– Он писал стихи, – сказала она. – Каждый день он появлялся с новым стихотворением, отмечая таким образом прогресс в наших отношениях. Иногда стихи были милыми и трогательными, иногда метафоричными: охотник с копьем приближается к добыче, – она засмеялась. – В конце концов нам это удалось. Мне было двадцать семь лет, и это был первый оргазм в моей жизни. И я не представляла, что он может быть таким… мощным.
– Вы кончили в первый же раз? – Алек понял, что вопрос бестактен, когда он уже слетел с его губ, но Оливия, казалось, этого не заметила.
– Да, – сказала она. – У меня с этим нет никаких проблем, я по-другому и не умею.
– Вы счастливая. Энни… – Алек заколебался, обнаружив, что не может говорить об этом также свободно, как Оливия. – Для Энни это всегда было непросто, хотя через некоторое время я понял, что она не придает этому особого значения. Она говорила, что для того, чтобы ей было хорошо, она должна чувствовать близость, а секс – это лишь побочное явление.
Оливия нахмурилась.
– И все годы вашего брака вам приходилось сдерживать свои сексуальные чувства?
– Нет. Вы забываете, что я был женат на самой щедрой женщине в мире. Я всегда получал то, что мне было нужно. – Его внезапно охватило чувство вины за слишком откровенное обсуждение Энни. Он слабо улыбнулся. – Не могу поверить, что мы говорим на подобную тему.
Оливия улыбнулась ему в ответ. Она потянулась, выбросив руки перед собой, и вздохнула.
– Как насчет обеда? – спросила она. – Я ужасно хочу есть, и мне не помешало бы подышать свежим воздухом.
Они остановились, чтобы пообедать, переключившись на безопасный разговор о маяке и о своих сегодняшних публичных выступлениях. Когда они снова сели в "бронко", Оливия уснула, пристроив голову между спинкой сиденья и окном. Он разбудил ее, когда они переезжали через мост перед Китти-Хок. Закат был слишком прекрасен, чтобы его пропустить. Их накрывал купол золотисто-лилового неба. Они открыли окна, наполняя салон "бронко" сырым вечерним воздухом и запахами залива. Оливия отстегнула ремень безопасности и, встав на колени, развернулась, чтобы посмотреть в заднее окно. Вдоль икры, обтянутой чулком, тянулась тонкая дорожка спущенной петли, а блузка так трогательно топорщилась над поясом юбки, заколотым английской булавкой, что он протянул руку и, едва касаясь, провел тыльной стороной ладони по ее волосам.
Когда они въехали в Китти-Хок, она снова села, и Алек свернул на кроутанское шоссе, в сторону дома.
– Вам не будет тяжело провести сегодняшний вечер в одиночестве? – спросил он.
– Нет. – Она полезла в сумочку за ключами. – После того, как вы меня разбудили, я вдохнула воздух Аутер-Бенкс и теперь чувствую себя гораздо лучше. – Она снова откинула голову на спинку сиденья и посмотрела на него. – Даже несмотря на то, что здесь у меня всего один-единственный друг – а именно вы, я чувствую, что Аутер-Бенкс – мой дом.
Алек улыбнулся ей. Вдруг, поддавшись внезапному порыву, он развернулся на ближайшем перекрестке и поехал в обратную сторону.
– Что вы делаете? – спросила Оливия.
– Я отвезу вас в одно место. Вы заслужили право увидеть его.
– Маяк! – воскликнула она, когда он свернул с шоссе направо в сторону Кисс-Ривер.
Дорога, которая вела к маяку, была не освещена, и деревья, выстроившиеся вдоль нее, образовывали серо-зеленый тоннель для "бронко". Алек заехал на маленькую стоянку, окруженную со всех сторон неясно вырисовывавшимися в темноте кустами черники. На Кисс-Ривер быстро опускалась ночь, и маяк уже действовал. Он вспыхнул, когда они вышли из "бронко", осветив белое, охваченное каким-то благоговейным трепетом, лицо Оливии.
– Здесь страшновато, – сказала она.
Дом смотрителей стоял абсолютно темный, и они никого не видели, пока шли через поле, заросшее дикими травами. Оливия запрокинула голову, рассматривая маяк.
