Что ни говори, изрядно досталось моему поколению. Я был ни лучше, ни хуже своих сверстников. Жил в полную меру сил, дышал, что называется, во всю глубину легких, ввязывался в любую драку – кулачную или, позже, идейную, если считал дело справедливым. Мальчишкой на льду Западной Двины приобщился к древнему искусству кулачного боя. Нравы были суровые, и это закаляло. С младенческих лет эмпирически постиг истину: полез в драку, не жалей хохла.
Четырнадцати лет я уехал из дому в Екатеринослав (ныне Днепропетровск), там учился жить самостоятельно, там вступил в революцию, в Гражданскую войну. Хватало всякого. Но за изъятием этих форс-мажорных эпизодов, не вспомню случаев, когда при грозной опасности склонен был к "паникмахерству", хотя у собственного носа видел мушку махновского нагана, видел направленный на меня ствол бандитской винтовки.
Жили бесстрашно, верили в завтрашний день, в грядущий день. Что значили невзгоды перед лицом мировой революции, в атмосфере энтузиазма и непреклонной силы веры? Вот-вот начнется царство социализма на земле.
Мы верили, как первые христиане. Конечно, мы не жили, как первые христиане или члены послереволюционных коммун. Понемногу стали обрастать барахлишком, порой бражничали, изрядно грешили против заповеди, касающейся жены ближнего. Но все это было поверхностное, наносное. Конечно, были признаки тревожные. Но все-таки жили по инерции, жили беззаботно, хотя и напряженно, трудно порой, пока небо не раскололось над собственной головой.
У Маркса, если не ошибаюсь, есть понятие: "смелость невежества". Я бы еще сказал: "смелость невинности". Ребенок без дрожи зайдет в клетку к самому лютому тигру, протянет ручку погладить злую собаку – он не ведает опасности. Так, взрослыми детьми, жили и мы, пока не разразилась катастрофа – раскулачивание, потом большой террор.
Когда-то Достоевский больше всего потряс меня изображением детских страданий. Может быть, потому что рос я в условиях отнюдь не легких. Помню мать в слезах, когда не было хлеба для ребят. Помню ее маленькую, слабую с мешком муки – пудик, полтора – за спиной, кошелкой картофеля в одной руке, а в другой ручка маленькой, едва ли двухлетней сестры, шлепающей по грязи Суражского тракта, помню окружающую нищету, неизмеримо более горькую, чем у нас. Словом, страдания детей – мой пунктик.
Сколько прошло с 1929 года, когда шло раскулачивание? И по сию пору не могу забыть крестьянских ребятишек, которых вместе с жалким скарбом грузили в подводы и вывозили из насиженных мест, порой в дождь, в слякоть, в холод. Я этого видеть не мог…
Я стал постигать, что идеей великой революционной целесообразности прикрываются дела невыносимые, преступные, ужасные. А в ту ноябрьскую ночь, когда арестовали моего товарища, я заглянул в бездну. И, как часто происходит с людьми, пережившими смертельную опасность, я иными глазами посмотрел на происходящее".
Но когда напали немцы, отношение к советской власти уже не имело значения. Главное было защитить страну, дом, семью.
Батальонный комиссар запаса (с опытом Гражданской войны) Владимир Млечин предпринял еще одну попытку уйти на фронт:
"Главный редактор "Известий" Л. Я. Ровинский в моем присутствии по "вертушке" просил А. С. Щербакова, секретаря МК и МГК (он же начальник ГлавПУРа) отпустить меня спецкором "Известий" на один из фронтов. Щербаков ответил, что в политуправлении огромный резерв литераторов любой квалификации, а подбирать руководителя театра сейчас не время. Мне пришлось вернуться в театр".
Лев Яковлевич Ровинский не сумел переубедить Щербакова. Ровинский, много лет проработавший в "Правде", стал главным редактором "Известий" за два месяца до войны и оставался им до октября 1944 года, когда неожиданно для многих был снят с должности и отправлен – с большим понижением – в только что созданный еженедельник "Война и рабочий класс" (переименованный потом в "Новое время"). Много позже я тоже работал заместителем главного редактора журнала "Новое время" и застал ветеранов, которые добром вспоминали решительного и уверенного в себе Льва Ровинского.
