За этим огромным домом – переплетение узких улочек, где жили в те времена "униженные и оскорбленные" – ремесленники, кухарки, торговцы, мелкие чиновники. Это – "царство Достоевского". Здесь он долго жил, окруженный героями своих сочинений. И до сих пор улочки эти вызывают всеобщий – даже всемирный – интерес, в основном как место действия его романа "Преступление и наказание". Вымысел гения победил реальность – дома тут называют не именами реальных жителей – именами героев Достоевского: "Дом Раскольникова", "Дом старухи процентщицы", "Дом Сонечки Мармеладовой". Идут ожесточенные споры – причем даже среди больших ученых: в этом ли доме жила процентщица или – в другом? – так, будто это происходило в реальности. Сочиненное оказалось убедительнее реальности!
Достоевский писал "Преступление и наказание" в доме 9/14 на углу Малой Казначейской и Столярного переулка. Здесь он написал "Игрока" (познакомившись со стенографисткой Анной Сниткиной, ставшей второй его женой), а также и "Преступление и наказание". Своего героя – убийцу Родиона Раскольникова – он поселил в доме на углу Столярного переулка и Гражданской улицы. Из угла теперь выступает скульптурная композиция – ступеньки узкой винтовой лестницы и фигура человека, напоминающего и Раскольникова, и Достоевского. Под этим – каменная плита с надписью: "Трагические судьбы людей этой местности Петербурга послужили Достоевскому основой его страстной проповеди добра для всего человечества".
Похоже, много ученых людей ломали голову над этой надписью – чтобы она имела какое-то отношение к Достоевскому и его роману, и в то же время – чтобы не было ничего из того ужасного, что есть в романе. Сочинили все-таки, извернулись: и Достоевского упомянули, и городское начальство ничем не огорчили.
Достоевский не зря выбрал этот дом для проживания – по какой улице ни посмотришь, создается ощущение безысходного тупика. Вокруг гения всегда возникает бурление страстей – он умеет такое закрутить, что держит внимание через много веков. И просто поклонники Достоевского, и ученые яростно спорят почти о каждом эпизоде великого романа – правильно ли поняли его. Например, Раскольников называет точное количество шагов до дома процентщицы – 730 шагов, этот путь для него слишком важен – он должен в конце убить, перевернуть свою судьбу! А дом, который снял режиссер Кулиджанов в своей талантливой экранизации, как дом процентщицы, имеет адрес канал Грибоедова, 104. Но до него значительно больше шагов от дома Раскольникова! Многие – и просто читатели, и серьезные ученые – прошагали, просчитали! – шагов получается значительно больше! Зато подходит другой адрес – канал Грибоедова, 98 – тут количество шагов почти сходится. Такой же спор вокруг адреса дома Сонечки Мармеладовой – Достоевский словно специально пишет так, чтобы спорили. Спорят, пишут диссертации, опровергают друг друга. Умеют гении удерживать интерес к себе на протяжении веков! Достоевский с нами. За него можно не беспокоиться.
Вернемся на Сенную. И здесь он с нами. Именно по Сенной предпочитал разгуливать Раскольников – здесь его лохмотья не выделялись, не привлекали внимания. Здесь наблюдал он жизнь дна, жизнь "тварей дрожащих" – и делал свои убийственные выводы. Именно на Сенной, как пишет Достоевский, Раскольников принял решение о убийстве старухи-процентщицы.
Уже написав роман и переехав в другое место, Достоевский однажды вернулся сюда – возвращен был силой злого рока. На краю Сенной стоит желтенький домик – еще одна городская гауптвахта – уже вторая на Садовой. 21 и 22 марта 1874 года Достоевский находился здесь под арестом "За нарушение порядка публикации", напечатав статью, вызвавшую негодование властей. Да – Достоевский не давал о себе забыть, поэтому и каждое его движение стало достоянием всего человечества. Известно даже, что, находясь здесь, он читал "Отверженных" Гюго – почему-то не себя, не свои статьи, не корректуру "Карамазовых" – решил, видимо, воспользоваться случаем и передохнуть.
