а) Основные деятели с греческой стороны, выдающиеся патриархи и некоторые их сподвижники, фигуры, сформулировавшие основные представления относительно существования греческого народа под османским игом и надежд на его освобождение с помощью России, много трудившиеся на этой ниве в исключительно трудных условиях и иногда даже платившие за свою деятельность собственной жизнью, отодвигаются на второй план, а вперед выводятся, главным образом, люди второго и даже третьего ряда из окружения патриархов, действующие нередко (или преимущественно) по собственной инициативе, составляющие подложные грамоты, имитирующие патриаршие подписи и использующие (почему-то) патриаршие подлинные или сфабрикованные печати.
б) Эти новые деятели, действующие иногда (но отнюдь не всегда) от имени своих греческих покровителей, создали на периферии греческого мира, в Молдовалахии, поближе к русским границам, свои опорные пункты и образовали группу авантюристов, фальсификаторов документов с целью использования России преимущественно для собственного обогащения.
в) Русской стороне – царям и патриархам, Посольскому приказу – при этом отводится пассивная роль "дойной коровы", послушно дающей просимые деньги и никак не участвующей в происходящем.
Как видим, непрофессионализм в работе с источниками, необъективное к ним отношение, избирательность в толковании текстов не заканчиваются безобидными "открытиями", но приводят к серьезным, объемным фальсификациям.
В последние годы те свои работы, где производится "переворот в науке", подлинные документы признаются фальшивыми, делаются палеографические и даже филологические "открытия", В. Г. Ченцова, как правило, завершает настойчивым призывом к тому, чтобы будущий каталог греческих документов XVI–XVII вв. московских хранилищ, потребность в котором уже давно назрела в нашей науке, стал не простым описанием материала, а базировался бы на предварительно проведенных исследованиях того типа, какие выходят из-под ее пера.
Всякий, кто имеет опыт изучения и описания рукописных памятников, книжных или документальных, знает, что любой каталог, каким бы он ни был, кратким или детальным, специальным или общим и пр., всегда в той или иной степени является исследовательским. Однако такие исследования должны служить полноте и точности описания, реконструкции истории собрания, объективности информации об изучаемых и описываемых памятниках. Ошибки составителя каталога порождают затем, как правило, ошибки будущих исследований, возвращение же к верным представлениям может потребовать многих лет.
В свете сказанного хотелось бы надеяться, что будущий каталог наших коллекций греческих документов станет компетентным описанием ценнейшего поствизантийского материала, а не основанным на имитации исследования представлением целого вороха "подделок" греческих почерков, подписей и печатей XVI–XVII вв.
4. К вопросу о происхождении иконы Иверской Богоматери, доставленной в Москву в 1648 г.
Цель науки – не создание захватывающих повествований, а постижение истины.
А. А. Формозов. Записки русского археолога (1940-1970-е годы). М., 2011. С. 70.
До недавнего времени история создания для Москвы в 1648 г. копии афонской иконы Иверской Богоматери и привоза ее в русскую столицу представлялась в следующем виде.
Чудотворная икона Портаитиссы (Вратарницы), находящаяся в Ивирском монастыре на Афоне, стала известна в России, по-видимому, со второй половины XVI в. благодаря начавшемуся тогда распространению в русской книжности "Сказания об иконе Иверской Богоматери". В 1627 г., когда в Россию с просьбой о милостыне впервые приехала группа ивирских монахов, сведения о Портаитиссе, до тех пор время от времени появлявшиеся лишь в рукописях, были подтверждены документально: в грамоте ивирского игумена Иезекиила на имя московского патриарха Филарета содержалось заверенное печатями целого ряда святогор– ских монастырей известие о хранящейся в монастыре великои христианской святыне – чудотворной иконе Богоматери Вратарницы. Однако в первой трети XVII в. ни Ивирский монастырь, ни его прославленная на Христианском Востоке реликвия не привлекли к себе внимание русского правительства – чтобы это случилось, должны были пройти еще два десятилетия. В 1647 г. в Москве появилась уже третья, после 1627 и 1639 гг., группа ивиритов, которую возглавлял архимандрит Пахомий. Не сумев на первых порах добиться улучшения от русских властей отношения к своему монастырю и получить жалованную грамоту, которая давала бы им возможность приходить в Россию через сравнительно короткие промежутки времени, ивирские монахи использовали с выгодой для себя знакомство с архимандритом Новоспасского монастыря Никоном, одним из ближайших сподвижников царя Алексея Михайловича; будущий московский патриарх проявил большой интерес к рассказу ивиритов о хранящейся в их монастыре чудотворной иконе Портаитиссы и просил греческих монахов написать для него ее копию. Поскольку в это время (с февраля 1647 г.] существовали большие ограничения в передвижении для греков, приходивших в пограничный Путивль и затем желавших добраться до Москвы, Никон обращается к царю с собственноручно написанной им просьбой о беспрепятственном пропуске в столицу ивирских монахов, которые должны будут возвращаться со Св. Горы с изготовленной для него копией чудотворной иконы.