– Двести десять футов – это гораздо выше, чем мне представлялось.
Алек достал связку ключей и выбрал один из них. – Предполагается, что у меня его нет. Мери Пур дала его Энни много лет назад.
Он открыл дверь и зашел в темный коридор, шаря по стене в поисках выключателя.
– Боже мой! – воскликнула Оливия, когда свет заполнил коридор и осветил винтовую лестницу. Она подошла к ней и посмотрела вверх. – Двести семьдесят ступеней.
– Пожалуй, вам лучше подниматься по ним без каблуков. – Он подождал, пока она скинет туфли, и начал подниматься. – Надеюсь, вы не страдаете головокружениями? – Его голос эхом отражался от наклонных стен из белого камня.
Оливия посмотрела вверх на залитую жутковатым светом спираль ступеней.
– Думаю, сейчас мы это выясним, – ответила она. Они остановились на третьей площадке, чтобы Оливия могла перевести дыхание. Через узкое окошко можно было разглядеть лишь очертания дома смотрителей, стоящего в темноте.
Спираль лестницы закручивалась все туже, и Алек слышал дыхание Оливии также хорошо, как свое.
– Мы почти добрались, – сказал он.
Они вышли на узкую площадку. Алек открыл дверь, ведущую на галерею, и отступил в сторону, пропуская Оливию вперёд.
– Это потрясающе! – воскликнула она. Теплый ветер дул им в лицо. Она запрокинула голову. – Посмотрите, как мы близко к звездам. Ах! – Она испугалась, когда прямо у них над головами вспыхнул сигнальный огонь маяка, и Алек засмеялся.
Облокотившись на перила, он смотрел на океан. Луна освещала воду, и волны напоминали мерцающие полоски серебра, несущиеся к берегу.
– Один раз я запер нас с Энни здесь на ночь, – сказал Алек. – Я выкинул за перила ключ от этой двери.
– Нарочно? – Оливии казалось невероятным, что ему могла прийти в голову такая сумасшедшая идея.
– Да. Мы не могли спуститься вниз до самого утра, пока ни пришла Мери Пур. и ни выпустила нас.
Эти воспоминания вызвали у него улыбку. Он вдруг почувствовал, что Энни где-то рядом, и если бы не присутствие Оливии, он мог бы поговорить с ней.
Оливия облокотилась на перила рядом с ним.
– Спасибо вам. Спасибо, что позволили мне побывать здесь. Я понимаю, вы считаете маяк вашим с Энни.
Он кивнул, признавая правильность ее слов.
– Пожалуйста.
Они наблюдали за огнями кораблей, проплывавших далеко на горизонте. Алек глубоко вздохнул, последний раз наполняя легкие соленым морским воздухом.
– Вы готовы спускаться вниз?
Оливия кивнула и через дверь снова шагнула на площадку, однако внимание Алека привлекло что-то на земле.
– Одну минутку. – Он обошел по галерее вокруг башни и, ухватившись руками за железные перила, стал всматриваться в темноту между домом смотрителей и деревьями. Вспышка света прорезала пространство между ним и землей, и в этом чистом белом свете он увидел бульдозер, стоявший рядом с двумя свежими, глубокими шрамами на земле.
Алек проводил Оливию до двери. Он протянул к ней руки, и она шагнула в его объятия. Он нежно поцеловал ее в висок.
– Спасибо за вашу помощь, – сказал он. Она отступила от него и улыбнулась.
– Это вам спасибо. Пожалуй, вы сделали для меня больше, чем обещали. – Она отперла дверь, и еще раз повернулась к нему. – Вы можете не звонить мне сегодня, Алек.
– Вы хотите сказать, что вам на сегодня уже достаточно общения со мной?
– Нет, – она поколебалась немного, – просто сегодня я чувствую близость, появившуюся между нами, и не уверена, что это хорошо.
Его сердце сжалось, когда он подумал об Энни. "Ты будешь ждать год?" Он кивнул.
– Тогда поговорим завтра.
