Потеря института епископства, а затем борьба за его восстановление в России и за рубежом неизбежно ударила по духовной целостности многомиллионной массы отважных, но духовно беспризорных ревнителей старой веры. Лишённые своих иерархов, староверы по прошествии времени начали путаться в духовных соблазнах. Законом и моралью новоправославного социума изгнанные из жизни Страны, недопускаемые ни в какие государственные учреждения староверы были загнаны в "железную клеть" церковно-государственного произвола. Но наибольшей бедой староверчества было отсутствие духовной опеки со стороны своих церковных иерархов. Ибо лишь она, скрепляя вероисповедную дисциплину, могла пресечь духовный и мировоззренческий разброд. При отсутствии епископата, сплачивающего паству в единое конфессиональное целое, ревнители старого обряда, разойдясь в восприятии мира, частью стали разбредаться по сектам.
Рассматривая деятельность принципиальных последователей старой веры, нельзя обойти вниманием их невнятное мировосприятие – следствие социальных ущемлений и духовного беспризорничества. Отсутствие духовного наставничества образовало лакуну, которую заняли мессианские общества, порождавшие всякого рода "святителей" и "пророков". По рекам, лесам и пустыням России началось "великое" шествие "Христов", "учителей" и их последователей, совокупно потерявших духовную основу именно "старой" веры.
II
Духовный разброд староверов.
Повинуясь сильным личностям из своей среды, простодушные староверы нередко оказывались во власти "прельстителей" – случайных проповедников, а подчас и шарлатанов. Даже сбегая от "царства антихриста", ревнители вынуждены были в какой-то мере общаться с его "слугами". Степень компромиссов определяла не только сила веры, преданность общине и нравственная чистота её лидеров, но жизненный опыт и сложившееся мировоззрение членов старообрядческого общества. Последнее во многом зависело от личных качеств, поверяемых моралью, развитой культурой и образованностью, житейской принципиальностью и не в последнюю очередь – способностью к делу. Ввиду того, что "буква" староверческих правил, меняя своё значение, а значит, и смысл, всё больше стиралась в "плавании" многочисленных скитов-"кораблей" и староверческих общин-"пристаней", среди них наметился процесс расслоения на поповцев, беспоповцев и ряд других "конфессий". В том же Поморье на почве неясностей духовного плана началось брожение, приведшее к разброду общин по степени истинности веры. Духовное сиротство нуждалось не только в духовных поводырях, но и в "вышнем" руководстве, потому в местах наиболее компактного проживания староверов начали появляться наиболее "чистые" мессианские общества. Именно они выделяли из себя "богов", коими были "христы". Возникали теологические, большей частью беспредметные, диспуты.
Так, петровский посланец иеромонах Неофит, желая загнать лидеров выговцев в угол, задал им в письменной форме 106 "трудных" вопросов, на которые руководители Выга князья Андрей и Семён Мышецкие-Денисовы в 1722 г. дали "Поморские ответы" (более 500 страниц по современному книжному формату). Мудро составленные "Ответы" внесли некоторую ясность, но невозможность расставить все точки над "i" неизбежно порождала новые. В дальнейшем несколько перемудрив в компромиссах, а в некоторых случаях открыто пойдя на примирение с "антихристовым миром", Денисовы нажили себе непримиримого противника в лице настоятеля Филиппова. Потерпев поражение в 1739 г. в борьбе с Денисовыми, филипповцы перестали подчиняться Выгу и предали проклятию недавних своих соратников. В ответ на намерения правительства с помощью карательных отрядов вернуть их "на путь истинный", филипповцы уходили далеко на восток и северо-восток, основывали на новых землях скиты. Когда же воинские команды добирались до скитников – это служило сигналом к самосожжению, ибо ни под каким видом не хотели они входить в контакт со слугами "антихриста".
Феномен территориального, духовного, культурного и имущественного своеобразия, корректируемого характером эпохи, на протяжении всего XVIII в. порождал присущее тому или иному региону специфическое понимание "канонов" и правил старой веры. Одним из детищ его стало новгородское "беспоповщинское согласие" федосеевцев, разошедшихся не только с московскими беспоповцами, но и со своим выучеником Иваном Алексеевым. Отколовшиеся москвичи, руководимые купцом Артамоновым, не выдержав объединённого давления духовных и светских властей, допускали венчание у православных священников. Умело манипулируя "интересами" власть имущих, московский купец и заводчик Илья Ковылин основал преображенскую общину. Компромиссы Ковылина, в частности упоминание на богослужениях императрицы Екатерины II, наряду с "умными угощениями" сановников способствовали тому, что община пережила конец столетия и, чередуя подъёмы и спады, кое-как доковыляла до середины следующего века.
