Киприан завещал зачитать над его гробом специально к похоронам написанную грамоту, что и было исполнено. В грамоте он говорит о верности "богопреданной апостольской вере и православия истинному благочестию", прощает и просит прощения. Кончина Киприана в плане источниковедческом определенная грань: он приложил руку к самым разным сочинениям. Он перепишет прежние сочинения (известна его редакция Жития митрополита Петра, в которой под его пером появится идея митрополии "всея Руси"), и именно его рука (или его благословение) просматривается во многих летописных текстах, особенно связанных с личностью Дмитрия Донского. Поэтому во всех описаниях событий конца XIVв. необходимо выделять, по крайней мере, три слоя: записи докиприановские или независимые от него; записи Киприана и его прислужников; записи середины XVв., в известной мере воспроизводящие первоначальные. Естественно, что в центре позднейших изысканий была именно Куликовская битва. Память о ней будет звучать набатом на протяжении всего XV столетия. Но такого рода события в истории часто искажаются либо в оценке их реального значения, либо из-за конкуренции: кто, чей род, какой митрополит или игумен сыграл главную роль в исторической победе.
Непоследовательная политика Василия Дмитриевича привела к естественному результату - к Москве пришли полчища Едигея (1352 - 1419), эмира и фактического правителя Золотой Орды в 1397- 1410 гг. Летописи сообщают, что в конце 1408 г. "князь ордынский именем Еде гей, повелением Булата царя (свергнувшего в 1407 г. Шадибека. - А.К.), приде ратью на Рускую землю, а с ним 4 царевичи да прочий князи Татарстан... Се же слышав, князь великий Василей Дмитреевичь не стал на бои против татар, но отъе-ха вборзе на Кострому". Едигей подошел 1 декабря к Москве и распустил войско "по всему великому княжению и разсыпашася по всей земли, аки злии влъци, по всем градом и по странам и по селом и не остася такового места, иде же не бывали татарове". Был взят и сожжен Переяславль, затем Ростов, Дмитров, Серпухов, Нижний Новгород, Городец. 30-тысячное войско было послано в погоню за Василием, но оно вернулось, не обнаружив пристанища московского князя. От самого худшего Московское княжество спасла смута в Орде. "Некий царевич" решил воспользоваться ситуацией и захватить великоханский стол. И хотя это ему не удалось (проводник провел его не к ханскому двору, а на торг), Булат был крайне напуган и потребовал возвращения Едигея. Тот, взяв с москвичей "окуп 3000 рублев", простояв всего три недели под Москвой (в Коломенском), поспешил в Орду.
Троицкая летопись заканчивается пропитанными болью строками: "Отшедшим же татаром съ множеством полона и всякого товара и всякого узорочиа наимавшеся, полона же толико множество ведяху яко многы тысяща числом превосхождааше. Жалостно же бе видяху и достойно слез многих, яко един татарин до четы-редесятьхристиан ведяше съ нужею повязавши. Много множество иссечено бысть, инии же от мраза изомроша, друзии жажею и гладом умираху, отци и матери плакаху чад своих разбиваемых и умерщвляемых, такоже и чяда рыдаху разлучениа от родитель своих, и не бысть помилуюющаго, ниже избавляющаго ни помогающаго. И бысть тогда въ всей Руской земли всем христианам туга велика и плачь неутешим и рыдание и кричание: вся бо земля пленена бысть, начен от земля Рязанскиа и до Галича (имеется в виду Галич Мерьский, в указателе ошибочно обозначенный как Днестровский. - А.К.) и до Белаозера. Вси бо подвизашяся и вси смути-шяся многи бо напасти и убытки всем человеком съдеяшяся и бол-шим и меншим и ближним и далним и не бысть такова иже бы без убытка был, но вси в тузе и скорби мнозе и печалию обдержими. Сию же скорбь за много время неции же от книжник провозвести -ша, глаголюще, яко в преидущее лето будеть скорбь людем, еже и сбысться во время се".