Когда он вернулся к себе, в доме было пусто. Он разогрел в микроволновой печи кусок замороженной пиццы и сел за кухонный стол, намереваясь поужинать. Перед ним лежала утренняя "Бич газетт". В ней, на первой странице, в верхнем правом углу была фотография Энни. Алек отложил пиццу и взял в руки газету. Заголовок был выделен огромными буквами:
ОТДЕЛЕНИЕ СКОРОЙ ПОМОЩИ В КИЛЛ-ДЕВИЛ-ХИЛЛЗ ОБВИНЯЕТСЯ В СОКРЫТИИ ПРИЧИН СМЕРТИ ЭННИ О'НЕЙЛ
Он прочитал статью дважды, его руки непроизвольно сжались в кулаки. Потом он взял ключи от машины и вылетел из дома.
ГЛАВА 30
Оливия с облегчением скинула с себя костюм и чулки и залезла в душ, стараясь смыть с себя остатки болезненных воспоминаний, которые всколыхнул сегодняшний день. Потом она надела халат, налила себе чашку чая и села за кухонный стол, на котором были разложены куски цветного стекла, вырезанные ею неделю назад в студии. Она обрамляла гладкие края стекла медной фольгой, когда кто-то заколотил в дверь так яростно, что она испугалась.
Она отложила кусок стекла, с которым работала, и вышла в гостиную. Там было темно, только неяркая лужица света проливалась из кухни на ковер. Она тихо подошла к окну около двери и в свете лампочки разглядела Алека, стоявшего на крыльце. Он был одет в белые шорты и темно-синюю футболку и уже поднял руку, чтобы постучать еще раз.
Она потуже затянула пояс халата и открыла дверь.
– Алек?
Он зашел в гостиную и показал ей экземпляр "Газетт".
– Вы видели это? – Он был вне себя, и она отшатнулась от него, от незнакомого пламени в его глазах.
Она взяла газету, подняла ее к свету, струившемуся из кухни и прочитала заголовок:
ОТДЕЛЕНИЕ СКОРОЙ ПОМОЩИ В КИЛЛ-ДЕВИЛ-ХИЛЛЗ ОБВИНЯЕТСЯ В СОКРЫТИИ ПРИЧИН СМЕРТИ ЭННИ О'НЕЙЛ
Она нахмурилась.
– В сокрытии? Я понятия не имею, что они имеют в виду, Алек.
Он вырвал газету у нее из рук.
– Похоже, что вы опустили кое-какие подробности, рассказывая мне о том, что произошло, когда Энни привезли в отделение скорой помощи.
Он говорил, очень стараясь сохранять спокойствие, но она прекрасно чувствовала его ярость. Она поправила халат, вспоминая сообщения, оставленные репортершей на ее автоответчике накануне. Она боялась, что знает, о чем идет речь в статье. Конечно, никакого "сокрытия" методов лечения Энни не было: все, принимавшие в этом участие, прекрасно знали подробности и могли публично обсуждать это. Но были люди, включая часть персонала скорой помощи, которые считали, что ее попытки спасти Энни были безрассудными. Алек достаточно знал медицину, чтобы на основе фактов, преподнесенных ему не Оливией, а кем-то другим, сделать аналогичные выводы.
Сейчас у него был такой же обвиняющий взгляд, как на фотографии в студии Энни, и ей хотелось как-то изменить его, снова вернуть его улыбку. Она теряла то, что стало для нее драгоценным: дружбу Алека, его доверие.
– Прочитать вам это? – спросил он и начал читать, не дожидаясь ответа. – "Оливия Саймон, одна из врачей отделения скорой помощи Килл-Девил-Хиллз, претендующая на должность заведующего отделением, замешана в сокрытии причин смерти одной из наиболее уважаемых жительниц Аутер-Бенкс – Энни Чейз О'Нейл. Так утверждает доктор Джонатан Крамер, другой врач этого отделения, который тоже претендует на должность заведующего. "Доктор Саймон сделала серьезную ошибку, принимая решение, – сказал доктор Крамер вчера. – Она часто действует так, как будто она хозяйка отделения". Особо он упомянул случай с О'Нейл. Миссис О'Нейл получила огнестрельное ранение в прошлое Рождество, работая на общественных началах в приюте для женщин, подвергшихся насилию, в Мантео. Крамер утверждает, что "в таких случаях обычная процедура состоит в том, чтобы стабилизировать пациента и отправить его на вертолете в больницу "Эмерсон Мемориал", где есть оборудование для лечения пациентов с серьезными травмами. Мы не в состоянии справиться с подобными случаями своими силами. Я считал, что мы должны подготовить пациентку к транспортировке, но доктор Саймон настояла, чтобы мы оперировали ее в нашем отделении. У Энни О'Нейл не было никаких шансов".
