Особое внимание в летописях к родившемуся в 1415 г. Василию, сыну Василия Дмитриевича, связано с будущей ролью этого князя и отражает летописание 30 - 40-х гг. XV в., т. е. годы феодальной войны. А кончина Ивана Васильевича (в летописях, восходящих к гипотетическому "Полихрону") почему-то не отмечена. В них говорится о кончине другого Ивана Васильевича - князя суздальско-нижегородского, сына Дмитрия Константиновича. В некоторых списках в первоначальном тексте упоминался именно внук Дмитрия Донского, но текст правили, устраняя упоминание о нем. Однако летописи Никаноровская и Вологодско-Пермская, восходящие к Московскому своду 70-х гг. XV в., 1417г. начинают сообщением о кончине сына московского князя. Сообщением о кончине "вят-шего" (т.е. старшего) сына московского князя открывается 1417 г. и в Псковской Третьей летописи. Имеется известие и в Новгородской Первой летописи, также независимой от московского летописания. В ряде летописей специально отмечается, что речь идет о нижегородском князе. Но, видимо, в позднейших летописях и списках летописей смешивают двух одноименных князей. И для различения их важны две детали: одна - князь умер по пути из Коломны в Москву. Коломна же, по духовной московского князя 1406 г., передавалась во владение сына Ивана, где, следовательно, и находился его удельный стол. Другая деталь - князь был похоронен в храме Архангела Михаила, в котором хоронили только московских князей.
Самая большая загадка - почему столь значительное событие отмечено только в летописях, сохранявшихся на периферии? Казалось бы, промосковские летописи должны были дать хотя бы некролог. Но ничего подобного в летописях нет. Кончина же Ивана объясняет, почему Василию Дмитриевичу в июле 1417 г. потребовалось писать вторую духовную, в которой он двухлетнего сына Василия оставляет на попечении супруги Софьи Витовтовны. В позиции московского князя и митрополита Фотия в этот период намечается изменение отношения к Литве. Может быть, на старшего сына делали ставку московские бояре - противники литовского князя ? На этот вопрос, видимо, не ответить, но факт замалчивания кончины наследника сам по себе говорит о многом.
Василий Дмитриевич, видимо, не отличался хорошим здоровьем. И в 1423 г. он пишет третью духовную грамоту "по благословению отца нашего Фотея" (подпись его имеется на грамоте), в которой московский князь "приказал" "сына своего князя Василия и свою княгиню и свои дети своему брату и тестю, великому князю Витовту". Таким образом, московский князь собственноручно передавал Москву и Северо-Восточную Русь в распоряжение литовского князя. Упоминание в духовной собственных "братьев молодших" в этом контексте предполагает не просто заботу о малолетнем наследнике, а прямую конфронтацию с завещанием Дмитрия Донского. Феодальная война становилась неизбежной.
§2. ФЕОДАЛЬНАЯ ВОЙНА ВТОРОЙ ЧЕТВЕРТИ XV в.
Кончина Василия Дмитриевича в 1425 г. обнажила расклад сил: в Москве великим князем был провозглашен десятилетний Василий IIВасильевич (1415-1462), а князь галицкий и звенигородский Юрий Дмитриевич, сын Дмитрия Донского, отказался приехать по призыву Фотия в Москву и ушел из подмосковного Звенигорода в другой принадлежавший ему город - Галич Мерь-ский, защищенный от возможных военных акций Москвы труднопроходимым расстоянием. Причиной конфликта обычно считается вопрос о престолонаследии. По завещанию Дмитрия Донского Московское великое княжество, как "отчину", наследовал старший сын Василий Дмитриевич. Но в случае смерти Василия Дмитриевича его "удел" должен был перейти к следующему по старшинству сыну, т.е. Юрию Дмитриевичу Звенигородскому и Галицкому. Ко времени составления завещания у Василия Дмитриевича не было своих детей, и Дмитрий Донской заботился о преемственности власти в случае смерти старшего сына. Поэтому после смерти старшего брата Юрий Дмитриевич не захотел подчиниться своему малолетнему племяннику. Но для конфликта были и другие, более серьезные причины.
Юрий Дмитриевич пытается собрать в Галиче Мерьском своих сторонников. Он согласен на перемирие, но не отказывается от завещанного ему и не обещает мира в будущем. Последовал рейд московских воевод во владения Юрия Дмитриевича, который ощутимых результатов, однако, не дал, может быть, из-за отсутствия энтузиазма у посланных. Юрия хорошо знали как одного из лучших воевод, а Устюжский летописный свод (снова периферийный) прямо говорит, что направленный против галицкого князя во главе войска его брат Андрей втайне был с ним солидарен. Летописец, как о само собой разумеющемся, пишет, что "князь великы слышав то совокупися со всеми силами", как будто что-то зависело от десятилетнего мальчика. Великий князь, посоветовавшись "с отцем своим Фотием митрополитом", с матерью своей, с дядьями и, конечно, с дедом Витовтом, а также с иными князьями и боярами, решает направить на переговоры к Юрию Дмитриевичу митрополита Фотия.