Автор не называет имен "провозвестников", но смутное ожидание бед ощущалось в разных местах Северо-Восточной Руси. И тревога, видимо, имела основания не только провиденциалист-ского характера: после общественно-политического подъема 50-70-х гг. XIVстолетия наступил откат ко временам вековой давности, и реального выхода из этой ситуации летописец пока не видел. Он не уточнял, за какого рода прегрешения страдали и большие, и меньшие, и ближние, и дальние. Н.М. Карамзин, для которого Троицкая летопись являлась основополагающим источником, с явным сожалением записал в примечании: "Видно, что сочинитель умер. С того времени до самой кончины Василия Дмитриевича все известия кратки и неполны в других летописях". Историк придерживался господствовавшего в его время мнения, что летопись ведется на протяжении многих лет одним автором. Но это был, конечно, летописный свод, составленный не ранее 1409 г. (летописец описывает события, уже зная, почему татары поспешили в Орду). А летописцы-сводчики могли и не возвращаться более к однажды написанному труду. Но сам факт снижения идеологической активности в последние годы княжения Василия Дмитриевича отмечен верно.
Нашествие Едигея и взаимоотношения московского и литовского князей с Едигеем более развернуто представлены в особой "Повести о нашествии Едигея", вошедшей в состав Рогожского летописца и Никоновской летописи (и близкого к ней "Истории Российской" В.Н. Татищева) и составленной, видимо, в 40-е гг. XV в. (ими датируется оригинал Рогожского летописца). В повести воспроизводится текст Троицкой летописи. Но здесь дан рассказ за несколько лет, обобщенно характеризующий закулисную сторону происходивших событий.
Едигей вел двойную игру, сталкивая Василия с Витовтом, и летописец (или автор повести) не без сожаления замечает, что Василий оказался в плену "злохитростей" ордынского эмира: "Зло-честивии же Агаряне, яко волцы ухитряюще, подкрадают нас, да неколи князи, надеющеся, с ними истинно мирующе, и любовно пребывающе, безстрашни от них будут, да обретше они время удобно себе, вместо злаго желанна получат. Якоже сей князь Едигей Ординьский вящше всех князей Ординьских и все царство Ординь-ское един дръжаше, и по своей воле царя поставляше, егоже хотяше, многу же любовь лукавную имяше и к великому князю Василию Дмитреевичю, и честию высокою обложи его и дары многими почи-таше; и еще же надо всеми сими и сына его себе именоваще любима-го, и некоя многаа обещавше ему и власть его разширити и възвыси-ти паче всех князей Русских, и приходящаа от него во Орду послы чтяше зело и брежаше и отпущаше на Русь с честию и с миром, и мир глубок обещевающеся имети с ним".
Московскому князю "прилучися гнев имети и брань со тестем своим". Василий наивно об этом "Едигею поведа подлинно, хотя от него помощь обрести. Понеже любляше его Едигей и в сына его имеша себе. Лукавый же и злохитрый Едигей обещася всячески по-могати сыну своему великому князю Василью, глаголя: "да и прочий увидят князи Русстии любовь нашу с тобою, и мирни и крот-ции тебе будут и устрашатся тебя". С другой стороны, Едигей "и к великому князю Литовскому Витовту Кестутьевичю, посылаа, гла-голаше: "Ты мне буди друг, а яз буду тебе друг; а зятя своего... познавай. Яко желателен бе в чюжиа пределы вступатися и не своя восхищати, и се убо и тебе подвизается ратовати и твоя пределы восхищати; блюдися убо от него, понеже и словеса мне многа гла-голаше на тебя..., и сребра и злата много посылает ко мне и ко царю, чтобы или аз сам, или царя увещал со всею Ордою пойти ратью на тебя и пленити и жещи землю твою, и чтобы ему засести грады твоя;... моя же любовь к тебе не угаснет иникогдаже; сиа же вси моя словеса в себе точию имей и никомуже повеждь"".
