Дальнейшая борьба принимает как бы "окопный" характер. Михаилу надо было добиваться возвращения из Москвы сына Ивана, а за это приходилось возвращать захваченные с помощью Литвы территории. И хотя по требованию Константинополя Алексию пришлось снять отлучение тверского князя и епископа, давление на Тверь по церковной линии продолжалось. В 1373 г. враждебный Москве тверской епископ скончался, и Алексий целый год не посвящал нового. Из-за Торжка резко обострились и отношения Твери с Новгородом. Видимо, в связи с этим в Новгороде от Покрова до Петрова дня (почти целый "сентябрьский" год) сидел Владимир Андреевич Серпуховский. Летописи лишь сообщают этот факт, никак его не комментируя, а в Новгородской Первой летописи - это вообще единственное сообщение за весь год. Также без объяснений сообщается и об отъезде из Новгорода Владимира Андреевича. Однако объяснение надо искать не в новгородских и не в тверских, а в татарских делах. В Орде в этом году происходила очередная "замятия", в ходе которой "мнози князи ординские между собой из-биени быша". Но "замятии", ослабляя Орду в целом, обычно развязывали руки вольнице, готовой грабить и своих и тем более чужих. В данном случае Орда Мамая обрушилась на рязанские города, сжигая, грабя и угоняя в плен всех, кого успела захватить. Москва поддержки Рязани не оказала, но Дмитрий "со всею силою" стоял на берегу Оки, дабы не допустить татар на московскую сторону. И Владимир Андреевич явно стремился сюда, поскольку в первую очередь могли пострадать именно его владения.
Татарская угроза побуждала к смягчению противостояния с Тверью, а княжества, открытые для татарских набегов, острее ощутили необходимость совместных действий против "дикого Поля". В 1374 г. нижегородцы уничтожили "посольство Мамая" и тысячу татар с ним, видимо, надеясь на поддержку Москвы,, в случае если Орда попыталась бы наказать их за дерзость. Готовился к отражению возможных нападений с юга и Владимир Андреевич. В том же году он "заложи град Серпохов в своей отчине и повеле его нарядити и срубити дубов, а гражанам, живущим в нем, и человеком торжьствующем подасть великую волю и ос-лабу и многу льготу". "Розмирье с татарами и Мамаем" в этом году было и у Дмитрия.
Между тем Алексию проводить свою политику в интересах Северо-Восточной Руси было весьма не просто. Из Константинополя от патриарха Филофея шли укоры, настояния, требования прибытия в Константинополь для отчета, а практически на суд. Алексий же ограничивался письменными ответами, которые Филофея если и удовлетворяли, то лишь отчасти. В качестве своеобразного маневра можно понять акцию, осуществленную в 1372 г., т.е. в период особенно настойчивых требований Константинополя к митрополиту стоять над князьями и княжествами и отказаться от обеспечения интересов Московского княжества. По Троицкой летописи,- близкой к событиям, "месяца августа в 15 на праздник святыа Богородица, честнаго ее Успениа, бысть чюдо во граде Москве у гроба святого Петра митрополита, прощен бысть некий отрок 7 лет, зане не имеаше рукы, прикорчев-шеся к переем и нему сущу ему, и не могущу проглаголати; егда же пресвященный Алексей митрополит скончеваше святую литургию, тогда проглагола отрок и простреся ему рука его, и бысть цела, яко и другая. То видев Алексий митрополит повеле звони-ти, и пеша канун молебен со всем клиросом и со всем збором. И прославиша Бога и святую Богородицу и угодника Христова Петра митрополита, нового чюдотворца в Руси". Как было сказано, Алексий был признанным чудесным целителем, и что-то реальное в основе этого рассказа, видимо, лежало. Но митрополит приписывает "чудо" Петру, святость которого признавала и Византия. Таким образом, святость Петра показывала и Москву как религиозный центр Руси.
В Византии заметили новый подъем авторитета Москвы и тенденцию к политической консолидации княжеств Северо-Восточной Руси на антиордынской и антилитовской основе. Поскольку эти процессы в церковном плане завязывались наличности митрополита Алексия, предпринимается очередная попытка либо заставить его изменить политические предпочтения, либо заставить отказаться от сана. В Москву прибывает очередной патриарший посол - болгарин, исихаст Киприан (ок. 1340-1406). Снова поднимается вопрос о явке на допрос в Константинополь, снова проверяется конкретная деятельность митрополита, в частности, говоря современным языком, его "кадровая политика". 1374 г. в летописях, близких Троицкой, открывается известием о поставлении на епископскую кафедру Суздаля и Нижнего Новгорода Дионисия, архимандрита Печерского (Нижегородского) монастыря. Летописи дают новому епископу самую лестную характеристику, отмечая, в частности, заслуги его в монастырском строительстве и пропаганде монастырского общежития. Эта деталь позволяет полагать, что нижегородского кандидата Алексий поддерживал и, возможно, надеялся использовать в сдерживании сепаратистских устремлений некоторых нижегородских князей. С последовавшим затем поставлением в Тверь епископа Ев-фимия дело обстоит сложнее - эта акция проходила уже под надзором Киприана, который именем патриарха и обязал заполнить пустовавшую кафедру.
