- И они поверяют вам свои чувства, склонности и желания?
- Ну, - отвечал немного смущенный этими вопросами старик, - мои девочки слишком юны, чтоб иметь какие-то особые желания и склонности. Но вот когда моя старшая дочь, Марианна, увидела на турнире графа де Монсегюр, она в тот же день сказала мне, что хотела бы стать его женой; надеюсь, и остальные дочери были бы так же откровенны…
- Будем говорить без обиняков, - сказал герцог, - мне показалось, что обморок графини был вызван не длительным постом и истощением; она так тяжело перенесла известье о нашем браке потому, что питает к кому-то сердечную склонность. Время еще есть, и возможно все исправить, - ведь у вас имеются три другие дочери, и я готов жениться на любой из них.
- Благодарю за откровенность, господин герцог, и за то, что вам небезразличны чувства Мари-Флоранс; но вы ошибаетесь. Я уверен, - и готов в том поклясться, - что она никого не любит… (тут старик неожиданно опять вспомнил про Гийома Савиньи, но сказал про себя: "Что за ерунда? Детская привязанность, дружба, не более!") и сердце её свободно. Впрочем, если вы настаиваете… Я переговорю с отцом Игнасио - это священник и духовник моей дочери; если даже от меня у неё есть тайны, то своему духовному отцу она доверяет всё.
Черная Роза задумчиво кивнул головой.
Они обсудили с графом еще оду важную тему, - ту, которая обычно поднималась первой при брачном соглашении, - размеры приданого Мари-Флоранс. Несмотря на то, что герцог был несметно богат, он с интересом выслушал, что дает за его будущей женой Руссильон. В эту кровавую жестокую эпоху, когда то и дело вспыхивали войны или эпидемии, уносящие тысячи и десятки тысяч жизней, когда даже короли не чувствовали себя в безопасности на своих тронах, - в эту эпоху бескорыстие не считалось большой добродетелью. Вступая в брак, даже очень богатые люди стремились приумножить то, что имели, думая не только о себе, но и о своих потомках, для которых земли, замки и поместья станут гарантами власти, могущества и безопасности.
Дочь графа приносила Черной Розе два замка, обширные владения на юге Лангедока и плодородные земли Минервуа и Люнеля.
- Я сейчас же велю отцу Игнасио, - он у меня прекрасный секретарь - составить все бумаги, и передам их вам после венчания, - сказал граф. - А также распоряжусь о подготовке часовни к обряду… Не угодно ли вам, монсеньор, будет ещё что-нибудь?
- Я пока пошлю графа де Брие в мой лагерь за снедью и вином для свадебного пира. Поскольку мы заключили союз, ваше сиятельство, осада замка снята, и Анри передаст это моим людям. Вы же можете сообщить радостную новость обитателям замка и всем, кто нашел здесь приют; они могут вернуться в свои дома и никто не задержит их и не причинит им вреда. Если же кто-то захочет остаться на праздник - добро пожаловать! Мой союз с вашей дочерью - отнюдь не тайный, хоть я и вынужден буду по-прежнему носить пока маску и венчаться под именем Черной Розы, как приказал король. И, чем больше человек станут свидетелями этого бракосочетания, тем быстрее новость о нем разнесется по окрестностям и скоро облетит весь край. Лангедок должен знать, что граф де Руссильон - снова верный подданный короля!
Руссильон наклонил голову в знак согласия.
- Я оставлю вас пока, господа, но скоро вернусь.
Когда он удалился, герцог спросил де Брие:
- Ты все понял, Анри? Мои люди должны немедленно снять осаду и выпустить из Руссильона всех, кто этого пожелает!
- Конечно, монсеньор, - с улыбкой подтвердил молодой человек, - я полечу, как на крыльях! Все передам, и привезу и мясо, и дичь, и вина… Только смотрите, как бы ваша красавица-невеста не объелась после столь долгого поста и не подпортила вам первую брачную ночь, мучаясь животом.
Черная Роза улыбнулся. Никому, кроме своего друга, он бы не позволил столь дерзкой шутки.
Де Брие направился к двери, но, уже открыв её, обернулся опять к герцогу.