Пройдя, наконец, Сенную и продолжая движение по Садовой, видим дом с пожарной вышкой и широкими воротами – пожарную часть. Раньше тут был полицейский участок, куда, волей Достоевского, и пришел Раскольников с покаянием. Недалеко ушел: все развертывается буквально на пятачке, не покидая этих печальных мест, – а сколько всего происходит с героями – да и с нами, читателями!
КОЛОМНА
Там, где Садовая сходится с каналом Грибоедова и поперечным ему Крюковым каналом, стоит старинный, с галереями, Никольский рынок. О том, каким товаром здесь торговали, можно понять по названиям двух соседних убогих переулков – Дровяной и Щепяной. Это – особый, неповторимый район города – Коломна, может быть, потому, что раньше здесь селились приходящие рабочие из этого городка.
Несмотря на патриархальность и потертость окружающих зданий – место это – одно из красивейших в городе. Слияние Крюкова и Грибоедова осенено красивыми мостами и, главное, гениальной колокольней Никольского собора, лучшим барочным творением Саввы Чевакинского.
Далее Садовая пересекает Покровскую площадь, где раньше стоял Покровский храм, посещаемый сирыми и убогими, а также юным Пушкиным, который жил неподалеку, у Калинкина моста. Неподалеку тут жил одно время Тургенев, поэтому площадь эта названа его именем. Недавно я был там на открытии артистического кафе "Муму". В церемонии участвовали многие знаменитые горожане – композитор Андрей Петров, директор Пушкинского Дома Николай Скатов. В выступлениях все вспоминали своих любимых собак. Я тоже вспомнил моего незабвенного пса по имени Тави, а потом сказал: "Как удивительно – Муму утонула, а до сих пор жива, а многие литературные герои остались живы, но исчезли бесследно". У входа в кафе стоят чугунные Муму и Герасим. И, что удивительно, – гуляющие местные собаки радостно подбегают снюхиваться с Муму.
Садовая дальше идет через тихую Коломну, где жил и бедный Евгений из "Медного всадника", и в "смиренной избушке у Покрова" бедная вдова с дочерью Парашей, и в этих же местах Акакий Акакиевич лишился новой своей шинели. "Сюда не заходит будущее, здесь все тишина и отставка", – писал про эти места Гоголь. Здесь получаешь хороший литературный урок: бедная жизнь – для литератора самая щедрая.
Садовая заканчивается, "впадая" в Фонтанку, которая тоже тут заканчивается, впадая в Невскую губу, завершая здесь свой длинный путь через весь город, повидав все, от дворцов до лачуг. У соединения Садовой с Фонтанкой образовалсь странная, несуразная, треугольная площадь Репина. Здесь все дышит неуютом, сквозняком близких открытых пространств, лязгом трамваев и окраинных верфей. И это все создает щемящий, неповторимый петербургский колорит. Репин, несмотря на всю свою славу и богатство, тянулся к этим местам, жил в доме рядом с долговой тюрьмой, где по утрам собирались толпы людей, приговоренные за долги к общественным работам. Сквер, который они постоянно вытаптывали, назывался поэтому Плешивым. Именно тут Репин написал свои самые знаменитые полотна "Иван Грозный и его сын Иван" и "Запорожские казаки пишут письмо турецкому султану".
За Калинкиным мостом, за Фонтанкой, в доме Клокачева жил после Лицея юный Пушкин.
В 20-е годы, после революции, "покровская шпана" не уступала Лиговской, ходить здесь было опасно.