Автор повести осуждает "молодых" советников князя, возвышая "старых". Князь созвал "свои князи, бояре и думци", где сообщил об обещанной Едигеем помощи. "Князи же и бояре и думци его все возрадовашася, и вся Москва веселишася...: "Орда вся в воли великого князя... да кого хощет, воюет, и наши будут вси, и прославимся паче всех"". В итоге же "кровь многа проливашеся, а татаро-ве полоном и имением обогатеша" (Рогожский летописец подчеркивает, что это была "именем токмо словуще помошь"), "старци же старые, - продолжает Никоновская летопись, - сего не похвали-ша". Они осудили практику приглашения "на помощь себе татар, наимающе их сребром и златом". Напоминается, что приглашения половцев в свое время причинили огромный вред Киеву и Чернигову, поскольку наемники не только плохо воюют, но и выполняют роль разведчиков-соглядатаев.
Осуждается в повести и союз московского князя со Свидри-гайло Ольгердовичем. С одной стороны, вроде бы "устроен к брани мужь храбор и крепок на ополчение", но с другой - "лях бе верою". Осуждается, что "ляху" князь со своими думцами передали "гради мнози, мало не половину княжения Московьскаго, и славнй град Владимир, в немъже соборная церковь Пречистыа Богородици Успение, златоверхаа нарицаемаа, 5 бо верхов златых имея, в нейже чюдотворная икона пречистыа Богородицы, иже многа чюдеса и знамениа сотворяеть и поганыа устрашает... И сиа вся ляху пришелцу дано быша, темъже и беды многи пости-гоша нас, и сам той храбрый князь... и храброе его воинство смя-тошяся и устрашишяся, яко младыа отрочата, во время Едигеева нашествия и на бегуклонишяся". Татары же во время "стояния на Угре" войск тестя и зятя "недалече кочеваша", присматриваясь к "наряду" той и другой стороны.
Едигей уведомил московского князя, будто Булат-Салтан собирает войско "со всею великою Ордою на Витовта, да мстит, колико есть сотворил земли твоей". Василию предлагается присоединиться к этому войску, идти с ним либо самому, либо кому-то из сыновей или братьев. Какие-то сомнения у князя возникли: в Орду был направлен вельможа "Юрий именем з дружиной". Но Едигей "ят Юрья" и направился с ратью к Москве. Случайный вестник сообщил об этом, когда татары уже подходили к русским землям.
В Никоновской летописи воспроизводится послание-оправдание Едигея Василию Дмитриевичу. Задним числом эмир упрекает князя в том, что он не ездил в Орду и мало чтил ордынских послов, не чествовал Темир-Кутлуга, не навестил царствовавшего восемь лет Шадибека (тестя Едигея): "И ныне царь Булат-Салтан сел на царстве и уже третей год царствует, такоже еси ни сам не бывал, ни сына, ни брата, ни старейшего боярина не присылы-вал". "Вся твоя дела недобры и неправы", - писал якобы Едигей, противопоставляя московскому князю некого расположенного к Орде Федора, сын которого Иван являлся казначеем князя. Здесь также следует совет слушить "старейших", "старцев земских", а не "молодших". Упрекает он князя и в том, что, собирая "со всякого улуса з дву сох рубль", князь укрывает собранное "серебро".
Заключает автор повести традиционным указанием на причину бед - прегрешения. Но перечень их ориентирован в основном на социальные недуги: "Много бо суть в нас неправды, зависти, ненависти, гордости, разбои, татбы, грабления, насилованиа, блу-ды, пианьства, обьядениа, лихоиманиа, ложь, клевета, осужение, смех, плесание, позорища бесовьскаа, и всяко возвышение, възвы-сящееся на разум Божий, и всяко непокорение закону Божию, и заповедей Господних презрение". Автор как бы извиняется, обращаясь к читателю: "Сия вся написанная аще и нелепо кому видится... но... к пол зе обретающаася...; мы бо не досажающе, ни поноша-юще, ни завидяще чти честных, таковаа вчинихом, якоже обретаем началнаго летословца Киевскаго, иже вся временнобытства земс-каа, не обинуяся, позуеть; но и пръвии наши властодръжцы без гнева повелевающе вся добраа и недобраа прилучившаася написовати, да и прочиим по них образы явлени будут, якоже при Володимере Моно-масе оного великаго Селивестра Выдобыжскаго, не устрашая пишущего... Всяко бо благая и спасенаа настоящаго и будущаго в. не во гневе и гордости и щаплении (щегольстве) обретаются, но в простоте и умилении и смирении".