– Но, Алек, это же нелепо! – воскликнула Оливия, но Алек продолжал читать.
Оливия уже поняла, что одной этой статьи вполне достаточно для того, чтобы лишить ее шанса занять должность заведующего отделением.
– Доктор Саймон, прежде чем переехать сюда, проработала десять лет в отделении скорой помощи в больнице "Вашингтон Дженерал" в округе Колумбия. "Она привыкла к прекрасно оборудованной больнице, – сказал Крамер, – и не понимает, что для такого небольшого отделения, как наше, существуют ограничения". Майкл Шелли, который в настоящее время заведует отделением, отрицает какое-либо сокрытие фактов и говорит, что все это дело чрезмерно раздули. Что же касается доктора Саймон, то она в данный момент недоступна и не может прокомментировать это сообщение. Потому что, – ядовито добавил Алек от себя, – как мы знаем, доктор Саймон отключила телефоны.
Он бросил газету на кофейный столик и посмотрел на нее пронизывающим взглядом.
– Почему вы не сказали, что были какие-то сомнения, как ее лечить? Почему вы скрыли от меня факты?
Оливия устало опустилась на ближайшее кресло и подняла на него глаза. Он стоял посреди комнаты, как раз в потоке света, лившегося из кухни, как актер в луче прожектора.
– Алек, – она покачала головой. – Не было никакого сокрытия. Я не сказала вам, что были сомнения в том, как ее лечить, потому что у меня никаких сомнений не было. Джонатан Крамер не любит меня и боится, что я могу занять место заведующего отделением. Он ищет способ навредить мне.
– В данную минуту мне наплевать, что он хочет сделать вам, – сказал Алек. – Я хочу знать, что произошло с моей женой.
– Я рассказала вам все, что проис…
– Вы говорили так, как будто не было других возможностей.
– Я так считала.
Он выходил из пятна света и возвращался в него.
– Меня все время поражала одна нелепость: один врач, без ассистента, делает операцию на открытом сердце – независимо от того, есть ли в наличии необходимые инструменты. Я пытался выкинуть эту мысль из головы, но эта статья просто… – Он покачал головой и обернулся к ней снова. – Почему вы не отправили ее в Эмерсон?
"Теперь ее смерть на твоей совести".
– Я считала, что она не сможет выдержать это, и… Алек показал на газету на кофейном столике.
– Этот парень, очевидно, считает, что ее шансы были бы выше, если бы ее отправили, а он работает здесь дольше вас. Вы не подумали, что он, возможно, знает, о чем говорит?
– Я действительно считала, что операция…
– Подобные операции не делают в таких условиях, Оливия. Чтобы понять это, вовсе не нужно быть стипендиаткой Родса. Вы должны были сделать интубацию, подготовить ее к транспортировке и отправить отсюда как можно скорее. – Теперь он стоял прямо над Оливией, и его громкий голос больно отдавался у нее в голове. – Если бы вы отправили ее в Эмерсон, возможно, у нее был бы шанс. Может быть, она все еще была бы жива.
Слезы текли по щекам Оливии. Она посмотрела на Алека.
– Джонатан испугался, – сказала она. – Он никогда раньше не видел подобных ранений и понятия не имел, что следует делать в таких случаях. Подумайте об этом, Алек. Пожалуйста. У нее в сердце было два отверстия. Джонатан не счел нужным сообщить об этом прессе. Как можно стабилизировать человека с двумя дырками в сердце? У меня просто не оставалось другого выбора: только оперировать. Она умерла бы в вертолете. Я в этом нисколько не сомневаюсь. Она стремительно истекала кровью.
Оливия замолчала. Алек, тяжело дыша, возвышался над ней. Взгляд у него был все такой же хмурый и злой, но он слушал ее и слушал внимательно.
