучение детей греческому языку и грамматике – не самое главное, поскольку эти пункты находятся на третьем и четвертом местах; важнее – обеспечение протосингела и его дьякона жалованьем и жильем. 2) Поэтому документ, выданный Иосифу из Посольского приказа от имени царя и патриарха, не является жалованной грамотой на открытие в
Москве греко-славянской школы, а лишь жалованной кормленой грамотой. 3] Из всего сказанного (с учетом предыдущих рассуждений об отсутствии письменной просьбы из Москвы об учителе – и даже, собственно говоря, не об учителе, а только переводчике книг) следует, что никакой инициативы русского правительства по созданию в 1630-х гг. в Москве греческой школы не существовало, а была лишь просьба приехавшего в Россию протосингела, заботившегося не столько о деле, сколько о своем обеспечении в русской столице.
Читатель рецензии Л. А. Тимошиной, в том случае, если он не является историком русского просвещения, не может не доверять рассуждениям столь видного архивиста, владеющего отточенной техникой исследования и издания русских документальных источников XVII в. Между тем, при ближайшем рассмотрении текстов, относящихся к протосингелу Иосифу (этому в большой степени помогают осуществленные Л. А. Тимошиной их описание и особенно издание в Приложении к рецензии), приходится констатировать, что рецензент, претендующий на то, чтобы показать нашу некомпетентность в обращении с русскими источниками, в своей работе демонстрирует собственное неумение анализировать тексты XVII в.
В самом деле, восстановив на основании черновых материалов порядок просьб в челобитной Иосифа (сначала – жалованье и жилье, а только потом – переводы и преподавание), Л. А. Тимошина настаивает на этом порядке: "Как видим, акценты расставлены отчетливо" (Рец. С. 568). Можно подумать, что это здесь – важно и что от этого может что-нибудь зависеть при вынесении решения царем и патриархом: если, мол, сам Иосиф, как недвусмысленно намекает рецензент, отодвинул свое дело на второй план, то и правительство будет смотреть на это дело точно так же. Однако при подготовке жалованной грамоты и в первом и во втором черновиках все поставлено на свое место: сначала следует изложение того, как именно будет протосингел Иосиф служить царю и патриарху "духовными делы" ("…переводити ему греческие книги на словенской язык и учити на учительном дворе малых робят греческого языка и грамоте. Да ему ж переводити книги з греческого языка на словенский язык на латынские ереси". Рец. С. 697], а уж затем идет указание о "корме" и о келье. Любопытно, что Л. А. Тимошина не находит нужным обратить на это наше внимание: видимо, она настолько увлечена гипотетически восстановленным ею текстом, что забывает о тексте реально существующем, причем по своему значению гораздо более важном.
Значительно больше рецензента интересует определение вида документа, поскольку документ-то – не жалованная, а жалованная кормленая грамота, что "работает" на ее точку зрения. Между тем, в тексте обоих подготовительных вариантов документа самими ее составителями (при непосредственном участии патриарха) грамота называется жалованной: "…дана ему ся наша царьского величества и отца нашего, великого государя святейшего патриарха Филарета Никитича… жалованная грамота…" (Рец. С. 698). Совершенно ясно, что протосингелу Иосифу царь и патриарх дают жалованную грамоту, позволяющую ему заниматься переводами книг с греческого языка на славянский, учить детей греческому языку и грамматике ("грамоте"), а также переводить на славянский язык греческие книги "на латынские ереси". И никакие "источниковедческие" рассуждения относительно царской "кормленой" печати здесь не помогут понизить уровень данного документа. Как ни пытается Л. А. Тимошина свернуть с проторенной дороги, нужно сделать один-единственный вывод: 19 сентября 7141/1632 г. протосингелу Иосифу царем Михаилом Федоровичем и патриархом Филаретом Никитичем была дана жалованная грамота, вторым пунктом текста которой являлось разрешение на устройство в Москве греко-славянской школы. В верности такого заключения теперь, благодаря изданию Л. А. Тимошиной полного текста подготовительных материалов жалованной грамоты для Иосифа, может убедиться всякий беспристрастный читатель.
Спрашивается: если уже прежде, задолго до присоединения нашего рецензента к обсуждению темы о протосингеле Иосифе как возможном учителе греческого языка в Москве начала 1630-х гг. (ибо мы следуем здесь за В. Н. Сторожевым и Η. Ф. Каптеревым], документы архивного "дела" № 2 читались и интерпретировались именно так, как это указано здесь несколькими строками выше, если другого понимания тут (разумеется, при грамотном, объективном анализе] не может и быть, то нельзя ли позволить себе, изучая первые шаги греческого просвещения на русской почве, ограничиться имеющимися сведениями источников и не углубляться в многочисленные детали подготовки пусть даже весьма важного документа в недрах Посольского приказа, в тонкости русской дипломатики и археографии, которые в нашем случае ничего не дают, не меняют не только общего смысла, но даже и единого акцента нашего исследования? Многостраничные рассуждения Л. А. Тимошиной об исключительной важности анализа именно в вопросе об Иосифе русских документов, абсолютной необходимости полного издания их текста, учета помет Посольского приказа, изучения их почерков, комментирования каждого имени при той предвзятости, которая очевидна в решении ею вопроса о возможности появления в русской столице первой греческой школы, являются занятием, не способствующим раскрытию темы, но, напротив, запутывающим, отвлекающим от изучения проблемы.
Перейдем к рассмотрению вопроса, касающегося последнего пребывания протосингела Иосифа в России. Опираясь на документы фондов "Сношения России с Грецией" (Ф. 52) и "Малороссийские дела" (Ф. 124) РГАДА, мы приходим к выводу о том, что Иосиф приезжал в Россию трижды – в 1622, 1630 и 1632 гг. (Школы. С. 11–14). Наше заключение относительно его третьего приезда вызывает возражения Л. А. Тимошиной: ей необходимо разрушить содержащееся в нашей книге представление о быстрой, в течение двух недель, выдаче протосингелу жалованной грамоты царем и патриархом на обучение греческому языку и грамматике московских детей, поэтому она предпринимает пересмотр имеющихся на этот счет материалов. Этот пересмотр дает Л. А. Тимошиной следующие результаты.