В военную пору Владимир Млечин сохранил театр. В сентябре сорок первого Театр Революции показал премьеру пьесы Михаила Семеновича Гуса и Константина Яковлевича Финна "Ключи от Берлина". В сорок втором выпустили семь постановок. Первым в стране Театр Революции отказался от государственной дотации.
29 апреля 1942 года заместитель председателя Комитета по делам искусств при Совнаркоме СССР Александр Васильевич Солодовников подписал обращение к местным управлениям по делам искусств и руководителям театров:
"Стремясь к всемерной мобилизации средств для усиления оборонной мощи Советского Союза и скорейшего разгрома немецко-фашистских оккупантов… Московский театр Революции отказался от запланированной ранее дотации и переходит на самоокупаемость…
Комитет по делам искусств при СНК СССР предлагает всем директорам и художественным руководителям театров обсудить на собрании своих коллективов вопрос о всемерном увеличении доходов театра и возможности отказа от дотации путем улучшения художественного качества спектаклей, расширения контингента зрителей и сокращения расходов".
За свой счет театр совершил большую гастрольную шефскую поездку по военным гарнизонам и передал значительную сумму в фонд обороны. В ответ пришла правительственная телеграмма:
"Директору Московского театра Революции
тов. Млечину
Прошу передать сотрудникам коллектива Московского театра Революции, собравшим 29.370 рублей на строительство авиаэскадрильи, мой братский привет и благодарность Красной армии.
И. Сталин".
Готовы умереть в бою
6 ноября заведующий военным отделом горкома и обкома партии Александр Иванович Чугунов доложил Щербакову:
"Согласно Вашим указаниям, данным 24 октября, во всех районах гор. Москвы организованы подразделения истребителей танков… Бойцы подобраны из состава добровольцев, отчетливо сознают задачи, стоящие перед ними, и усиленно тренируются в броске гранат по неподвижным и движущимся целям. Все провели метание боевыми гранатами… Согласно вашему указанию бойцы готовились с отрывом от производства с тем, чтобы 28–29 октября направиться для выполнения боевых задач…
Я несколько раз ставил перед командованием МВО вопрос о переводе истребителей в войска, занимающие боевые рубежи. Член Военного Совета т. Телегин 5 ноября заявил, что они примут только лиц, имеющих на вооружении винтовки и пулеметы. Следовательно, из 2340 чел. мы можем послать только 650 чел. Это решение считаю неправильным.
Целесообразнее из состава истребителей организовать специальные батальоны, придаваемые боевым участкам. Для этой цели необходимо всех истребителей – зачислить в кадры Красной армии и начать боевое сколачивание батальонов. Их довооружение стрелковым оружием можно осуществить в ближайшие недели за счет ППШ, изготовляемых на московских заводах".
10 ноября 1941 года заведующий военным отделом Чугунов составил справку "о наличии боевого и учебного оружия, находящегося в районах гор. Москвы":
"Бауманский район.
Один боевой станковый пулемет, пять учебных, пять учебных ручных пулеметов, пятнадцать боевых винтовок, двести учебных, семьсот гранат ПРГ, семь с половиной тысяч патронов 7,62.
Дзержинский.
Два боевых становых пулемета; двадцать пять боевых винтовок 7,62 и сто двадцать учебных; семьсот пятьдесят гранат ПРГ и двести восемьдесят польских; двадцать одна тысяча девятьсот восемьдесят патронов 7,62.
Железнодорожный.
Три учебных станковых пулемета, пять учебных ручных; тринадцать боевых винтовок, сто восемнадцать учебных; восемьсот гранат ПРГ, сорок РГД, двести польских; шесть тысяч патронов 7,62.
Калининский.
Тринадцать боевых винтовок 7,62, двадцать девять учебных, восемьдесят две боевые винтовки разных калибров; тысяча двести гранат ПРГ, триста девяносто одна польская; сто девяносто пять патронов 7,62-мм и сто пять тысяч патронов 7,92-мм.
