3. Ответ на этот вопрос, по сути дела, дает изучение двух греческих грамот, РГАДА. Ф. 52. Оп. 2. № 307 и 308, которые являлись сопроводительными документами при доставке в Москву копии Портаитиссы в 1648 г. и которые занимают едва ли не центральное место в исследовании интересующей нас здесь темы.
Писцом грамоты № 307, адресованной ивирскими монахами царю Алексею Михайловичу, как это можно теперь, в результате палеографических исследований 2007 и 2010 гг., утверждать, является иеромонах Антоний Ксиропотамит, известный переписчик рукописных книг и писец документов XVII в. В своей совсем новой работе ("Иеромонах Антоний…"), вышедшей уже после рецензируемой здесь книги, В. Г. Ченцова, принимая наблюдения греческих палеографов относительно того, что Антоний владел двумя типами книжного (и, разумеется, документального) почерка, считает, что его второй вариант – это то письмо, которым писана грамота № 308, адресованная архимандриту Никону. Это наблюдение не только ставит точку в истории возникновения двух документов, сопровождавших в 1648 г. в Москву икону Иверской Богоматери, но и решает вопрос о месте создания этих грамот: палеографические и дипломатические (печати) особенности № 307 и 308 позволяют сделать предположение о принадлежности этих грамот к серии документов, связанных своим происхождением с метохами афонских монастырей в Дунайских княжествах (Там же. С. 41–49).
Доказательство молдовалашской (а не афонской) локализации грамот № 307 и 308 ведет, с одной стороны, к уяснению причин возникновения тех отличий ивирской Портаитиссы и московской копии, о которых было сказано выше, а с другой – позволяет по-новому рассмотреть вопрос о происхождении писавшего московскую икону мастера.
4. Анализ подписи на московской копии иконописца Ямвлиха приводит к заключению о том, что он либо происходил из ясской епископии Роман, либо трудился в ивирских кельях, находившихся в этой епархии.
Таким образом, та икона Богоматери, которая до сих пор считалась произведением афонского иконописца Ямвлиха Романова, созданным им в Ивирском монастыре на Св. Горе в конце 1647 – начале июня 1648 г. и привезенным ивирскими монахами в Москву вместе с двумя написанными там же сопроводительными документами, адресованными царю Алексею Михайловичу (№ 307) и архимандриту Никону (№ 308), в действительности – после ряда исследований В. Г. Ченцовой – является иконой Портаитиссы, принадлежащей мастеру Ямвлиху из епископии Роман (или работавшему в ивирских кельях в этой епархии), не скопированной им непосредственно с афонского оригинала (отсюда и отличия), а созданной, возможно, даже в другое время и, быть может, независимо от московского заказа и отправленной в Москву не из Ивирского монастыря, а из одного из молдавских метохов этой обители в сопровождении двух грамот, написанных здесь же (а не на Афоне) иеромонахом Антонием Ксиропотамитом.
5. Более того, ивириты, привезшие из Молдавии московскую копию, доставили в Россию еще одну икону Портаитиссы, на полях которой были изображены Ивир и его окрестности, а также чудеса Богоматери Вратарницы.
Такова созданная В. Г. Ченцовой новая история появления и привоза в русскую столицу в 1648 г. копии чудотворной иконы Ивирского монастыря. Прежде, чем заняться разбором ее работы, мы хотели бы обратить внимание читателя на одну особенность данного исследования.
Прослеживая нить рассуждений В. Г. Ченцовой, относящихся к заказу и исполнению копии Портаитиссы для Москвы, мы не можем не заметить, что вся эта "история" представлена ею как сплошной взаимный обман участвующих в ней сторон, русских и греков, обман, в основе которого находится "политическая игра" при дворе русского царя.
– И. Д. Милославский и его "партия", стремясь к осуществлению собственной политической программы в отношении Христианского Востока, втайне от царя Алексея Михайловича решает заказать для себя в Широком монастыре на Афоне копию находящейся там чудотворной иконы Богоматери Вратарницы.