Наряду с посадским, или, по Никольскому, "буржуазным" старообрядчеством, специфическую роль в духовной истории России сыграла крестьянская её ипостась. Основную массу старообрядцев "простого звания" составляли бегуны и странники. Как правило, это были неимущие – беглые солдаты, крестьяне, сбежавшие преступники и бездомные нищие. Многие из них находили "пристани" по бассейну Северной Двины, Волги, сибирской Камы, Иртыша и Оби. Своеобразные пути "из новых греков в старые" были наиболее естественными путями передвижения "босого народа". Но "корабли" бегунов плыли не только по рекам. Находя "пристани" и в непроходимых трущобах, они искали себе жилище там, где их не могли достать "руки антихриста". Петровская эпоха особенно не пришлась по душе народу. Как из-за "пачпорта", намертво прикрепившего их не к своей земле, так и ввиду того, что за каких-то два десятка лет царь забрил в солдаты жителей целых областей, которые в совокупности служилых могли равняться армии крупного европейского государства. Эти же действия правительства "рекрутировали" немалое число крестьян в бегуны, плодили соответствующие настроения.
По учению одного их адептов бегунов Евфимия, цари Алексей Михайлович и Пётр были двумя рогами двурогого зверя, коему служили хорошо знакомые беглому солдату "бесовские" воинские полки, которым в лютости ничуть не уступали духовные и гражданские власти. Ни в миру, ни в монастыре и даже в скиту не видя для себя приюта, они нигде не находили убежища, кроме как в "прекрасной матери-пустыне", в дремучих лесах, в "палате лесовольной". Бегство от тягот подневольной жизни тем более привлекало бедноту, что поощрялось учениями староверов. Эти настроения нашли своё выражение в красочных бегунских песнях, исполненных глубокой печали и поэтической прелести:
Ох, увы благочестие!
Увы древнее правоверие!
Кто лучи твоя тако погуби
И вся блистания мраком затемни?
Десяторожный зверь сие сотвори,
Седмоглавый змий тако учини…
Всюду вернии утесняеми,
От отечества изгоняеми…
Апокалиптические настроения получают распространение особенно среди беднейшей массы старообрядчества. Наступило время, верили они в конце XVIII века, когда "вся пророчества совершаются, предсказания скончеваются". И чем тяжелее было для них степное и таёжное бытие, тем чаще в мечтаниях своих жители лесов обращались к вышнему граду, тем сильнее были желания очистить свои помыслы от неискоренимой скверны мира. Отсюда грёзы о горнем Сионе, граде, где раздаются "гласы архангельские", где не "возвышаются на кафедрах лжеучители" – дети "вавилонской любодеицы". Ибо там и только там, пели они "…растут и процветают древа райские всегда,/ Там рождают, умножают своего сладкого плода".
Между тем "в бегунстве, – справедливо замечает Никольский, – мы имеем дело с возведением в религиозный догмат из давнего явления русской жизни". Ибо даже "древлее" православие едва ли не поощряло пустынное бытие (вспомним былинных богатырей и "калик перехожих"), освящённое постом и молитвой. В более поздние времена бегство стало следствием непреходящей из века в век тяжестью выживания православного народа.
Возобновлённые бегства были следствием нецелесообразной внутренней политики правительства. Уже говорилось о том, что русский народ, одержав немало подвигов и в лице Наполеона победив великую силу, имел все основания для освобождения от крепостной зависимости. Однако, воспрянув духом, народ не получил ни правового, ни социального подтверждения своим надеждам. А раз это не произошло после подвига, то, справедливо полагал мужик, вряд ли когда случится… Очевидно, эти разочарования стали питательной средой для "катакомбного коммунизма", в котором "замечен" был крестьянин Костромской губернии Василий Петров, окружённый немалым числом верных ему последователей. В своих проповедях они громили всякую собственность и в особенности деньги, на которых (в лице царя) лежит печать антихриста. Схожие настроения и их вариации полнили духоборчество, молоканство, хлыстовство и скопчество, в которые вошли элементы язычества. Отсюда "общения с божеством" в виде хождения по кругу, групповые пляски и "беснования", роднившие русских крестьян с катарами ("чистыми"), альбигойцами Франции и чешскими (или богемскими) братьями. Понятно, что среди духовных изгоев России не мог появиться ни "свой" Арнольд Брешианский, ни Джон Уиклиф, ни, тем более, Мартин Лютер, поскольку для личностей такого масштаба не было социальной, общественной и экономической базы. Однако общность человеческой психики, существенно не меняясь ни во времени, ни в "пространстве", откликнулась в России в ряде течений, напоминающих средневековый хилиазм, новоапостоликов, новокрещенцев, гуситов, а также религиозные учения, получившие распространение во времена европейской Реформации и после оной, как то – пиетизм.