Киевский.
Восемь боевых винтовок калибра 7,62; сто девяносто гранат ПРГ и девятьсот РГД; четыреста патронов 7,62-мм.
Кировский.
Семьсот семьдесят гранат ПРГ и сто восемьдесят польских.
Коминтерновский.
Один учебный станковый пулемет и девять боевых ручных пулеметов; три боевые винтовки 7,62-мм, сто тринадцать учебных и двадцать семь боевых винтовок разных калибров; пятнадцать гранат ПРГ и десять РГД, пятьсот двадцать гранат польских; шесть тысяч сто шестьдесят патронов калибра 7,62-мм и семьдесят семь тысяч девятьсот сорок патронов 7,92-мм.
Красногвардейский.
Один учебный станковый пулемет и пять учебных ручных; одиннадцать боевых винтовок калибра 7,62-мм, девяносто две учебные винтовки; семьсот пятьдесят гранат ПРГ и триста двадцать семь РГД и шестьсот пятьдесят семь польских гранат; триста патронов 7,62.
Краснопресненский.
Шесть боевых станковых пулеметов, восемь боевых ручных; десять боевых винтовок 7,62 мм и пятьдесят учебных, еще восемьдесят семь других калибров; две тысячи пятнадцать гранат ПРГ и двести шестьдесят пять РГД; сорок пять тысяч восемьсот тридцать четыре патрона 7,62 мм и восемь тысяч двадцать два 7,92. Плюс пулемет "максим" без станка.
Куйбышевский.
Два станковых учебных пулемета и девять учебных ручных; пятьдесят пять учебных винтовок калибра 7,62-мм и четыре боевые винтовки разных калибров; девятьсот десять гранат ПРГ и пятьсот восемьдесят польских гранат; сто тысяч восемьсот патронов калибра 7,92.
Ленинградский.
Пятнадцать станковых боевых пулеметов и три боевых ручных пулемета; сто сорок две боевые винтовки и еще двадцать две боевые винтовки разных калибров; три тысячи двести семьдесят пять гранат ПРГ и шестьсот пять гранат РГД и польские двести сорок гранаты; девяносто одна тысяча патронов 7,62-мм и двадцать восемь тысяч патронов 7,92-мм.
Ленинский.
Два станковых боевых пулемета; одна боевая винтовка и сто сорок учебных винтовок 7,62-мм, восемнадцать боевых винтовок разных калибров; две тысячи сто четырнадцать гранат ПРГ; двадцать четыре тысячи шестьдесят пять патронов калибра 7,62-мм и сто двенадцать тысяч сто патронов 7,92.
Молотовский.
Один учебный станковый пулемет и четыре учебных ручных; четырнадцать боевых винтовок и девяносто пять учебных калибра 7,62 и двадцать одна боевая винтовка разных калибров; тысяча двести шестьдесят гранат ПРГ и триста восемьдесят четыре РГД и шестьсот двадцать польских; тысяча пятьдесят пять патронов 7,62-мм.
Москворецкий.
Пятнадцать боевых станковых пулеметов; сто двадцать три учебные винтовки 7,62 и шесть боевых винтовок других калибров; тысяча шестьсот гранат ПРГ и шестьсот пятьдесят восемь польских; восемнадцать тысяч патронов калибра 7,62.
Октябрьский.
Один боевой станковый пулемет, три учебных, четырнадцать боевых ручных пулемета; сто двадцать семь учебных винтовок калибра 7,62 и три боевые винтовки других калибров; девятьсот гранат ПРГ и шестьсот польских; тысяча шестьсот пятьдесят патронов калибра 7,92-мм; один боевой ротный миномет
Пролетарский.
Четыре боевых пулемета, один учебный, один боевой ручной пулемет, три учебных; двадцать две боевых винтовки, двести учебных; тысяча девятьсот гранат ПРГ; тридцать тысяч патронов 7,62 мм, тысяча 7,92 и полторы тысячи патронов 8 мм
Первомайский.