Митрополит "не отречеся" и с радостью взялся выполнить поручение. Летописец, явно негативно настроенный по отношению к Юрию Дмитриевичу, а заодно и к "черни", не без сарказма рассказывает, что галицкий князь, "слышав то собра, всю очину свою и срете его с детми своими, и чернь всю собрав из градов своих и волостей и сел и деревень, и бысть их многое множество. И постави их по горе от града того и поиде (митрополит. - А.К.) к соборной церкве". Естественно, что получить благословение от митрополита или хотя бы взглянуть на него было всегда лестно для каждого крестьянина-христианина. Но Фотию это, не менее чем летописцу, не понравилось, и он выговорил князю: "Сыну, не видах столько народу во овчих шерьстех". "Вси бо бяху в сермягах", - поясняет летописец, а потому "святитель в глум сих вмени себе". Деталь сама по себе характерная: греки-митрополиты были далеки от идеалов печерских или троице-сергиевских подвижников, а к христианам-крестьянам относились с нескрываемым презрением. И неудивительно, что в развертывавшейся борьбе и этот фактор будет выдвигаться на первый план. Реабилитировать Митяя было некому, но имена Алексия и Дмитрия Донского будут звучать все чаще, а Сергию к собственно монашескому подвижничеству добавят и политические инициативы.
На данном этапе Юрий уступил настояниям митрополита. Летописец пытается представить это как страх перед карой Божьей. Но дипломатический маневр был в духе эпохи: князь предложил отдать вопрос на усмотрение "царя", т. е. ордынского хана, который оставался главным судьей в подобных спорах. Как покажут будущие события, сторонники в Орде у князя Юрия были.
В 1425 г. было заключено какое-то "докончание" деда Витовта с внуком Василием Васильевичем, о котором задним числом напоминает Витовту "посол от великого князя Василья Васильевича с Москвы Александр Володимерович Лыков". Из московских летописей непонятно, почему после докончания Витовт организует грандиозный поход на Псков, в котором участвуют "земли Литовская и Лятьскаа, чехи и волохи", а также татары Улуг-Му-хаммеда. Суть происходящего разъясняют псковские летописи. Еще в 1410 г. псковичи заключили мир с немцами и с Витовтом одновременно, а через несколько лет мир был подтвержден. Витовт тоже неоднократно мирился с немцами, но эти замирения были весьма непрочными. В 1421 г. Витовт потребовал от псковичей, чтобы они отказались от мира с немцами и поддержали его непосредственными боевыми действиями. Псковичи отказались нарушить "крестное целование" с немцами. Это и явилось причиной негодования Витовта и постоянного желания наказать строптивых жителей русского города.
Псков всегда был теснее связан с Владимиро-Суздальской Русью и затем с Москвой, нежели Новгород. В том же 1421 г. псковичи просили у Василия Дмитриевича для себя князя, и по их просьбе к ним в следующем году прибыл Александр Федорович Ростовский. В 1423 г. псковичи просят московского князя, "чтобы своему тестю князю Витовту за пскович доброе слово послал, абы гнева не дръжал и вины отдал".
Но Василий Дмитриевич на просьбу псковичан не откликнулся: "И князь великий не учини на добро ничего же". Может быть, в связи с такой позицией московского князя и Александр Ростовский "выеха изо Пскова и с челядью". Аналогичной была реакция московского князя и в следующем году, а также в 1425 г., незадолго до его кончины. В сущности, Василий Дмитриевич отдавал Витовту Псков, как отдал Смоленск и некоторые другие земли, а в последние годы своего княжения, по существу, и Москву. И именно фактически безраздельное господство Витовта в Москве побуждало разные города и различные социальные слои поддерживать так или иначе Юрия Галицкого, а его имя все чаще увязывалось с воспоминаниями о Дмитрии Донском, одного имени которого в прошлом боялась ныне всеми помыкающая "литва". И даже в летописях, сохраняющих ритуальное почтение к титулу "великого князя", появляются тексты, не согласующиеся с общей направленностью официозных летописных сводов. В этом плане показателен и упомянутый рассказ о походе Витовта ("поганого", "отступника христианьскыя веры") на Псков в 1426 г. Первым на пути войска литовского князя стал городок Опочка, расположенный на псковско-литовском пограничье. Псковские летописи сообщают, что города Витовту взять не удалось. Жители отбивались "каменьем ово колодьем", "и множество их побиша". Простояв у Опочки "два дни и 2 нощи", "отъидоша, не учинивше граду ничто же; Бог бо святый спас блюдяще град", Витовт двинулся далее вдоль реки к Вороначу. Характерно, что в московских летописях (Симеоновской, Московском своде конца XV в. и др.) дается совершенно иной рассказ.