- Да, и ещё… На вашем месте я бы все же взглянул и на остальных дочерей графа…
- Зачем?
- Согласно законам логики, если Мари-Флоранс гораздо красивее своей старшей сестры Марианны, - то самой прекрасной должна оказаться младшая дочь Руссильона, которой сейчас восемь лет!
3. Ссора и поединок
…Пока в зале замка происходила описанная выше сцена, во дворе его развивались события ещё более драматические.
Как уже было упомянуто, герцог Черная Роза приехал к Руссильону в сопровождении двух пажей-оруженосцев, которые, пока шел разговор их господина с графом, остались во дворе замка.
Это были подростки, а скорее мальчики, лет тринадцати; один - тот, что вез знамя герцога, коренастый голубоглазый блондин, судя по всему, нормандец; второй - истинный сын Лютеции, худощавый и верткий, кареглазый и черноволосый.
Оставшись вдвоем, пажи, не слезая с коней, осмотрелись кругом, но не нашли ничего, достойного их внимания, кроме нескольких десятков крестьян с изможденными лицами, жмущихся к стенам.
Солнце меж тем пекло вовсю; наступило самое жаркое время суток. Парижанин воскликнул наконец:
- Черт меня побери! В этом замке совсем не соблюдают законов гостеприимства! Я хочу пить, и хочу, чтоб мне принесли вина, и самого лучшего!
- А жареную пулярку не хочешь? - протянул с ухмылкой нормандец. - Ты что, не видишь, Жан-Жак, что люди здесь истощены, как голодные собаки?
Он спрыгнул с коня и, бережно свернув знамя с черной розой, прислонил его к стене. Затем снял плащ и, расстелив на камнях, уселся на него.
- Ну и жара!.. Я, пожалуй, вздремну, - сказал он.
Второй оруженосец остался сидеть на лошади. Он был одет весьма модно, элегантно и даже роскошно, - поверх алого цвета верхней рубашки-котты с узкими рукавами, на которых были нашиты золотые пуговицы, на Жан-Жаке был парчовый плащ-сюрко ярко-бирюзового цвета, расшитый золотым позументом. На голове его была зеленая шапочка, украшенная фазаньими перьями, приколотыми драгоценной сапфировой брошью. На поясе вместе с мечом у него висел кинжал с серебряной рукоятью в ножнах, украшенных драгоценными камнями. По-видимому, юноша был отпрыском богатого рода.
Так как делать было нечего, Жан-Жак вытащил из ножен свой кинжал и, с нежностью проведя пальцем по острому лезвию, начал тренироваться, перебрасывая его из одной руки в другую, стараясь делать это как можно быстрее.
- Ну и ловко у тебя получается! - сказал ему, зевая, нормандец.
- Я упражняюсь каждый день, Жерар, - отвечал ему Жан-Жак. - Одинаково хорошо владеть оружием обоими руками очень важно для рыцаря, особенно в пешем поединке! Ты ленив и неуклюж, а я когда-нибудь стану таким же непобедимым рыцарем, как монсеньор герцог!
- Ну, это вряд ли… Монсеньор учился и у итальянцев, и у испанцев, - а они, как говорят, лучшие мастера!
- Недавно герцог показал мне один прием… Смотри! Надо вот так перебросить клинок из правой руки в левую… и вот так нанести удар! Здесь все дело в быстроте и неожиданности для противника! Монсеньор сказал, что этому удару он научился у одного венецианца, и что мало кто сможет отразить его.
- Да, хитроумно, - снова зевнув, сказал его товарищ. Он уселся поудобнее, прислонился головой к древку знамени и закрыл глаза.
Жан-Жак продолжал свою тренировку; но неожиданно его внимание отвлекла странная процессия, показавшаяся из-за угла крепостной стены.
Впереди с важным видом шли две белокурые девочки в одинаковых голубых платьицах, лет десяти и одиннадцати; одна из них несла в руке длинную палку, к верхушке которой были привязаны за лапки пять голубей со свернутыми шеями. За девочками шествовали трое мальчишек-подростков, одетых в домотканые льняные рубашки и штаны, изрядно перепачканные грязью; на поясе у каждого мальчика в веревочных петлях болтались заостренные палки, отдаленно напоминающие мечи; на голове одного из подростков была шапочка с петушиными перьями и, в отличие от своих босых приятелей, он был обут в сапожки из мягкой белой кожи.