Помню, как одну длинную осень я снимал комнату, якобы для работы, в этом районе. Но как раз не работалось и я ходил и ходил в этом грустном районе, который был тогда так под стать моему настроению. Все, на что я надеялся в моей жизни, вдруг растаяло. Молодая удаль прошла. Первый напор моих литературных усилий был неплох, но он как-то кончился. И главное, куда-то исчезли все люди, которые помнили мои удачи. А без них я вроде был никто. Все мои гениальные друзья разъехались. Кто – в Америку, кто – в Москву. И никто из пришедших заново не знал, что я что-то собой представляю. А поднимать вторую волну было как-то стеснительно, и главное – неясно перед кем. Никто как-то не интересовался! Я вздыхая, ходил, смотрел. Наш город замечателен тем, что даже ипохондрия находит здесь места гениальные! И я много тут написал и пришел к грустному выводу: трудная жизнь для писателя – самая лучшая!
А потом вдруг наступила зима. Проснулся я от колокольного звона, идущего со знаменитой колокольни Николы Морского, главной достопримечательности тихой Коломны. Давно он не доносился сюда – туманная оттепель глушила звуки. И вдруг – словно колокольня рядом: идут и глухие тяжелые удары, и бойкий перезвон. Сдвинул шторы: косая солнечная "косынка" на доме напротив. Сердце радостно прыгнуло. Но что, собственно, произошло? Просто – сильный мороз обостряет все чувства. Заметил не я: в сильные морозы вспоминается детство. Эта яркость, восторг, пронзительность жизни однажды наполнили твою душу, когда ты вышел еще в валенках и закутанный платком, и между тобой и счастьем ничего еще не стояло, и ты его испытал. И теперь оно вспоминается, при той же картинке за окном, и вдруг кажется: откроешь дверь и выйдешь прямо туда.
Я торопливо оделся – пока ничего еще не встало между мной и этим утром – и выскочил во двор. Успею? Ухвачу? Во дворе – красота. Мороз сияет и жжет. Пришло то сладкое, забытое ощущение – в сильный мороз изнутри слипаются ноздри и пальцы в носках друг о друга скрипят. Пока все как когда-то в детстве! И вдруг это получится: я уйду в страну счастья и останусь там навсегда?
Лед на Мойке был выпуклый, рябовато-белый, словно не черная вода замерзла, а белое молоко. От сияния реки из глаз извилисто потекли горячие едкие слезы, смораживая, скукоживая щеки. Потому, наверно, так сладок мороз, что ты особенно остро чувствуешь: ты живой, горячий внутри. Вдали по льду кто-то бегал, сновали черные точки. Сощурился изо всех сил, вглядываясь туда. Дети! Когда-то и я выскакивал на лед, задыхаясь от страха и восторга. И почему-то я вдруг вспомнил, мы с другом были без пальто и без шапок в такой день. Почему? А чтобы запомнилось ярче. И так же грозно дымилась черная полынья под мостом, где, видимо, выходила сточная труба. Долго смотрел, щурясь, вспоминая. Даже грусть в Петербурге – литературна: я все запомнил и записал.
Здесь, на краю Коломны, на улице Декабристов (бывшей Офицерской), в последнем на улице доме № 57, недалеко от берега грустной Пряжки, на которой находится знаменитый сумасшедший дом, с видом на мрачные заводские корпуса, квартира Александра Блока. Как ни странно – именно такой пейзаж вдохновлял его: каждый гений – неповторим!
Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет,
Живи еще хоть четверть века -
Все будет так. Исхода – нет.Умрешь – начнешь опять сначала,
И повторится все, как встарь.
Ночь, ледовая рябь канала,
Аптека, улица, фонарь.
Многих вдохновила печальная, но поэтичная Коломна. И современный знаменитый поэт и бард Александр Городницкий, вырос в этих местах. И сочинил цикл песен и стихов под названием "Коломна".
Здесь Садовая заканчивается.