Рассказ, конечно, фантастический, хотя какие-то реалии в нем есть, а в основе, возможно, лежит запись участника важной самой по себе победы над Витовтом. Набранное в разных странах войско подошло к Опочке. "Людие же в граде затворишеся, потаившеся, яко мнети пришедшим пусту его; и тако начяша татари скакати на мост на конех, а гражане учиниша мост на ужищах (т.е. на веревках. - А.К.), а под ним колья изострив побиша, и яко же бысть полн мост противных, и гражана порезаша ужища. И мост падеся с ними на колие оно, и так изомроша вси, а иных многых татар и литвы живых поймавши. В град мчаша (далее - о жестокой расправе с пленными. - А.К.)... бе и самому Витовту видети то, и всем прочим с ним... Витовт же видев то и срама исполнися поиде прочь". Витовт идет к Вороначу, продвигаясь вдоль реки в сторону Пскова. Псковские летописи говорят об обстрелах города ("пороки шибаху на град камение великое"), "Бе ворочаном притужно велми". Осажденные просят псковичей печаловаться от них Витовту: "не же челобитья не приять". Но происходит чудо: в ночь случилась страшная гроза, "Витовти в велицем страси быв, и при-зва к собе ворончан, и оболстив их, взя с ними перемирье". К Пскову Витовт двинулся, уже обеспечив себе тыл.
Московские летописи начинают описания событий сразу с грозы, которая пугает только Витовта и его войско: "Яко и живота сущим с Витовтом отчаатися, а он сам за столп шатерный ухватився, начат во-пити: "Господи помилуй", стоный, трясыйся, мня ся уже землею по-жрен быти и в ад внити". Стихла буря, и теперь явился к нему упомянутый московский посол Лыков якобы от Василия Васильевича, упрекающего деда за разорение его отчины. Псковичи, согласно псковским летописям, готовясь к обороне, пожгли посады. Витовт потребовал с них 3 тысячи рублей откупа, но в конце концов сошлись на одной тысяче. Некоторые промосковские летописи, опять-таки выдавая желаемое за действительность, сообщают, что псковичи и вовсе не отдали обещанного. Но в псковских летописях сказано даже о сроке, когда эта тысяча должна была поступить в Вильно. Ранее, чем отвезти "серебро", псковичи снова обратились в Москву, на сей раз к Василию Васильевичу, дабы "послал своих бояр к деду своему князю Витовту, и вдарили бы челом за пскович". Но "бяше ему тогда брань велика с князем Юрьемь, стрыемь своим, о великом княжении". Тем не менее внук Витовта, а точнее стоявшее за ним боярство, на сей раз содействие пообещал. В Псков прибыло московское боярство, которое вместе с псковичами повезли "серебро" Витовту. Присутствие московских бояр в составе посольства ничего не дало. Литовский князь "поганый, немилостиво имеа сердце, сребро взя, а пленных на крепости посади", позднее их пришлось выкупать за дополнительное "серебро".
В 1428 г. Витовт двинулся на Новгород. Новгородцы обратились за помощью к псковичам: "И псковичи отрекоша: как вы нам не помогосте, так и мы вам не поможем". Обычный, очевидный порок времен раздробленности. И весьма значимое следующее сообщение псковской летописи: "А князь великий тогда Василий Васильевич к деду своему князю Витовту и крест поцелова, что ему не помогати по Новегороде, ни по Пскове". Так Москва рушила с трудом завоеванное в XIV столетии право представлять всю Северо-Восточную Русь, по существу полностью капитулируя перед литовским князем. Неудивительно, что в этой ситуации тве-ричи участвовали в осаде Порхова (новгородский "пригород" в верховьях Шелони), где развертывались основные боевые действия. Это вытекало из "докончания" 1427 г. тверского князя Бориса Александровича, фактически признавшего себя вассалом литовского князя. Новгородцы откупились огромными суммами (по разным сведениям от 10 до 15 тысяч рублей), что легло тяжелым бременем на все население принадлежавшего новгородцам Севера Руси и зависимых от них народов. Но недовольство в данном случае закономерно обращалось вовнутрь, а не вовне, поскольку власть, терпящая поражения, уже не может быть уважаемой.