Семь боевых станковых пулемета, четыре ручных боевых; сто двадцать три боевые винтовки; тысяча триста гранат ПРГ и семьсот двадцать польских; пятнадцать тысяч патронов 7,62.
Ростокинский.
Два боевых станковых пулемета, шесть учебных, четыре боевых ручных и девятнадцать ручных учебных; сорок четыре боевых винтовки, двести пять учебных; тысяча триста гранат ПРГ и двадцать четыре РГД, сто пятьдесят пять польских; две тысячи девятьсот пятьдесят один патрон 7,62 и восемь тысяч двадцать два патрона калибра 7,92; запасные стволы для пулемета ДП – сорок две штуки, для станкового – восемнадцать, для немецкого ручного пулемета – один.
Свердловский.
Никакого оружия нет.
Советский.
Одиннадцать учебных станковых пулеметов и восемнадцать учебных ручных; сто три учебные винтовки; тысяча триста семьдесят одна польская граната.
Сокольнический.
Два учебных станковых пулемета и шесть учебных ручных пулеметов; сто двадцать две учебные винтовки 7,62-мм и сто боевых винтовок разных калибров; шестьсот гранат ПРГ и сто гранат РГД и четыреста пятьдесят польских гранат; пятнадцать тысяч патронов 7,92-мм.
Сталинский.
Двести двадцать шесть учебных винтовок разных калибров; семьсот пятьдесят гранат ПРГ и шестьсот польских; сто двадцать тысяч патронов калибра 7,92-мм.
Таганский.
Два боевых ручных пулемета; сто двадцать три боевых винтовки 7,62 и сто тридцать четыре боевых винтовки разных калибров; четыреста шестьдесят гранат ПРГ и десять РГД, семьсот три польские гранаты; четыре тысячи триста шестьдесят пять патронов 7,62 и сто три тысячи сто два патрона 7,92 и две тысячи восемьсот семьдесят шесть патронов 8-мм. Плюс аммонал-тол-сульфит – четыре килограмма восемьсот грамм.
Тимирязевский.
Один боевой станковый пулемет, два учебных, один ручной боевой пулемет и шесть учебных; двадцать девять боевых винтовок и сто учебных; семьсот гранат ПРГ, четыреста польских; семнадцать тысяч патронов 7,62 и один боевой ротный миномет.
Фрунзенский.
Семьдесят девять боевых винтовок разных калибров; шестьсот девяносто гранат ПРГ, пятьсот сорок РГД; полторы тысячи патронов 7,92".
Все, кто в те дни записывался в истребители танков, понимали, что идут на верную смерть. Понимали это и готовы были погибнуть в бою за Москву.
"Надо уходить в подполье!"
Москвичи не испугались, не струсили, не отдали себя на милость Гитлера, а продолжали сражаться за свой город. В столице готовились к уличным боям.
Приказ командующего войсками Московского военного округа генерал-лейтенанта Артемьева звучал пугающе. Война вступала на улицы нашего города:
"21 октября приступить к постройке огневых точек и баррикад в окрестностях, непосредственно прилегающих к городу Москве, на площадях и улицах внутри города Москвы…
В системе обороны города Москвы создать три оборонительных рубежа:
первый рубеж непосредственно по окраинам города вдоль окружной железной дороги;
второй рубеж – по Садовому кольцу;
третий рубеж – по кольцу "А" и реке Москва (с юга)…".
Готовились воевать уже не на окраинах города, а в самом центре.
Старая Москва должна была стать полем боя:
"Оборона на подступах и в самом городе должна быть в первую очередь противотанковой (рвы, эскарпы, контрэскарпы, надолбы, мины, ежи, завалы). Систему огня и заграждений строить по принципу опорных пунктов с пристрелом улиц. Огневые средства разрешаю устанавливать в приспособленных подвальных, квартирных и чердачных помещениях. В тех домах и квартирах, где это будет производиться, жителей переселить в другие дома распоряжением райисполкомов…".