– Почему "втайне от царя"? Да потому, что если бы это было не так, то не было бы необходимости прикрываться именем теснейшим образом связанного с царем архимандрита Никона при обращении к Алексею Михайловичу с просьбой о беспрепятственном пропуске в Москву копии иконы: можно было бы решить этот простой для столь высокопоставленного лица, каким являлся И. Д. Милославский, вопрос непосредственно, без всяких челобитных. Никон, таким образом, будучи вовлеченным в планы царского тестя, также должен был скрывать от царя (с которым постоянно общался, докладывая ему о просьбах всех нуждающихся в царской милости и управе) свою роль в заказе копии Портаитиссы.
– Монахи афонского Ивирского монастыря, пришедшие в Москву в феврале 1647 г. и сообщившие Никону о находившейся в их обители чудотворной иконе, получили через новоспасского архимандрита заказ на изготовление копии и, рассчитывая благодаря этому в будущем на материальную помощь их монастырю со стороны русского правительства, покидают Россию 7 июля 1647 г.
– Они отправляются, однако, не на Афон, где находилась Портаитисса и где должна была быть изготовлена копия, а "в один из метохов афонских монастырей в Дунайских княжествах" ("Икона Иверской Богоматери…". С. 50).
– Именно здесь иконописец Ямвлих (из ясской епископии Роман или "в ивирских кельях", находящихся в этой епархии) пишет для Москвы икону Иверской Богоматери, оригиналом которой является, естественно, не чудотворный образ Ивирского монастыря, а какая-то другая икона. Не исключено, впрочем, что в распоряжении Ямвлиха уже имелась икона, написанная им прежде, вне всякой связи с московским заказом, которая и была подписана сначала самим иконописцем о ее исполнении в 1648 г., а ниже – ивирским архимандритом Пахомием как "заказчиком" (Там же. С. 272–273).
– Находившийся в это время "на монастырском подворье Ксиропотама в Молдавии" ("Иеромонах Антоний…". С. 64) или "в одном из метохов афонских монастырей в Дунайских княжествах" ("Икона Иверской Богоматери…". С. 50) выдающийся каллиграф иеромонах Антоний Ксиропотамит пишет для отправляющихся в Россию ивиритов две грамоты: одну – для царя Алексея Михайловича (№ 307), а другую – для Новоспасского архимандрита Никона (№ 308). При этом он, несомненно, по указанию ивирского архимандрита Пахомия, получившего в Москве заказ на изготовление копии чудотворной иконы Ивирского монастыря, изображает в обоих документах дело так, будто работа по копированию Портаитиссы происходила не в Молдавии, а в самом афонском монастыре в присутствии 365 монахов и велась отнюдь не молдавским мастером Ямвлихом из Романа, а иконописцем-ивиритом, названным в грамотах "Ямвлихом сыном кир Романа".
– Иеромонах-ивирит Корнилий, которому были поручены для доставки в Москву копия Портаитиссы и две греческие грамоты, сообщая около середины октября 1648 г. в Посольском приказе сведения о своем пути в Россию, имел, несомненно, соответствующие инструкции от архимандрита Пахомия относительно необходимости скрывать от московских властей подлинные сведения о месте изготовления заказанной Никоном иконы (ведь в Москве ждали копию с подлинной чудотворной реликвии!).
– В конце декабря 1648 г. усилия афонского Ивирского монастыря, на протяжении года готовившего интригу против русского правительства и архимандрита Никона, в результате которой им были доставлены в Москву икона Богоматери Вратарницы, не представлявшая собой непосредственной копии чудотворного образа, и две грамоты с описанием создания копии Портаитиссы, на самом деле не соответствовавшим действительности, тем не менее приводят к искомому ивиритами результату: им удается получить от царя Алексея Михайловича жалованную грамоту с правом прихода за милостыней в третий год.
Вот такую невероятную картину создает В. Г. Ченцова в итоге своих палеографических, дипломатических, источниковедческих, филологических и прочих исследований материала, позволяющего раскрыть интересующую нас здесь тему, картину, в подлинность которой едва ли поверит хоть один здравомыслящий, разбирающийся в деле человек, а уж тем более – профессионально подготовленный, серьезный историк или особенно специалист, имеющий возможность самостоятельно изучать греческие и русские документы XVII в. Обратимся к критическому разбору работы В. Г. Ченцовой.