На российском Олимпе "бог", "ангелы" и святые так же мало отличались от народа, как апостолы и князья на картинах Брейгеля. Потому и в песнях, и в сказаниях "русские боги" живут теми же радостями, что и деревенские мужи, при случае не чураясь варить "пиво", как то мы находим в хлыстовских радениях. В этом "вареве" активными участниками оказываются "Богородица", "святой дух" и "ангелы":
Ай, кто пиво варил?
Ай, кто затирал?
Варил пивушко сам бог,
Затирал святой дух,
Сама матушка сливала,
Вкупе с богом пребывала,
Святы ангелы носили,
Херувимы разносили,
Херувимы разносили,
Серафимы подносили.
Расположение России вдалеке от путей европейской цивилизации, с одной стороны, способствовало развитию глубокой самобытности её культуры, с другой, затрудняло культурный диалог с развитыми странами Европы. Отсутствие дорожных артерий в Стране усугубляло известную изоляцию от внешнего мира, ещё при Петре I способствуя появлению на Руси "Саваофов" и "Христов". Один из них вселился в "пречистую плоть" крестьянина Данилы Филипповича, а другой в 1725 г. предстал на Дону в лице казака Агафона. "Христос", как и положено ему было в таких случаях, явился в окружении 12 "апостолов" и в сопровождении "Богоматери" (последнее было не обязательно, но, видно, так уж получилось). За "христом" Агафоном последовал "Христос" Иван Суслов, у которого тоже были свои 12 "апостолов" и "Богородица" – "девица краснолична", как повествует предание. Вслед за Сусловым, согласно хлыстовской легенде, явился Прокопий Лупкин и череда других "христов", не столь удачливых, чтобы войти в историю. Но свято место долго не пустовало. В Екатеринославский уезд снизошёл Илларион Побирохин, в миру побиравшийся скупкой шерсти и разбогатевший на этом. В 1780 г. он также объявил себя "Христом", не забыв обзавестись соответствующим числом "апостолов". Горожане Тамбова, разогреваемые "предтечами", давно уже ждали второго пришествия. И когда пред обывателями торжественно предстал Побирохин, то немалая часть их с готовностью пала ниц пред "господом". Власти города оказались не столь богобоязненными. Как только узрели они, что "Христос" идёт судить Вселенную, то, не перекрестясь, арестовали его и сослали в Сибирь. Скупщика шерсти "на должности Христа" сменил отставной капрал Савелий Капустин, происхождение которого не известно. Между тем Капустин был грамотен и почти назубок знал св. Писание. Приписываемое Капустину "Духоборческое исповедание" изобличает в нём незаурядную личность. В "Исповедании" он достаточно целостно формулирует идеологию духоборцев. Отчасти признавая Св. Писание, капустинцы не придавали ему значение высшего авторитета, поскольку в их глазах оно не есть первое и последнее откровение. Небезынтересно учение духоборцев о том, что Божественное Слово, дав начало всему, было истинным и "последним" откровением. Некогда "сказанное", оно впоследствии было ложно истолковано, писано, а потому неверно наследовано делами, неправедными законами и закреплено всем неблаговидным бытием. Проникновение в суть Слова, согласно учению, даётся Святым Духом непосредственно и лишь достойным того. Именно они вникают в тайный смысл Св. Писания, постижение смысла которого не имеет ничего общего с исступлёнными плясками во время радений других, но настраивает верующего на разумное исследование и рассуждение.
Немалый интерес представляет своего рода "моральный кодекс" духоборцев, который следует понимать в соответствии со стилистикой старообрядческого языка. "Кодекс" этот, отнюдь не содержа в себе ничего аморального, ориентирует члена общины к добротолюбию и, прививая трудолюбие, зовёт к духовной и нравственной правильности: "Будь благоразумен; не всё, что видишь, желай, не всё, что можешь, делай, но только то, что должно. Будь воздержен, без алкания пищи не употребляй, без жажды не пей, более пьянство, яко ада, убегай. Будь кроток, не продерзлив, больше молчалив, нежели говорлив. Когда тебе кто говорит, молчи, когда кто что тебе сказывает, слушай, когда кто что тебе приказывает, повинуйся. Ничего чужого не желай, кольми паче не крадь, а в чём имеешь нужду, сыскивай трудом. Что взаймы взял, отдай, что обещал, исполни, будь к трудам охотлив, оставляй праздность ленивым. Также будь к вышнему послушен, с равными обходителен; никому не завидуй, добродетельствуй всем… Сие храни, то и будешь благополучен".
В соответствии с локальными особенностями разнясь "по службе" и стилю жизни, духоборцы огульно не отвергали "погрязший во грехе" мир, как то было присуще наиболее реакционным течениям старообрядчества. Апологетику активного участия в бытии, включающего нравственно допустимые компромиссы, выражали взгляды, в соответствии с которыми истинная церковь и гражданское общество тождественны. Иными словами: истинная церковь, праведным трудом паствы участвующая в мире, и есть гражданское общежитие евангельских христиан. Здесь отвлечёмся на время.