Литература
Куликовская битва и подъем национального самосознания // ТОДРЛ. Т. XXXIV. Л., 1979.
Куликовская битва / Ред. Бескровный Л.Г. М., 1980.
Памятники Куликовского цикла / Ред. Рыбаков Б.А., Кучкин В.А. СПб.,1998.
Повести о Куликовской битве / Подг. Тихомиров М.Н., Ржига В.Ф., Дмитриев Л.А.. М. 1959.
"Слово о полку Игореве" и памятники Куликовского цикла / Ред. Лихачев Д.С, Дмитриев Л.А. М., 1966.
Адрианова-Перетц В.П. Слово о житии и преставлении Великого князя Дмитрия Ивановича царя Руськаго // ТОДРЛ. Т. V. Л., 1947.
Адрианова-Перетц В.П. Задонщина: Опыт реконструкции авт. текста // ТОДРЛ. Т. VI. Л., 1948.
Азбелев С.Н. Младшие летописи Новгорода о Куликовской битве // Проблемы истории феодальной России. Л., 1971.
Азбелев С.Н. Об устных источниках летописных текстов (на материале Куликовского цикла) // Летописи и хроники. М.Н. Тихомиров и ле-тописеведение. М., 1976.
Ашурков В.Н. На поле Куликовом. Тула, 1967.
Греков И.Б. Восточная Европа и упадок Золотой Орды (на рубеже XIV - XV вв.). М., 1975.
Гумилев Л.Н. Эпоха Куликовской битвы // Огонек. 1980. №36.
Гумилев Л.Н. Меня называют евразийцем // Наш современник. 1991. №1.
Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая степь. М., 1992.
Зимин A.A. "Сказание о Мамаевом побоище" и "Задонщина" // Археографический ежегодник за 1967 год. М., 1969.
Кузьмин А.Г. Священные камни памяти: О романе Владимира Чивилихина "Память" // Молодая гвардия. 1982. №1.
Кузьмин А.Г. Церковь и светская власть в эпоху Куликовской битвы // Вопросы научного атеизма. Вып. 37. М., 1988.
Кузьмин А.Г. Пропеллер пассионарности, или теория приватизации истории // Молодая гвардия. 1991. №9.
Кучкин В.А. О роли Сергия Радонежского в подготовке Куликовской битвы // Вопросы научного атеизма. Вып. 37. М., 1988.
Кучкин В.А. Дмитрий Донской и Сергий Радонежский в канун Куликовской битвы // Церковь, общество и государство в феодальной России. М., 1990.
Кучкин В.А. Сергий Радонежский // Вопросы истории. 1992. № 10. Лощиц Ю. Дмитрий Донской. М., 1980.
Назаров В.Д. Русь накануне Куликовской битвы: К 600-летию битвы на Воже // Вопросы истории. 1978. №8.
Салмина М.А. "Слово о житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя Русьскаго" //ТОДРЛ. Т. XXV. Л., 1970.
Сафаргалиев М.Г. Распад Золотой Орды. Саранск, 1960.
Соловьев A.B. Епифаний Премудрый как автор "Слова о житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя Русьскаго" // ТОДРЛ. Т. XVII. Л., 1961.
Тихомиров М.Н. Куликовская битва 1380 г. // Вопросы истории. 1955. №8.
Тихомиров М.Н. Средневековая Россия на международных путях. М., 1966.
Тихомиров М.Н. Бесермены в русских источниках // Исследования по отечественному источниковедению. М.; Л., 1964;
Черепнин Л.В. Договорные и духовные грамоты Дмитрия Донского как источник для изучения политической истории великого княжества Московского // Исторические записки. 1947. Т. 24.
Шамбинаго С.К. Повести о Мамаевом побоище // Сб. ОРЯС АН. Т. 81. СПб., 1906.
ГЛАВА XIII. Борьба за Москву и митрополиюв первой половине XVв.