Ивириты с поручением Никона были отпущены из Путивля на Афон 7 июля 1647 г., а уже 15 июня следующего, 1648 года, изготовив копию Портаитиссы и избрав монахов для ее доставки в Россию, власти Ивирского монастыря составляют грамоты царю Алексею Михайловичу и архимандриту Никону с описанием церковных служб и работы иконописца Ямвлиха Романова, трудившегося над копией для русской столицы. Несший в Москву икону иеромонах Корнилий отправился из Ивира 25 июня и уже 22 сентября достиг Путивля, где предъявил воеводам имевшуюся у него царскую грамоту, полученную в 1647 г. архимандритом Пахомием, о незамедлительном пропуске в столицу; 25 сентября Корнилий был отпущен в Москву, куда и прибыл 13 октября 1648 г. Вместе с иконой из Ивира были присланы две греческие грамоты – царю Алексею Михайловичу и архимандриту Никону, а также "Сказание о чудотворной иконе Иверской Богоматери". В послании Никону ивириты просили его ходатайствовать перед царем о выдаче им жалованной грамоты для приезда в Россию в третий или четвертый год, и эта просьба была удовлетворена: 27 декабря 1648 г. Ивирский монастырь получает исключительную для того времени привилегию присылать в Москву монахов за материальной помощью каждый третий год. Икона Богоматери Портаитиссы с момента появления ее в России становится одной из наиболее почитаемых святынь, Ивирскому же монастырю передается в дар московский монастырь св. Николая Большая Глава, и с 1654 г. по крайней мере до конца XVII столетия наступает период особенно интенсивных отношений России с этой святогорской обителью.
Представленная здесь в общих чертах картина изготовления на Афоне в конце 1647 – середине 1648 г. и последующего перенесения в Москву копии Портаитиссы была создана на основе изучения русских и греческих документов РГАДА, греческой рукописи ГИМ, Син. греч. 436 / Влад. 404, а также самой иконы как памятника балканского искусства первой половины XVII в.
Однако это, казалось бы, надежное построение с недавних пор стало подвергаться критике и, в конце концов, полному пересмотру со стороны В. Г. Ченцовой. Начало этому было положено публикацией тезисов ее доклада на Каптеревских чтениях 2004 г., затем продолжено в 2007 г. большим палеографическим исследованием двух греческих грамот, доставленных в Москву вместе с копией Портаитиссы в 1648 г., и, наконец, завершается (по крайней мере, на сегодняшний день] изданием монографии, посвященной иконе Иверской Богоматери, и дополняющей эту работу статьей об Антонии Ксиропотамите. Поскольку мы уже имели возможность опубликовать свой детальный критический разбор исследования В. Г. Ченцовой 2007 г., наши дальнейшие рассуждения будут касаться ее книги и палеографического этюда 2010 г. При этом необходимо заметить, что, анализируя книгу В. Г. Ченцовой, мы принимаем во внимание только ту ее часть (около 120 страниц в общей сложности), которая посвящена истории создания и привоза в Москву в 1648 г. копии Портаитиссы; все остальное изложение этой большой работы, не имеющее прямого отношения к интересующей нас теме, мы оставляем в стороне.
Каковы же аргументы В. Г. Ченцовой, не согласной с существовавшей до сих пор историей создания копии Портаитиссы и ее доставки в Россию?
Появлению иконы Иверской Богоматери и сопровождавших ее грамот Ивирского монастыря в Москве в 1648 г. сопутствовал ряд "странных обстоятельств, которые до сих пор не выяснены" ("Икона Иверской Богоматери…". С. 12).
1. "Остается загадкой, почему будущий патриарх Никон из всех многочисленных афонских чудотворных икон выказал особый интерес именно к иконе Портаитиссы из Ивирона. Ведь порой привоз в Москву подлинных реликвий с Христианского Востока оставался почти незамеченным, как это случилось, например, с десницей св. апостола Андрея Первозванного незадолго до появления в Москве Иверской иконы. Даже передача русскому царю в 1653 г. иконы Богоматери Влахернской, главы св. Григория Богослова, а в 1654 г. – главы св. Евгения, а также многих других святынь не смогла привлечь большего внимания и большей благодарности от русского правительства и от самого Никона, который еще до своего возведения на патриаршество, будучи архимандритом московского Новоспасского монастыря, просил доставить ему список именно с афонской иконы Портаитиссы" (Там же).
С этой загадкой связаны два других вопроса: "каким образом малоизвестный тогда в Москве Никон, только что появившийся в столице из далекой Кожеозерской пустыни и неожиданно ставший архимандритом столичного Новоспасского монастыря – усыпальницы царской семьи Романовых, – мог самостоятельно обратиться к иверским монахам с просьбой о присылке копии иконы? И почему эта просьба русского архимандрита была выполнена столь быстро и весьма тщательно?" (Там же. С. 13).