В светской ипостаси культура Страны до начала XIX в. заявляла о себе главным образом в Петербурге и Москве, всё же находившихся в отдалении от принятой к исповеданию европейской культуры. Остальная Россия лишь отражала духовные и этические противоречия, которые сопровождали Страну на всём протяжении её исторического существования. Наличие "медвежьих углов" подчёркивало отсутствие транспортных артерий, что затрудняло культурный диалог с развитыми цивилизационными моделями – как своими, так и зарубежными. Но нет худа без добра. "Культурный диссонанс" не затронул провинции и в особенности регионы, расположенные "за Камнем". Там самобытность развивалась путями, никак не пересекающимися со столичными. Эти пути – а на поверку бездорожные направления – являли народу не только "Христов", но и умных предпринимателей, которых, ввиду несчётности "направлений", "руке Синода" очень трудно было достать. Особенно последовательно развивали и следовали принципам общины молоккане, среди которых немалый интерес представляет деятельность весьма умного и предприимчивого самарского крестьянина Михаила Акинфиевича Попова.
Сосланный за свою деятельность на Кавказ, он образовал в Шумахинском округе коммуну и создал единый для всех "Устав упования общего учения". "Настоящий фаланстёр, который привёл бы в восхищение самого Фурье, – писал Никольский, не тая своего партийного восторга. – …Всё движимое и недвижимое имущество и все доходы с них принадлежат, по этому уставу, общему братскому союзу, состоящему из отдельных слобод или партий. Партия есть единое целое, она сообща выстраивает слободку, в которой поселяются её члены. Дома, скот, земледельческие орудия, телеги, весь домашний инвентарь, земли, сады, огороды, мельницы, пчельники, кожевни и всякие другие мастерские, какие только могут быть, – всё это есть достояние партии, и доходы от всего этого имущества принадлежат общей кассе партии, – пишет автор, ненароком путая коммуну с партией. – Выборные распорядители или распорядительницы регулируют производство и потребление: распределяют домашние и полевые работы и отпускают из общего имущества и общей кассы все предметы потребления по числу душ. В каждой слободе, кроме распорядителя, были ещё выборные судьи, учителя, обучающие детей в училищах, устроенных в каждой слободе, молитвенники, совершающие общественную молитву, и другие. Определённого культа, как у духоборцев, не было…Во главе всего фаланстёра стоял высший совет из 12 выборных апостолов" [59]. Однако светские и духовные власти Кавказа во всех отношениях были далеки от "партийных восторгов" советского историка. Единые в неприятии ереси, они, "уподобясь Христу", опрокинули "лавки" Попова. И зёрна, оказавшиеся на камнях, не дали всхода. Коммуна прекратила своё существование. Будучи убеждёнными сторонниками делового соучастия в мире, духоборцам не была чужда апологетика катар и французских альбигойцев. В глазах духоборцев человек по своему изначальному происхождению есть "чудное, дивное творение Божие", ибо в нём пребывает душа, в которую исходит "ум небесный", "ум божественный". Но действие этого "ума" распространяется лишь на людей истинных, сильных духом и воинственных во имя Божие. Как и средневековые вальденсы, считавшие себя "добрыми людьми", духоборцы осознавали себя вестниками "Божьей воли", в лице лучших и в самом деле отличаясь качествами, о которых говорили. Впрочем, и "лучшие люди" в их глазах не были равны между собой. К "избранным" ("добрым людям") относятся все духоборцы, а к духовной элите лишь "люди воистинные" – боговдохновенные и духом своим преданные Всевышнему. Эти духовные вожди и пророки и есть "столбы до небес". В таковом аспекте духоборы сходятся с "совершенными", которые у катар составляли Божью общину избранных. Не приемля толпы самозванных "Христов", идеология духоборцев обосновывает преемственность "божественного разума", который время от времени находит на земле Христово воплощение. Подчас не разделяя Бога-Сына и Святого Духа, духоборцы воспринимали Христа как идею, вочеловеченную однажды и являвшуюся людям в вочеловеченном же виде. Что касается остального (и остальных), то: "все творения Господни… прекрасны, благи и невинны суть и точно и единственно на утехи и удовольствия человеку созданы". Однако недостойные заняли место достойных: "забывшие в сердцах Господа" владеют благами мира, ничего не оставляя тем, для кого они истинно были предназначены. Потому "саваофы", "христы" и прочие "боги" продолжали своё шествие по Руси. Ходя по рекам, обжитым лесам и пустыням, их ждали торжественные встречи в скопческих организациях.