Из Твери митрополит в сопровождении Киприана отправился в Переяславль. Этот город для московских князей играл примерно такую же роль, как для некоторых ветвей тверских (в том числе "великих") князей Кашин. Именно в Переяславле в 1374 г. родился второй сын Дмитрия Юрий, и именно здесь по случаю рождения произойдет съезд большого числа князей и бояр, на котором будут заложены основы союза Северо-Восточных княжеств, определившего границы Великороссии. Но Киприан похоже покинул Русь раньше этого съезда. Он направился в Константинополь добиваться своего утверждения на митрополию "всея Руси" (т. е. всех епархий Руси в домонгольских границах). Константинополь в 1375 г. утвердил его в качестве митрополита Киевского и входивших в состав Литвы и Польши русских епископств, с перспективой занятия митрополичьей кафедры "всея Руси" после смерти престарелого Алексия.
В литературе существуют разногласия по поводу реакции Алексия на происки Киприана и Константинополя, особенно по поводу доставления Киприана "на Киев", т. е. именно туда, куда безуспешно хотели переселить из Москвы Алексия. Между тем его поведение вполне логично, независимо от того, как он относился к Киприану лично. Алексий явно не был сторонником идеи митрополии "всея Руси", поскольку таковая предполагалась как альтернатива возвышающейся Москве и объективно была на данном этапе пролитовской. Уже поэтому он не мог выступать против выделения западных русских епархий в особую митрополию. Другое дело - перспектива подчинения пролитовскому митрополиту епархий Великороссии. С этим Алексий, конечно, не мог согласиться, ибо всю жизнь боролся за ее подъем и объединение вокруг Москвы.
А.Е. Пресняков обратил внимание на противоречия в решении двух константинопольских соборов: 1380 г. при патриархе Ниле и 1389 г. при патриархе Антонии (оба были исихастами). "Соборное деяние" 1380 г. оправдывает (посмертно) Алексия и обвиняет Киприана в интригах, в стремлении добиться низложения митрополита. Оправдывает его и в реакции на "лицемерные" послания Ольгерда в Константинополь. При этом делается ссылка на "церковных сановников", которые проверяли не только дела Алексия, но и Киприана тоже. Собор 1389 г., напротив, полностью становится на сторону Киприана, акцентируя внимание на том, что Алексий отверг предложения примирения с литовской стороны, "ни во что поставив патриаршие грамоты". А на последнюю грамоту митрополит якобы даже не ответил.Очевидно, в 1380 г. Нил пользовался результатами проверок, проведенных его предшественником, противником исихастов Макарием, да и "посулы" от имени Дмитрия, видимо, влияли на содержание решения.
Между тем в самой Москве в середине 70-х гг. XIV в. разворачивались события, имевшие последствия и для следующих поколений. В 1374 г. умер тысяцкий Василий Васильевич Вельяминов, принявший перед кончиной монашеский постриг в Богоявленском монастыре. Как было сказано, отец Дмитрия предпочитал Алексея Петровича Хвоста, но в конце концов согласился принять и любимца Семена Гордого. Судя по всему, и сам Дмитрий относился к Вельяминову настороженно. И вряд ли случайно, что после смерти Василия Васильевича его сын Иван бежал в Тверь к Михаилу Александровичу вместе с Некоматом Сурожанином (судя по имени - греком), прибывшим из Орды. Оба начали подбивать тверского князя снова занять великое княжение. Михаил отправил Некома-та за ярлыком в Орду, а сам отправился за помощью в Литву, сложив "крестное целование" к московскому князю и начав военные действия на спорных территориях. Ярлык Михаил получил: его привез Некомат с послом Орды Ачихожей. Но поведение тверского князя вызвало возмущение князей Северо-Восточной Руси, включая и смоленского - Ивана Васильевича. В начале 1375 г. состоялся съезд князей, на котором обсуждался этот вопрос. Войско разных княжеств, в основном готовившееся к борьбе с Мамаем, теперь направляется на Тверь. Ни татарскую, ни литовскую помощь тверской князь получить не успел и вынужден был просить мира. Результатом был договор 1375 г., по которому тверской князь отказывался от притязаний на великое княжение и признавал себя "младшим братом".