Все трое имели весьма победоносный и гордый вид. За ними следовала толпа детей, от трех до десяти лет, одетых совсем в лохмотья, смеющихся и галдящих, как стайка воробьев.
- Николь и Анжель! - звонко крикнул мальчик в шапочке. - Несите эту великолепную дичь на кухню, и пусть старуха Жанна немедленно зажарит её! И скажите ей, чтоб вам она дала по два крылышка, мои маленькие ангелочки!
Девочки с голубями, а за ними остальные детишки бросились к кухне. Подростки, смеясь, смотрели им вслед.
- А я хочу грудку, - произнес, облизываясь, один из них, самый рослый парень.
- Ну уж нет, Пьер! - живо возразил ему мальчик в шапочке. - С чего бы, черт тебя возьми, тебе получать самый лакомый кусок?
- А кто вам напомнил, что на заднем дворе, где сложили поленницу, был месяц назад рассыпан мешок с пшеницей, и надоумил вас разобрать её и найти зерна, чтобы приманить голубей?
- Верно; но ведь трудились-то мы там все вместе, и здорово, кстати, перепачкались! - рассудительно сказал второй паренек, очень смуглый и щуплый. - К тому же, если бы мы решили стрелять по голубям из лука, как хотели вначале, мы подбили бы одну, ну - двух птиц, а остальных бы спугнул; а идея Дом взять сеть и накинуть на голубей сверху оказалась просто гениальной!
- Смерть Христова, Филипп, - сказал мальчик в шапочке. - Кто бы мог подумать, что сворачивать шеи этим милым птичкам окажется таким приятным занятием! - И он плотоядно улыбнулся.
- Ну, не грудку, так хоть крылышко, - не сдавался рослый Пьер. - Я это заслужил, Дом!
- В замке полно детей гораздо младше тебя, и есть они хотят не меньше! - жестко ответил ему мальчик по имени Дом - хоть и самый низкорослый, именно он, судя по всему, главенствовал в этой компании. Немного смягчившись, он добавил: - Не переживай, Пьер! Скоро мы все наедимся вдоволь! Осада не продлится долго! Сегодня утром я слышал, как мой отец сказал Бастьену, что он с часа на час ждет подкрепления из Монсегюра! А граф Монсегюр - самый сильный, ловкий и отважный воин в Лангедоке! Он разобьет проклятую Черную Розу, отрубит этой скотине голову и водрузит её над воротами Руссильона! - И синие глаза этого дерзкого юнца сверкнули холодной ненавистью.
- Аминь! - с надеждой ответили его приятели.
И тут мальчик в шапочке оглянулся - и увидел оруженосцев герцога - спящего Жерара и Жан-Жака, который все ещё сидел верхом и, поняв, что его заметили, опять принялся играть со своим кинжалом.
- Откуда, черт возьми, взялись эти двое? Ведь замок осажден, - сказал Дом, - и что это ещё за разряженный попугай?
И вся троица с удивлением уставилась на Жан-Жака, делавшего вид, что не обращает на них никакого внимания. Если бы он понял, что сказал про него и про его господина мальчик в шапочке, то вряд ли стерпел бы такое оскорбление, - но подростки говорили на окситанском языке, неизвестном ему - жителю центральной Франции. - Когда мы ловили голубей, - сказал смуглый Филипп, - я слышал звуки трубы. Наверное, в замок явилось посольство…
А Дом, между тем, увидел коня Черной Розы.
- Кровь Господня! - воскликнул он в восхищении. - Что за красавец!
- Да, таких коней и на графской конюшне не сыщешь, - согласился Пьер.
- Такой жеребец самому королю впору! - выразил свои чувства и Филипп, которому само его имя должно уже было внушать любовь к лошадям.
Дом между тем продолжал с видом знатока рассматривать коня.
- Надо выяснить, кто же на нем приехал, - наконец, решил он, - спрошу у этого разряженного пугала.