4
ФОНТАНКА И ОКРЕСТНОСТИ
Однажды, в те далекие морозные и счастливые дни, когда хотелось сделать что-то невероятное, перебегал по льду через Фонтанку наискосок в Дворец пионеров, и провалилась вдруг правая нога, оказалась подо льдом, и ее как-то стало тянуть в сторону течением, словно река хотела оторвать ее от меня. За спиной ремонтировался дворец Белосельских-Белозерских, там стояли рабочие, но я постеснялся кричать, медленно выполз и осторожно дополз до противоположного спуска. И вбежал по мраморной лестнице в огромный резной шахматный зал Дворца, насквозь просвеченный ярким солнцем, и пошел по паркету, оставляя мокрый след одной только правой ногой. И все заметили это. И то был единственный раз, когда я был там героем. Все кинулись ко мне, бросив шахматы, – и преподаватели, и ребята. То был единственный миг моей славы в шахматном спорте. Я очертя голову кинулся играть. И с лету выиграл три партии! И если б того не было – чем бы гордился я? Сильный мороз подбивает русского человека к лихости и веселью. И сейчас я вдруг заметил, что лихо и весело перехожу мост и в нагретую булочную врываюсь с такой радостью, какой не испытывал уже давно.
СТУДЕНЧЕСКАЯ ПУБЛИЧКА НА ФОНТАНКЕ
Как бы ни был богат город памятниками, воспевающими подвиги – он не станет своим без собственных твоих побед. И если вспомнить их, жизнь уже покажется прожитой не напрасно. Больше того – прекрасно прожитой!
После школы, бывшей гимназии, удалось овладеть следующей крепостью – студенческой – Публичной библиотекой на Фонтанке. Взмахнуть пропуском и пройти, получив контрольный листочек, в храм мудрости, куда входят умнейшие, – что может быть слаще для тщеславного юнца? Огромный чинный зал, сотни голов, и перед каждой – солидный зеленый абажур, символ мудрости. Сесть за длинный старинный стол (сколько гениев тут сидело) и, оглянувшись, вдруг увидеть Ее! Назад оборачиваться не принято… но если как бы по делу, ища сокурсника? Ага – она пошла вперед, сдавать книги. Лучшего момента не будет. Сдает у стойки книгу, отмечает контрольный листок и как-то уж слишком демонстративно, не оборачиваясь, идет к двери. Далеко не уйдет! Я сунул листок вместе с книгой библиотекарше: "Отметьте!"
– Вы куда? – говорит библиотекарша. – Пришел ваш заказ!
Да, я заказывал – сразу все книги, что нужно было прочитать за семестр. Прибыли?
Дежурная уходит вглубь помещения и выкатывает тележку с заказом. С кипой книг на скрещенных ладонях, пытаясь удерживать верхние от падения подбородком и лбом, порой пытаясь даже гримасами сохранить равновесие этой "пизанской башни", я возвращаюсь на свое уже покинутое было место. Загнав один глаз почти на затылок, я умудряюсь увидеть уходящую девушку. Она оборачивается, усмехается: мол, глубоких вам знаний! Я ставлю пачку на старинный длинный стол, из книг выдыхается облачко пыли. Правда – еще одна девушка в ближнем ряду смотрит на принесенную мной гору знаний с сочувственной улыбкой. Но и перед ней стоит кипа не меньше. Вылезем мы из под этих груд не раньше закрытия, обменявшись улыбками, мы опускаем глаза наши в книги… Ч-черт! Сколько же гениев было на свете во все века – на каждой странице их несколько. Захватывает дух – и это в такой якобы скучной науке, как сопромат. Как все четко, остроумно, мощно – все эти их приборы, формулы. Да и лица их потрясают – сначала в кружевах, париках, потом в шляпах, кепках, академических ермолках. Чтоб только посмотреть на них и вдохновиться – уже стоило прийти сюда!
Когда я, наконец, закрыл последнюю книгу и с наслаждением потянулся, – огромный зал был уже почти пустой, горело только несколько ламп. У одной из них, в самом конце, вроде бы девушка. Ну и пусть Ты не за этим сюда пришел. То, что она видит в книге, поважней, наверное, твоей рожи. Не лезь. И сам не расплещи то блаженство, которым наполнили тебя эти тома, – есть, оказывается, кое-что и поинтереснее девушек.