1374 - 1375 гг. достаточно четко обозначили расстановку сил. В Московской Руси усилиями митрополита Алексия и великого князя Дмитрия Ивановича было достигнуто политическое и церковно-по-литическое единство. На пути возвышающейся Москвы становились Орда Мамая, Литва и византийские исихасты. 1376 г. принес заметный успех: войско под водительством Боброка Волынца взяло бывшую столицу Волжской Булгарии, получив 5 тыс. рублей "окупа". Но в 1377 г. последовало чувствительное поражение от татар на реке Пьяне (притоке Суры, впадающей в Волгу, в Мордовской земле), явившееся следствием халатности воевод. Однако осознание способности противостоять Орде на Руси сохранялось, и победа над значительными силами Мамая (во главе с Бегичем) на реке Воже в 1378 г., одержанная московскими и рязанскими (пронскими) силами, только укрепила это убеждение. И недаром в следующем году Мамай опустошит Рязанскую землю, но не осмелится вступать в московские пределы. Теперь реальным становилось и решение главного вопроса - освобождение Гуси от ига Золотой Орды. Но деятеля, подготовившего решение этого вопроса, уже не было в живых: 12 февраля 1378 г. митрополит Алексий скончался.
Подводя итог деятельности Алексия, А.Е. Пресняков не без сожаления отмечает, что после его смерти "Константинополь сумел провести на русскую митрополию людей, которые пойдут не по стопам митрополита Алексея, а по тому пути компромисса между московско-владимирской митрополией и ее значением как "Киевской и всея Руси", какой был предуказан еще в последних грамотах патриарха Филофея". Отметив, что первые достижения
"национально-политической идеологии" "практически сорвались после временного успеха", Пресняков весьма скептически оценивает последующие действия и церкви, и светской власти. Однако он видит "глубокий след" этой "национально-политической идеологии" в публицистике следующего столетия. Фактический разрыв Московской Руси с Византией после Флорентийского собора 1439 г. питался событиями и идеями 60 - 70-х гг. XIV столетия. Именно тогда составляются Жития Алексия, редактируются Жития Сергия Радонежского, затушевываются разногласия и выводятся на первый план борцы за истинное возрождение Руси. Правда, падение Константинополя в 1453 г. изменит направленность публицистики: станет выгоднее претендовать на византийское наследие ("Москва - Третий Рим"). Иное наполнение получит и лозунг "всея Руси" (не против Москвы, а во главе с Москвой). Но от победы на Куликовом поле до освобождения от ордынского ига прошло целое столетие.
***
Были ли возможности развить успех 70-х гг. XIV в. сразу же после Куликовской битвы? Каково соотношение объективного и субъективного в успехах и неудачах первых "государственников"? Историки любят оперировать глобальными категориями, "закономерностями". Феодальные усобицы - фактор объективный, вытекающий из характера экономических отношений. За военную помощь союзник обязательно ждет воздаяния в виде города и волости, и все начинается сначала. Тем не менее фатальной предопределенности крушения союза князей Северо-Восточной Руси после Куликовской битвы не было. Это продемонстрировал, кстати, жизненный путь Алексия. Объединив в своих руках светскую и духовную власть, сражаясь на три фронта - с византийскими иси-хастами, Литвой и Ордой, митрополит за два десятилетия 50 - 70-х г.г. создал предпосылки будущих решающих побед.
Конечно, объективные предпосылки были. Выше отмечалось, что в отличие от Орды, где редкий из соискателей трона умирал естественной смертью, а чувства родства вроде бы и вовсе не было, в XIV в. на Руси усобицы, по крайней мере на княжеском уровне, не доходили до кровавых "разборок", а не соблюдавшиеся "вечные миры" все-таки отражали общественную потребность в такого рода договоренностях. Общество в целом устало от войны, проявлением этой усталости явилась отмеченная выше активизация вечевых институтов в разных городах, направленная обычно против эгоистических устремлений собственных князей. Следовательно, "Земля" активно поддерживала устремления "Власти" в борьбе с ордынским игом. Показательно также, что с середины XIV столетия заметно поднимается роль общины - сельской и городской. Именно на волне этого настроя митрополит Алексий провел монастырскую реформу.