Начнем с палеографического анализа В. Г. Ченцовой почерков двух греческих грамот Ивирского монастыря 1648 г. Первая грамота, заслуживающая нашего специального внимания, – послание ивиритов царю Алексею Михайловичу (РГАДА. Ф. 52. Оп. 2. № 307]. В 2007 г. В. Г. Ченцова, как было указано выше, опубликовала большое исследование, посвященное писцу этой грамоты. На основании изучения собранного ею материала греческих рукописных книг и документов она доказывала, что писцом грамоты № 307 являлся известный каллиграф XVII в. Антоний Ксиропотамит, работавший, возможно, в крупном скриптории в одном из метохов святогорских монастырей в Дунайских княжествах.
Это заключение позволяло автору делать далеко идущие выводы об изготовлении не только двух документов, но и самой копии Портаитиссы не на Св. Горе, в Ивирском монастыре, а в Молдавии. Дальнейшая разработка наблюдений такого рода и привела в конце концов к появлению рецензируемой здесь книги.
В том же 2007 г., вслед за статьей В. Г. Ченцовой, мы опубликовали свой разбор ее палеографических выводов, показав полную несостоятельность и ошибочность не только почерковых отождествлений, но и базирующихся на них представлений о происхождении московской копии иконы Богоматери Вратарницы. В. Г. Ченцова, однако, отнеслась к нашей критике с полным равнодушием и, издавая книгу, привлекла тот же самый материал, что и в своей статье 2007 г., сделав микроскопическую "уступку" лишь однажды, когда заявила, что ее палеографическое исследование позволило ей "предположительно (выделено нами. – Б. Ф.) отождествить писца… с иеромонахом Антонием из афонского монастыря Ксиропотаму…" ("Икона Иверской Богоматери…". С. 25). Однако затем это не влияет на выводы В. Г. Ченцовой, абсолютно уверенной в точности своих идентификаций. Более того, ее уверенность становится все более прочной после того, как ею были привлечены для сопоставления некоторые образцы книгописания Антония Ксиропотамита из афонских рукописей Xeropot. 168 и Vatop. 1168: исследование В. Г. Ченцовой этого материала увидело свет вскоре после выхода из печати ее книги.
Между тем, если издание рецензируемой книги нисколько не изменило отношения ее автора к тому материалу греческих документов и рукописей, который был введен В. Г. Ченцовой в оборот в 2007 г. и, следовательно, – оставило ее работу относительно происхождения московской копии Богоматери Вратарницы на той же почве ошибочных палеографических определений, то расширение рукописной базы исследования за счет бесспорных автографов Антония Ксиропотамита, вопреки мнению автора, отнюдь не укрепляет ее позицию, но, напротив, дает дополнительные возможности для критики В. Г. Ченцовой-палеографа. Теперь она отождествляет с писцом грамоты № 307 не те почерки (множ. число!), которые и в 2007 г., и в книге принимала за один и считала весь этот конгломерат почерком Антония, а настоящий почерк Ксиропотамита, подлинность которого удостоверяют колофоны самого писца. Располагая другим материалом, она не видит разницы между первым вариантом книжного письма Антония и письмом грамоты № 307 и считает их идентичными.
Совсем недавно, подвергая разбору приемы работы В. Г. Ченцовой с почерками "типа Бозеу", мы отмечали ее неумение различать руки писцов в пределах указанной группы, непонимание ею тех принципов идентификации почерков, которые позволяют воссоздавать группу переписчиков, а не принимать работу нескольких людей в качестве труда одного каллиграфа. Теперь мы должны отметить то же самое в палеографическом исследовании В. Г. Ченцовой рукописей и документов "ксиропотамского стиля". Эта группа, правда, не так трудна для анализа, как "стиль Бозеу", но и здесь необходимо умение различать индивидуальные почерки. Вот этим-то умением В. Г. Ченцова, привлекающая новый и, казалось бы, столь важный для ее концепции материал, и не обладает: она не видит разницы между исключительно каллиграфичным, "твердым", "строгим" почерком Антония Ксиропотамита, отличающимся незначительным, совсем небольшим наклоном письма вправо (рис. 1–2], и вполне обычным, более "мягким", с гораздо большим наклоном вправо с одновременным постоянным "уходом" некоторых элементов влево почерком писца документа № 307 (рис. 3), которого, в отличие от Антония, никак нельзя назвать каллиграфом, не замечает бросающейся в глаза разницы в уровне, "качестве" письма этих переписчиков и, что уж совсем удивительно, проводя побуквенное, поэлементное сравнение почерков, не видит различия между подлинным мастерством одного и вполне ремесленным уровнем исполнения – другого. Выражаясь языком палеографов и историков искусства, у В. Г. Ченцовой "нет глаза", а это значит, что она не воспринимает почерки, во всяком случае, принадлежащие к непростым, трудным для анализа стилям письма, не различает качества работы писцов. Тогда о каком палеографическом анализе, о каких основанных на нем далеко идущих выводах может идти речь?