– Джонатан бросил меня, когда я сказала, что мы должны оперировать. Он оставил ее на мою ответственность. Я понимала, что рискую, когда выбрала операцию, тем более самостоятельно. Может быть, эта попытка была сумасшествием с моей стороны.
Я знала, что поступаю правильно: с точки зрения закона и медицины… но не моральной. – Она провела тыльной стороной ладони по мокрой щеке. – Отправить ее, переложить ответственность за ее жизнь на кого-то другого, было бы самым простым выходом, но она бы умерла. Я сделала то, что считала правильным, и если бы нам удалось как-нибудь закрыть отверстие в задней стенке сердца, она, весьма возможно, выкарабкалась бы. – Воспоминания заставили ее руку трепетать, пальцы гореть. Она снова посмотрела на Алека. – Это было самое трудное из всего, что я когда-либо делала.
Его грудь быстро поднималась и опускалась в такт дыханию, но взгляд стал мягче, пока она говорила. Он нагнулся и, взяв ее за плечи, притянул к себе, притянул, ничего не говоря, в свое освещенное пространство, и прижал к груди.
– Вы не знаете, какая это Тяжесть, Алек, – прошептала она ему в плечо. – Вы не можете этого знать.
– Мне очень жаль, – он поцеловал ее в макушку. – Мне действительно жаль, Оливия. Я почитал эту статью и просто… потерял самообладание. Я подумал, что вы соврали мне. Скрыли от меня что-то, – он вздохнул. – Думаю, мне все еще хочется найти виноватого.
Она закинула голову, глядя на него.
– Пожалуйста, Алек, поговорите с Майклом Шелли. Поговорите с сестрами, которые дежурили в тот вечер. Мне нужно, чтобы вы верили мне.
– Я верю вам, – сказал он.
Алек снова притянул ее голову к своему плечу и надолго замер. Она закрыла глаза, постепенно осознавая глубину и частоту его дыхания. Он слегка отодвинулся и, запрокинув ее голову, стал целовать в висок, глаза, мокрые щеки, и она сама подставила для очередного поцелуя губы.
Гнев сменился возбуждением. Он опустил руки и, развязав поясок ее халата, распахнул его на несколько дюймов. Затем отступил немного и начал ласкать кончиками пальцев ложбинку между ее грудями.
– Как красиво! – Алек провел пальцем вдоль золотой цепочки. Он снял футболку и распахнул халат еще шире, так что материя соскользнула с ее груди, и она окунулась в белый свет, падавший из кухни. Ее тело жаждало этого. Алек протянул руки к ее грудям, и она подалась вперед, навстречу его легким прикосновениям.
Алек спустил с ее плеч халат, и он мягкой кучкой упал к ее ногам. Оливия таяла, растворялась. Она протянула руку к его шортам, нащупав кончиками пальцев его возбужденную плоть под материей.
– Да. – Его теплое дыхание коснулось ее уха. – Пожалуйста.
Она развернула руку и почувствовала, как дрожь пробежала по его телу, когда он крепко прижался к ее ладони. Руки Алека двинулись вниз, оставив ее грудь, и она чуть раздвинула ноги, ожидая его прикосновений, желая его всем телом, но его пальцы остановились на ее слегка выпуклом животе и, казалось, все в нем застыло в этот момент. Она сжала руку, но он уже отодвигался от нее и, поймав ее пальцы, поднял их к подбородку. Свет с кухни мерцал на его обручальном кольце. Он посмотрел ей прямо в глаза.
– Что мы делаем, Оливия? – Он покачал головой. – Я хочу сказать – ты замужем. Я чувствую себя все еще женатым. Ваш муж – мой приятель. Вы ждете его ребенка.
Алек наклонился за халатом, коснувшись волосами ее бедра. Он помог ей просунуть руки в рукава, надел халат ей на плечи и, запахнув его на груди, завязал пояс. Ее щеки горели от смущения. Почему он, а не она, нашел в себе силы остановиться? Она была так нетерпелива, ее поглотило желание.
Она стояла, обхватив себя руками, а он смотрел ей в глаза, и его лицо снова было таким же серьезным, таким же неулыбчивым, как в день их первой встречи.