К этой группе вопросов примыкает палеографическое наблюдение В. Г. Ченцовой: почерк челобитной Новоспасского архимандрита Никона к царю Алексею Михайловичу с просьбой о беспрепятственном пропуске на русской границе ивиритов, которые пойдут с Афона с копией Портаитиссы, с одной стороны, отличается и "от обычных почерков писцов челобитных", но с другой – "отличается и от предполагаемых автографов Никона" (Там же).
2. "Присланный в Россию образ не похож на афонский и заметно отличается от него размером" (Там же. С. 14).
3. Поскольку "основным источником сведений и о создании самого списка иконы, и о его появлении в России" оказываются две греческие грамоты, присланные в Москву вместе с копией Портаитиссы (РГАДА. Ф. 52. Оп. 2. № 307 и 308), необходимо обратиться к изучению как содержания, так и "истории самих греческих грамот об иконе". При этом важно отметить, что "непроясненных вопросов, касающихся грамот об Иверской иконе, остается еще достаточно много. Изучение палеографических особенностей этих документов до сих пор не позволило объяснить два странных обстоятельства:
Почему грамоты ивиритов царю (РГАДА. Ф. 52. Оп. 2. № 307) и архимандриту Никону (Там же. № 308)… оказались написаны на разной бумаге разными почерками?
И почему стоящие на них печати Иверского монастыря и афонского Протата (на грамоте царю) отличаются от некоторых других печатей Иверского монастыря и Протата, стоящих на других грамотах?" (Там же. С. 15–16).
4. Анализ текста находящейся на копии для Никона записи иконописца делает возможным иное его понимание в сравнении с прежними исследователями: поскольку монахи не указывали своего отчества, τοϋ Ρωμανού записи Ямвлиха следует понимать не как имя отца мастера, а как обозначение его происхождения, – топоним (Ямвлих "из Романа", епископии близ Ясс), либо как указание на местоположение ивирских келий, где трудился иконописец (Там же. С. 271–273).
5. Текст грамот, сопровождавших в Москву икону, содержит любопытный пассаж, на основании которого можно сделать вывод, что одновременно с написанным Ямвлихом образом ивириты привезли не рукопись, содержавшую описание Ивирского монастыря и сказание о Богоматери Вратарнице, как полагали ранее, а другую икону Богоматери "с изображением монастыря и его окрестностей" (Там же. С. 273–280).
Выявив ряд новых фактов, непроясненных обстоятельств заказа и доставки в Москву копии Иверской Богоматери, вопросов, на которые нет ответа в специальной литературе, B. Г. Ченцова воссоздает следующую картину (мы приводим здесь лишь ее схему, оставляя возможность обращения к деталям в критической части нашей работы).
1. Заказ на изготовление копии Портаитиссы для Москвы не был связан с Никоном; более того, он и не мог исходить от Новоспасского архимандрита: чудотворная икона Ивирского монастыря являлась прославленной на всем греческом Востоке христианской реликвией, и думать, будто получение ее копии было делом, доступным для архимандрита пусть даже и столичного монастыря, теснейшим образом связанного с семьей Романовых, не приходится. Изучение истории появления Никона в Москве, его прежних и новых связей, исследование первых лет правления Алексея Михайловича, ситуации при дворе и, наконец, внешнеполитических планов царя и его ближайшего окружения позволяют прийти к выводу о том, что идея получения Россией копии чудотворной Иверской иконы, этого "символа единения православных христиан" (Там же. С. 283), принадлежала одному из "кланов" русской политической элиты, по-видимому, стремившемуся к присоединению к Русскому государству грузинских земель (Там же. С. 281, 283), а вовсе не "малоизвестному тогда в Москве Никону" (Там же. С. 13). Можно предполагать, что инициатором "челобитной Никона" являлся отец царицы Марии Ильиничны И.Д. Милославский (Там же. C. 241). В таком случае не приходится удивляться, что просьба о копии Портаитиссы "была выполнена столь быстро и весьма тщательно" (Там же. С. 13). Судя по всему, к документу, который принято называть "челобитной Никона", Новоспасский архимандрит не имел никакого отношения: не случайно, видимо, то обстоятельство, что он создан не в обычной среде, где появлялись бумаги такого рода; его почерк также "отличается и от предполагаемых автографов Никона" (Там же).
2. Современная наука, располагающая возможностями сравнительного изучения ивирского подлинника московской копии 1648 г., не может не констатировать наличия тех значительных отличий этих двух образцов, которые буквально бросаются в глаза при их сопоставлении: "…присланный в Россию образ не похож на афонский и заметно отличается от него размером". И хотя, казалось бы, ясно, что "икона должна прежде всего символически представлять святой лик, а не свой конкретный прототип, так что точность в воспроизведении иконографических особенностей в современном понимании "копирования" могла быть и не столь важна", нельзя не поставить серьезный (как это покажет дальнейшее исследование) вопрос: "Но только ли этим объясняются отличия подлинника чудотворной иконы от ее московского списка?" (Там же. С. 14).