§ 1. РУСЬ, ОРДА И ЛИТВА ПОСЛЕ НАШЕСТВИЯ ЕДИГЕЯ
Вторая половина княжения Василия Дмитриевича отражена источниками отрывочно и бессистемно, как бессистемным было и само его княжение. Разорение и разграбление Северо-Восточной Руси ратью Едигея в 1408 г. могло бы иметь и более серьезные последствия, но обстоятельства складывались относительно благоприятно, хотя и не совсем устойчиво. Прежде всего неустойчивым было положение самого Едигея в Орде. Подтверждая ярлык на великое княжение Василия Дмитриевича, Едигей, согласно софий-ско-новгородским летописям, упрекал его: "Тохтамышевы дети у тебя, и того ради пришли есмы ратию". В литературе высказывалась мысль о том, что и попытка переворота в Орде во время нашествия Едигея была организована из Москвы. Видимо, кто-то из сыновей Тохтамыша в годы своих скитаний попадал в Северо-Восточную Русь (в некоторых источниках к таковым относится Ке-рим-берды), но главным центром притяжения для них оставалась, конечно, Литва, где сохранялась большая, пришедшая с Тохта-мышем татарская колония.
Именно угроза со стороны Литвы побуждала Едигея искать примирения с Москвой. Победа над Тевтонским орденом в грандиозной Грюнвальдской битве 15 июля 1410 г., в которой на стороне победителей, помимо поляков, литовцев, русских и наемников из Валахии и Богемии, участвовали также татарские отряды, не могла не вызывать тревоги Едигея. В 1411 г. старший сын Тохтамыша, участник Грюнвальдской бтъыДжелаль-Еддин, укрепился в Крыму, и в схватке с ним ордынский хан Булат-Салтан был убит. Еди-гею удалось остановить Джелаль-Еддина, возведя на ханский стол Тимур-хана, но скоро ему пришлось бежать от своего ставленника в Хорезм. При поддержке Витовта Джелаль- Еддин в 1412 г. на некоторое время утверждается ханом в Орде. Он организовал набег татарских и нижегородских отрядов на город Владимир, где был разграблен Богородичный храм (Успенский собор) - место вступления в должность многих митрополитов Руси.
Летом 1412 г. в Орде начинается новая усобица, в ходе которой Джелаль-Еддин был убит и к власти пришел Керим-берды, сторонник Едигея. К новому повороту политики Орды имели отношение и события в Северо-Восточной Руси. По некоторым данным, Киприан перед кончиной пытался закрепить на митрополичьей кафедре своего племянника Григория Цамблака. Но Константинополь решил направить на Русь грека Фотия. Едва ли не главным аргументом для Константинополя были материальные расчеты: откуда придет большая "милостыня" - из Вильны или из Москвы. Угроза полной турецкой оккупации побуждала последних властителей некогда могучей Византии искать поддержку в православных землях Восточной Европы.
Фотий (ок. 1371 - 1431) прибыл на Русь в 1409 г. и первоначально остановился в Киеве, тем самым как бы выполняя требование Витовта считать именно Киев центром "митрополии всея Руси". Но уже через полгода он перебирается в Москву. Не последним аргументом в пользу Москвы послужили богатые дары московского князя и духовенства Северо-Восточной Руси, переданные Константинопольской патриархии. Известная напряженность в отношениях между новым митрополитом и княжеским двором сохранялась, но татаро-нижегородский набег на Владимир, мишенью которого и был новый митрополит, приехавший во Владимир на торжественное посвящение в сан (самому Фотию удалось укрыться в окрестностях Владимира), способствовал сближению великого князя и владыки.
Сменивший Джелаль-Еддина Керим-берды был, видимо, наиболее расположенным к Москве чингизидом. Именно он, согласно восточным авторам, некоторое время скрывался в Москве, и, видимо, этого сына Тохтамыша имел в виду Едигей, упрекая московского князя. Но в данном случае для Едигея была важна позиция в отношении Литвы, а Керим-берды был последовательным ее антагонистом. Воспользовавшись благорасположенностью Орды, московский князь изгнал из вновь отделившегося от Москвы Нижегородского княжества Даниила и Ивана Борисовичей и их потомство. В это же время при посредстве митрополита Фотия наследник византийского стола Иоанн VIII Палеолог женится на Анне, дочери Василия Дмитриевича.
Изменение в расстановке сил в связи с воцарением Керима-берды подтолкнуло Вильну и Краков к очередной унии. В 1413 г.