У выхода зашел в туалет. В холоде и табачном удушье хрипели последние, самые отчаянные спорщики. Судьбы мира тут решают постоянно и до хрипоты – но эти почему-то во мнениях до конца так и не сошлись.
– Первый минский съезд не имел никакого значения! Вот второй, лондонский!..
В гардеробе приятно пахнет легкой затхлостью, как и во всей библиотеке – но уже стало привычкой хоть раз в неделю эту затхлость вдыхать. На Фонтанку выхожу медленно, тяжелой походкой потрудившегося человека. Эта сладость стоит многих других.
Стою на высоком крыльце, между могучими колоннами, чувствую себя старым петербуржцем, дышу историей. Ведь не всегда здесь только студенческая Публичка была. Это – Екатериниский Институт благородных девиц, как и Смольнинский институт благородных девиц, построенный самим Джакомо Кваренги при Екатерине II. Строгая императрица вместо вольного "барокко", характерного больше для междуцарствий, для неустойчивого времени интриг и переворотов, утвердила свой "регулярный", однообразный, устойчивый классицизм – демонстрируя регулярность, устойчивость, неизменность своего царствия, а также монархии и государства в целом. И хотя сама она пришла к власти путем заговора, переворота и даже убийства собственного мужа, законного государя Петра III, тем не менее с дворцовыми заговорами и переворотами ей удалось покончить на все время своего царствования. Хотя народные бунты, как мы знаем, были – то же восстание Пугачева, но народ – сила темная, на него изменением архитектурного стиля не повлиять. А теперь ты стоишь на этом крыльце как продолжение нашей истории.
ИТАЛЬЯНСКАЯ УЛИЦА
Кваренги родился в Бергамо и вся его юность прошла в Италии. Сколько гениальных итальянцев стали знаменитыми русскими архитекторами, принесли тысячелетнюю культуру солнечной Италии в наш хмурый город. И этот дворец Кваренги вскоре назвали в народе Итальянским, и перспективу, уходящую от него, начинающуюся с того берега Фонтанки, назвали Итальянской улицей, как она называется и сейчас.
Эта не очень длинная улица – одна из главных в петербургской культуре, сравнимая по своему значению разве что с Невским. Во всяком случае, по числу "наших мест", определивших нашу жизнь и культуру, Итальянская – самая щедрая. Если это не первая, то уж точно вторая, после Невского, и проходящая параллельно ему, смысловая ось города.
Отходя перпендикулярно берегу Фонтанки, создавая по мере удаления от берега все лучший и лучший вид на Итальянский дворец, Итальянская вскоре растекается в уютную Манежную площадь с красивым сквером посередине. Много раз в своей жизни я сидел в этом сквере, напряженно соображая, как же извернуться, подняться после очередного падения. Сидел, думал – и поднимался. Во всяком случае – поднимался со скамейки и шел, собрав всю волю, в один из домов на этой площади, где в очередной раз решалась моя судьба.
Первое такое здание – старинный розовый Михайловский манеж, в советское время более известный, как Зимний стадион. Здесь, на просторной гулкой светлой арене я начинал и, надо сказать, закончил заниматься спортом. Сперва мы сюда пришли с одноклассниками записываться на баскетбол. Разбились на команды, стали играть. Дважды тяжелый мяч попал в мои руки, и – неточный пас, потом – бросок мячом в щит, и мяч отскакивает мимо корзины. Все! Тяжело дыша, выстраиваемся в шеренгу. С высоты, откуда льется на нас ослепительное сияние, не позволяющее что-нибудь разглядеть там, гулкий голос читает фамилии, и моей среди них нет. Потом, в самый первый раз я с отчаянием сижу на этой площади с узелком спортодежды, специально купленной мне бабушкой для этого случая, и боюсь идти домой. "Так на что же я гожусь? Все остальные как-то сумели там зацепиться, остаться – ушел один я. Неужто мне и дальше так же – быть несчастливее всех? Нет ничего страшнее таких мыслей в десять лет, когда ты действительно о своей судьбе ничего еще не знаешь!