В тот же день, 21 октября, "Красная звезда" опубликовала статью генерала Артемьева, где основной смысл его приказа излагался понятными всем словами:
"Улицы могут стать местом жарких боев, штыковых атак, рукопашных схваток с врагом. Это значит, что каждая улица уже сейчас должна приобрести боевой облик, каждый дом должен стать укреплением, каждое окно – огневой точкой и каждый житель – солдатом".
Вот строчки, написанные в самые трудные дни:
"Фронт приближается к нам. Очень и очень не хочется допустить мысли, что будут здесь уличные бои. Но зверь фашистский силен, и надо быть готовым к этому. На улицах Москвы строят баррикады с ежами из рельс…".
Противотанковые ежи были придуманы именно в ту войну. Через несколько дней после нападения немцев начальник Киевского танкового училища генерал-майор технических войск Михаил Львович Гориккер предложил свое изобретение – три рельса, сваренных в форме звездочки, ее название – "Звездочка Гориккера". Если танк пытался преодолеть препятствие, то еж крутился и пропарывал ему днище. Генерал исходил из того, что это должна быть максимально простая конструкция, которую можно сварить на месте. Так появились знаменитые противотанковые ежи.
Руководитель Москвы Александр Щербаков вызвал начальника управления НКВД Журавлева и исполнявшего обязанности начальника контрразведывательного отдела Сергея Михайловича Федосеева, которому 4 октября присвоили звание капитана госбезопасности. Щербаков сказал, что готовится группа партработников, которых оставят на подпольной работе:
– Мы не имеем недостатка в людях. Главное – отобрать тех, кто лучше подходит для работы в нелегальных условиях. Люди должны обладать опытом и навыками работы в массах. Им предстоит создать опорные пункты, через которые мы могли бы доводить до населения объективную информацию о том, что происходит на фронте и в тылу. Отбором людей занимается секретарь горкома Павлюков. Вам надлежит обеспечить профессиональную сторону дела.
Чекисты осторожно обратили внимание руководителя Москвы на то, что костяк партийного подполья – секретари райкомов и председатели райсоветов – люди известные в городе и области. Их же могут узнать и выдать!
– Опасность, которую предвидишь, – уже не опасность, – возразил Щербаков. – Не мне вам объяснять, что существуют методы маскировки, к которым прибегают нелегалы. Ваша обязанность – научить подпольщиков практически пользоваться этими методами. И не забывайте того, что мы имеем дело с людьми, которые в полной мере отдают себе отчет в том, на какое опасное дело они идут, и делают свой выбор сознательно.
Щербаков ответил резко, потому что он знал позицию Сталина: подпольщиков и партизан должны возглавить местные партийные руководители. Еще 18 июля Сталин подписал постановление "Об организации борьбы в тылу германских войск", в котором требовал, чтобы партийные секретари сами руководили подпольем и партизанскими отрядами, и угрожал карами тем, кто эвакуировался:
"Все еще нередки случаи, когда руководители партийных и советских организаций в районах, подвергшихся угрозе захвата, позорно бросают свои боевые посты, отходят в глубокий тыл, на спокойные места, превращаются на деле в дезертиров и жалких трусов".
За один день мобилизовали примерно восемьсот человек в подпольную партийную организацию! Среди них были видные в городе люди.
"Был отобран ряд партийных работников и переведен на другую работу, – вспоминал второй секретарь московского горкома Георгий Попов. – Одного секретаря райкома назначили инспектором райторготдела, другого – сотрудником домоуправления, управляющий делами обкома стал мясником в магазине. Хорошо, что это не понадобилось, но дало много интересного в смысле познания жизни. Люди, перешедшие с ответственных постов на рядовую работу, многие проблемы увидели другими глазами…"
Среди партийных работников, которые согласились остаться в подполье, были:
секретарь Пролетарского райкома партии Клавдия Дмитриевна Бутузова (она потом стала заместителем заведующего отделом строительства и архитектуры ЦК КПСС);
секретарь Москворецкого райкома партии Олимпиада Васильевна Козлова (впоследствии ректор Инженерно-экономического института имени Орджоникидзе);