И, подмигнув приятелям, он подошел к лошади, на которой сидел Жан-Жак, и обратился к пажу с весьма вежливой речью, перейдя на прекрасный французский язык:
- Приветствую вас в Руссильонском замке, добрый господин! Не будете ли вы так любезны сказать, кому принадлежит этот великолепный жеребец?
Жан-Жак с презрительным удивлением воззрился на дерзкого мальчишку-деревенщину, который умел, однако, так изысканно выражаться. У юнца было загорелое веснушчатое лицо, на котором ярко сияли большие синие глаза в обрамлении длиннющих ресниц; из-под его шапки выбивались спутанные рыжие кудри.
Нос и подбородок Дома были испачканы засохшей грязью; рукава рубашки закатаны, и на правой руке от запястья до локтя тянулся свежий, только начавший заживать порез.
Держался этот мальчишка непринужденно, а за его видимой почтительностью оруженосцу герцога почудилась скрытая насмешка.
Но восхищение жеребцом Черной Розы было, несомненно, искренним; и Жан-Жак сказал, не отвечая, впрочем, на приветствие:
- Это конь моего господина, монсеньора герцога Черная Роза. Его зовут Сарацин.
Паж никак не ожидал, что слова его вызовут такой эффект: рот юнца вдруг исказился, лицо побледнело так, что даже веснушки на нем стали серыми; он судорожно схватился рукой за длинную палку на поясе и, задыхаясь от злобы, воскликнул:
- Что?!!! Смерть Христова! Не может быть! Это ложь!
Неожиданная ярость этого деревенского простофили, видимо, насмешила Жан-Жака. Но он не привык, чтобы его слова ставили под сомнение.
- Кто посмел сказать, что я лгу? - надменно произнес он и, соскочив с коня, подошел к своем спящему в обнимку с о знаменем товарищу, выхватил последнее из его рук и, развернув, продемонстрировал Дому герб и девиз Черной Розы.
- Et post Mortem Constantia est… - прочитал мальчишка, к изумлению Жан-Жака, по-латыни и тут же перевел на французский: - И после смерти… постоянство… - Он недоверчиво поднял свои потемневшие синие глаза на все еще спокойного пажа, как бы не в силах осознать происшедшее. Но вдруг ярость Дома прорвалась с новой силой; не в силах справиться с собой, он с невнятным криком выхватил из веревочной петли на боку свою заостренную палку - и рубанул наотмашь по герцогскому знамени.
Бархатная ткань с треском порвалась, - так силен был удар, - и стяг расстелился на камнях двора; черная роза и девиз герцога оказались под ногами Дома, и он стал с ненавистью топтать эти загадочные символы своими белыми сапожками.
- Ты… что ты делаешь, гнусный мерзавец?!! - закричал ошарашенный Жан-Жак, оцепеневший в первую секунду от неожиданности и растерянности. Его товарищ Жерар, проснувшийся, но еще не совсем пришедший в себя, с выпученными глазами и открытым ртом смотрел на поругание гордого стяга Черной Розы. Пьер и Филипп тоже стояли не двигаясь, видимо, изумленные этой дикой выходкой своего друга.
- Вот, вот и вот! - крикнул Дом, топча бархат своими сапожками. - Вот так надо поступать с теми, кто грабит, насилует и убивает невинных! - Он был в полном исступлении. - И ваш подлый герцог, и вы все - грязные собаки, и вас надо повесить на первом же столбе!
- Ах… ах ты, скотина! - побагровел от бешенства Жан-Жак. - Ты слышишь, Жерар?.. Ты слышишь, что эта свинья сказала о монсеньоре?
Но взгляд тугодума Жерара был прикован к несчастному куску бархата, превратившемуся, благодаря стараниям Дома, в грязную тряпку. Ещё никогда герб Черной Розы не подвергался такому беспримерному унижению!
- О всемогущий Боже! - в ужасе пробормотал нормандец, - герцог убьет меня за знамя…
…Наконец, Жан-Жак вышел из ступора. Судорожно схватившись за рукоять меча и наполовину вытащив его из ножен, он бросился на Дома с криком:
- Сейчас я вгоню эти слова прямо в твою гнусную пасть!