Как и в эпизоде с обороной Опочки, московские летописи проявляют антилитовские настроения, вводя, может быть, и современные фольклорные сказания. Так, сообщается, что под Порхов Витовт пришел, имея "и пушки, и тюфяки, и пищали". А одну пушку, именем "Галка", возили посменно - до полдня и после - по сорок коней. Мастер этой пушки немец Николай похвалялся перед Витовтом, что может сокрушить каменные укрепления города и находящуюся в городе церковь Николы. И действительно, ядро пробило стену крепости и стены церкви, пролетело на другую сторону города и там убило полоцкого воеводу и многих литовцев и их коней. Священник же церкви Николы, совершавший литургию, остался цел и невредим. Сам мас-тер-немчин был разметан, видимо, из-за разрыва пушки, так что ни тела, ни костей его не нашли. Все эти "патриотические" сказания поначалу, видимо, передавались изустно и лишь на каком-то этапе попали на страницы летописей. Пока же антилитовские силы находились в глухой обороне.
Как видно из упомянутого сообщения псковских летописей, после замирения в 1425 г. Юрий Галицкий пытался бороться за Москву еще в 1427 г. Но соотношение сил было явно не в его пользу, и в 1428 г. он заключает "докончание" с племянником, в котором отказывается от притязаний на "великое княжение", однако не отступая в остальном от завещания Дмитрия Донского.
Успехи Витовта в сокрушении Северо-Восточной Руси побудили императора Священной Римской империи Сигизмунда возвысить литовского князя до королевского уровня и через него продвинуть влияние католического Запада на всю Восточную Европу. На 1430 г. была намечена коронация Витовта. Сначала в Троки, а затем в Вильно съезжались приглашенные из разных стран и земель. Одним из первых в Троки прибыл митрополит Фотий, к которому князь литовский проявлял особое внимание. Естественно, прибыли и дочь Софья со внуком Василием Васильевичем, князь тверской Борис Александрович, "добившие челом" князья рязанский и пронский. Были также Ягайло, король чешский, курфюрст немецкий, кардинал от папы из Рима, магистры великий и ливонский, послы византийского императора, татарских ханов и множество других менее знатных владетелей.
Но королевские регалии не дошли до Вильно. Ягайло все время вел двойную игру, опираясь на некоторые статьи Городельской унии 1413 г., дававшей преимущества литовским феодалам, принимающим крещение по католическому обряду, перед русскими православными, но оставлявшей саму Литву и литовского князя на вторых ролях как зависимое от Польши образование. Регалии были задержаны в Польше и, конечно, по распоряжению самого Ягайла. Гости разъехались, получив дары, но так и не преклонив колени перед новым королем. Витовт оставил у себя одного Фотия, но спустя 11 дней был "с дарами" отпущен и Фотий, а еще через некоторое время Витовт неожиданно скончался. В источниках нет сведений, чем была вызвана его смерть и была ли она естественной. В Литве сразу же начинается смута. Показательно, что почти единодушно литовские бояре избирают (вопреки статьям Городельской унии, предполагающей инициативу польского короля) Свидригайло Ольгердовича (ум. 1452 г.) - одного из главных недоброжелателей Витовта. В Литовском княжестве он пользовался поддержкой русских земель и православной церкви, а на Москве, куда он ранее отъезжал от Витовта, был теснее всего связан с Юрием Галицким, "побратимом" (свояком) которого являлся. Ягайло же, уступая польским панам, явно поддерживает Сигизмунда Кейстутьевича, младшего брата Витовта. Литовское княжество распадается на части, причем южные ее пределы становятся добычей поляков, а земли собственно литовские (где закрепляется Сигизмунд) и русские фактически изолируются друг от друга.
Серьезные изменения происходят и в Москве. В июле 1431 г. скончался митрополит Фотий, и Юрий Дмитриевич разрывает соглашение 1428 г., предлагая перенести решение в Орду. Любопытная деталь показывает, как именно осуществлялся отказ от ранее заключенного соглашения. На обороте сохранившегося текста договорной грамоты 1428 г. имеется запись: "А сю грамоту князю великому прислал складную вместе князь Юрьи, к Орде идя". Сложенные вместе грамоты обычно и означали разрыв отношений.
Москва к Орде ближе, чем Галич Мерьский, и московский князь оказался там раньше Юрия Галицкого. Выступал от имени юного Василия Васильевича боярин Иван Дмитриевич Всеволожский. Московская делегация сразу связалась с Минь-Булатом - московской "дорогой" (от татарского "дарага" - чиновник в системе управления подвластными территориями). "Дороги", естественно, в первую очередь получали подарки от подопечного города и старались оказать ему те или иные услуги в Орде. В данном же случае цена была более чем высокой и было ради чего постараться. Минь-Булату противостоял "князь великий ординский" Тягиня из рода Ширинов. Титулами он, несомненно, превосходил "дорогу" Минь-Булата и похоже на первых порах имел перевес в спорах о том, кому отдать ярлык на великое княжение. Иначе трудно понять, зачем Тягиня увел своего подопечного Юрия "в Крым зимовати". А пока друзья там "зимовали", в Орде настроения изменились, чему в большой степени способствовал боярин Иван Дмитриевич Всеволожский.