Изучив иллюстрации трех работ В. Г. Ченцовой, мы должны сделать следующее заключение: а] из материалов, представленных в статье 2007 г и монографии 2010 г., лишь рукопись монастыря Хозовиотиссы является автографом Антония Ксиропотамита, писца афонских кодексов Xeropot. 168 и Vatop. 1168; б] почерк Антония не идентичен почерку других рукописей и документов, письмо которых приписывается В. Г. Ченцовой этому каллиграфу; в) письмо грамоты № 307 не принадлежит иеромонаху Антонию.
Приняв в своей статье 2010 г. тезис греческих специалистов о наличии в арсенале Антония второго варианта книжного письма, которым он пользовался так же свободно, как и первым, В. Г. Ченцова пришла к выводу о том, что и другая грамота в Москву – архимандриту Никону (№ 308} была выполнена этим же мастером ("Иеромонах Антоний…". С. 61]. Теперь, констатировав ошибочность идентификации почерка документа № 307, мы a priori можем утверждать, что определение В. Г. Ченцовой писца № 308 является неверным. Посмотрим, что говорит в этом случае палеографический анализ.
Второй вариант книжного письма Антония относится к тому типу, который был распространен на Балканах вплоть до самого конца XVII в., и принадлежит к такой разновидности греческого письма, где побуквенное сопоставление образцов, по сути дела, ничего не дает и может только привести к ошибкам датировки, локализации или идентификации. При работе с таким материалом исследователю нужно быть особенно осторожным, обращать внимание прежде всего на уровень каллиграфии, привычный для того или иного писца наклон письма. С точки зрения этих положений второй вариант письма Антония определяется как каллиграфический почерк с минимальным наклоном вправо (в этом отношении второй и первый варианты ничем не отличаются друг от друга; см., например: "Иеромонах Антоний…", рис. 5–7], с подчеркнуто вытянутыми по высоте формами многих букв (рис. 4–5]. При сравнении этого письма с почерком грамоты № 308 невозможно сразу не отметить значительно более "быстрое", с бросающимся в глаза наклоном вправо письмо грамоты Никону, в котором, кстати, легко заметить хоть и минимальную, но постоянную разницу в написании, например, π с двумя "ножками" и особенно – β с разным оформлением нижней петли (рис. 6]. Указанные особенности (наклон и отдельные элементы) и характеризуют динамический стереотип писца грамоты № 308, отличающийся от динамического стереотипа такого мастера, каким был Антоний Ксиропотамит. Таким образом, палеографический анализ заставляет нас сделать вывод, что и писцом второго сопроводительного документа в Москву иеромонах Антоний не являлся.
В свое время мы предполагали, что в подготовке и отсылке в Россию копии Портаитиссы принимал активное участие Дионисий Ивирит. Это заключение было сделано не только на основе палеографии (автографы Дионисия принадлежат к данному типу книжного письма), но и благодаря фактам истории отношений Ивирского монастыря с Москвой в середине XVII в. В. Г. Ченцова во всех своих работах, где затрагивается эта тема, возражает против нашей идентификации, приводя каждый раз аргументы палеографического характера. Между тем, решить данный вопрос с помощью исследования почерка едва ли возможно, ибо каллиграфический вариант одного и того же почерка интересующего нас здесь стиля (а именно к такому, каллиграфическому, уровню относится письмо грамоты № 308) сопоставлять с его обычным вариантом вряд ли продуктивно, а потому доказательства "за" или "против" путем почерковедческого исследования всегда остаются предположениями. В данном случае, впрочем, нет никакого смысла добиваться решения этого вопроса: тут главным выводом является опровержение мнения В. Г. Ченцовой относительно Антония Ксиропотамита как писца грамоты, адресованной архимандриту Никону.