…А тот и не собирался отступать. Размахивая своей деревянной палкой, он, по-видимому, пребывал все еще в состоянии слепого бешенства и не осознавал, что в руках у него не настоящее оружие, и что одного удара стальным клинком будет достаточно, чтобы разрубить напополам и палку, и его самого. Друзья Дома бросились ему на помощь, также достав свои почти игрушечные" мечи".
Но тут и Жерар все-таки опомнился. Зная ловкость и силу юного парижанина, он не сомневался, что тот легко одолеет всех троих. Он схватил друга за рукав и крикнул:
- Жан-Жак!.. Что ты делаешь! Ты же убьешь их!
Возможно, это не остановило бы оруженосца герцога; но новое соображение пришло ему в голову. Он вдруг вложил свой меч обратно в ножны и с невыразимым презрением посмотрел на довольно жалкую троицу с деревянными палками в руках.
- Ты прав, Жерар, - сказал он, - негоже благородному дворянину пачкать свой меч этой грязной кровью… Но граф де Руссильон узнает о том, что сделали его сервы, и их засекут до смерти!
- Это кого ты называешь сервом? - вдруг взвился Дом. - Я - Доминик де Руссильон!.. Мой отец - граф Шарль де Руссильон!
- Сын графа?… Скорее, графский ублюдок, - ухмыльнулся Жан-Жак.
- Ах ты подлец! - закричал Дом и, вырвавшись из рук друзей, которые пытались остановить его, подбежал к пажу герцога и наотмашь ударил его по лицу, - да так, что кровь хлынула из носа Жан-Жака на его бирюзовое сюрко.
- Ну, мерзавец… Ты мне за все это дорого заплатишь! - зарычал разъяренный оруженосец.
Казалось, вид крови привел Дома в чувство; он неожиданно успокоился и уже довольно спокойно повторил, прибавив формулу, обязательную для рыцарского поединка:
- Я - Доминик де Руссильон. Я клянусь честью, что четыре поколения моих предков были свободными людьми. И я тебя вызываю сразиться со мной!
Наблюдавшие поначалу эту сцену крестьяне давно уже попрятались кто куда, боясь попасть под руку разгневанным господам, - и на дворе замка никого теперь не осталось, кроме Дома, его двух друзей и пажей герцога.
Слова Дома прозвучали в полной тишине и вдруг отрезвили всех пятерых подростков. Тяжело дыша, веснушчатый мальчишка и размазывающий по лицу кровь из носа парижанин мерили друг друга угрюмыми взглядами.
- Я принимаю твой вызов, Руссильон, - наконец, сказал Жан-Жак. - И, клянусь Спасителем, ты не увидишь сегодня заката солнца!
Он обернулся к Жерару:
- Дай ему свой меч. Деревяшкам не место на настоящем поединке!
Пьер и Филипп в это время что-то шептали на ухо Дому, который яростно мотал головой.
- Это сумасшествие, Доминик! - наконец, воскликнул Филипп. - Я немедленно скажу все графу!
- Только попробуй! - сверкнул на него глазами мальчик. - И нашей дружбе конец навсегда!
- Что ж, господа, - сказал он Жерару и Жан-Жаку, - здесь, на дворе, драться неудобно, - нас могут увидеть и помешать нам. Но на крепостной стене есть прекрасное место. Там ровная широкая площадка, подходящая для нашего боя. Предлагаю пойти туда.
Жан-Жак кивнул; но его друг сказал:
- А как же конь герцога и наши лошади?
- Поскольку нас трое, а вас всего двое, будет честным, если здесь останется один из моих друзей, - промолвил Дом. - Пусть Пьер посторожит лошадей, пока мы… пока не вернется тот, кто победит, - мрачно закончил он.
- Справедливо, - сказал Жан-Жак. - И если твой друг, Руссильон, захочет помочь тебе и вступить в схватку, - Жерар возьмет его на себя!
- Но у меня же не будет меча! - возразил нормандец.
- Я дам тебе свой кинжал, а ты дашь свой другу Руссильона. В таком случае вы будете одинаково вооружены, так же как и мы.