Монастырская реформа Алексия более всего проявляет принципиальное отличие русского православия от исихазма. В исихазме "спасение" достигается индивидуальной молитвой и молчаливым приобщением к "Фаворскому свету". Более того, индивидуальное спасение решительно преобладает даже в тех случаях, когда в монастыре под общей крышей собирается большее или меньшее число иноков, - внутри монастыря каждый живет "своим коштом" в своей келье. На Руси в XII - XIII вв. тоже преобладало "особножи-тие", хотя и иного толка, нежели кельи исихастов, - это были, скорее, загородные особняки феодалов. Выдвижение на первый план в XIV в. монастырского "общежития" предполагало принципиально иной взгляд на само назначение монастыря. В монастырях, устроенных на правилах "общежития" ("общежитийные" монастыри) отменялась частная собственность, вводились общие молитвы, общие трапезы и обязательный труд для каждого инока. В какой-то мере общежитийные монастыри напоминают ранние ирландские, и, видимо, не случайно по Северу Руси в XIV - XV вв. появляется большое количество каменных крестов ирландского типа, а Житие Сергия Радонежского, написанное Епифанием Премудрым, в некоторых отношениях ориентировано на нормы ирландских монастырей (именно уставы ирландских монастырей требовали для утверждения монастыря 12 иноков).
Старые "келиотские" монастыри зависели обычно от местных феодалов, которыми чаще всего и создавались. Одной из главных задач внедрения "общежития" было как раз стремление вывести монастыри за пределы местного подчинения, и митрополит Алексий в этом в большой мере преуспел. За короткий срок в Северо-Восточной Руси вырастают десятки общежитийных обителей. В большинстве случаев учреждает их сам митрополит, некоторые, согласно житию, по тому же уставу - Сергий Радонежский, и естественно, что они становятся идейной, а отчасти и материальной опорой центральной власти (особенно если учесть освобождение их от даней), т. е. митрополичьего двора и московского великокняжеского стола. В самой Москве Алексий основал четыре новых монастыря: Чудов, Андроников, Алексеевский и Симонов. Затем монастырская колонизация двинулась на север и способствовала экономическому освоению края. Монастырское "общежитие" было выражением традиционного тяготения основной массы русского населения к решению всех проблем "миром", в рамках веками устоявшихся норм территориальной общины. Поэтому в XIV столетии это сближение с традиционными этическими нормами в большой мере способствовало подъему общественного сознания. Позднее "общежитие" увяжется с крестьянской "крепостью" - монастырям начнут передавать земли с крестьянами. Крестьянские общины будут воевать с монастырями, но это уже другая история - в XIV в. спор о "селах" даже и не предполагался. Всего же, по подсчетам В.О. Ключевского, в концеXIV-XVвв. возникло 27пустынныхи 8 городских монастырей.
В литературе высказывались мнения, что в 70-е гг. XIV в. отношения митрополита со своими подопечными-князьями не были безоблачными, и это неудивительно. Молодой князь Дмитрий Иванович рвался в бой, не оценивая реального соотношения сил. Дмитрий явно готов был пойти на полный разрыв с Константинополем, по крайней мере в его исихастском воплощении. Утверждение Киприана в качестве митрополита Киевского с перспективами подчинения ему и епархий Северо-Восточной Руси провоцировало ответные действия. И Дмитрий со своей стороны выдвигает кандидата-преемника митрополита-русина, служившего именно Руси. Таковым явился духовник князя коломенский священник Михаил, известный более под несколько сниженным именем - Митяй. Дмитрий, судя по "Повести", осуждающей Митяя, не слишком разбирался в догматических тонкостях, но он сознательно шел на полный разрыв с Константинополем, добиваясь лишь благословения Алексия на свое решение. Алексий, конечно, не мог одобрить слишком нетрадиционные действия князя. Он согласился лишь с выдвижением Михаила в качестве кандидата для отправления в Константинополь. Но и этим согласием он брал на себя немало: Алексий фактически не признавал утверждение Константинополем Киприана митрополитом "всея Руси". Впрочем, наверняка Алексий лучше представлял и расклад сил в самом Константинополе - возможность утверждения рекомендованного князем кандидата была, и именно под эту возможность духовник Дмитрия был направлен на по-ставление в Константинополь.
В "Повести о Митяе" духовник князя представлен в карикатурном виде. Тем не менее и в ней просматривается крупная фигура Митяя, вполне соизмеримая с князем Дмитрием, чьи сокровенные мысли Митяю приходилось выслушивать и обсуждать. "Возрастом не мал, телом высок, плечист, рожаист, браду имея плоску и велику и свершену, словесы речист, глас имея доброгласен износящь, грамоте горазд, пети горазд, чести горазд, книгами говорити горазд, всеми делы поповскими изящен и по всему нарочит бе. И того ради избран бысть изволением великого князя во отчьство и в печатни-кы. И бысть Митяй отець духовный князю великому и всем боярам старейшим, но и печатник, юже на собе ношаше печать" - так описал духовника великого князя Рогожский летописец. Отметил он и то, что Митяй "пребысть в таковем чину и в таковем устроении многа лета". Даже упрек "Повести" в недостаточном монашеском "стаже" неточен: в течение двух лет Митяй был архимандритом Спасского монастыря в Москве.