Ты должна понять, писал Надежде Крупской великий князь Сергей Александрович, отчего Ты имеешь право знать правду… У Твоей матери есть драгоценная безделка, которая все для Тебя расставит на место. Это бриллиант на золотой цепочке, имеющий свой особый секрет, как и положено вещицам, которые ходят в кругу царской семьи. И если Надея сделает особые манипуляции, нажмет и плавно повернет такие-то части золотой оправы, то обнаружит царскую монограмму и инициалы сына императора Павла I великого князя Михаила Павловича, который и был настоящим отцом ее матери Елизаветы. Получается, что бабушка Надежды Крупской, будучи одной из фрейлин Императрицы Марии Федоровны (Софии-Доротеи-Вюрттембергской-Мемпельгардской), забеременела и, пребывая на сносях, была выдана замуж за достойного человека, дворянина Василия Тистрова. Именно эти сведения, представленные ему из Святейшего Синода и подтвержденные другим источником, уверял великий князь Сергей Александрович, не позволяют им более иметь интимные отношения, потому как в их жилах течет родственная кровь; получается, что твой дед - родной дядя моего отца, - открывал секрет пишущий.
Но именно это и дает ему надежду быть понятым ею; прежние встречи породили меж ними откровение, а ему так хочется исповедаться перед родственной душой, сопричастной их… семье…
Он сообщал ей, что вокруг имени его отца императора Александра II, как снежный ком, начинают расти легенды, будто бы вся царская семья, все дети Александра II возненавидели его после того, как тот после смерти матери взял в жены княжну Екатерину Долгорукую. Это неправда, горячо уверял Надежду Константиновну писавший; мне, добавлял он, конечно же, дорога память о моей матери, и каждый из моих братьев и сестер видел, как она мучилась оттого, что ее супруг встречается с княжной, которая по истечении времени родила от него троих детей. Но с другой стороны, рассуждал великий князь, наша мать сама способствовала тому, чтобы отец чувствовал себя одиноким в семье; она сама оттолкнула его, увлекшись мистикой, поверив всяким наговорам, и наши попытки, как и попытки нашего отца, прекратить связи с неизвестными людьми, к сожалению, не возымели должного действия.
Спустя уже многие годы после гибели отца я узнал о том, что на нашу матушку оказывали влияние агенты центра международного масонства. И как бы мне ни было трудно признавать, однако в том, что Россия потеряла помазанника и императора, а мы дорогого нам отца, - большая доля вины нашей матери. Так нельзя грешить на собственную мать, но истина мне дороже… Хотя, скорее всего, за греховные мысли в адрес матери и за сохранение истины для потомков мне вскоре воздастся…
К сожалению, мы не смогли воспрепятствовать оговорам нашей семьи; беспочвенны также и слухи о том, что когда императором стал Александр III, то якобы он и его жена Императрица Мария Федоровна заняли жесткую позицию в отношении овдовевшей морганатической супруги Екатерины Юрьевской. Это не соответствует действительности, ибо Императрица Мария Федоровна (в недавнем прошлом принцесса Дагмар) сама пережила утрату своей первой любви, когда ее жених, наследник престола умер в Ницце, и уж она-то хорошо понимала состояние великой княгини Екатерины Юрьевской и, как никто, разделяла с ней горечь ее утраты. У меня, подчеркнул великий князь Сергей Александрович, ощущение, будто меня постигнет участь отца…
Трагические события, добавил он практически без всякого перехода, которые имели место на Ходынском поле во время коронации моего племянника, государя императора Николая II, принесшие горечь в мое сердце, были спровоцированы по поручению все того же масонского центра; теперь мне это очевидно, потому что имеются неопровержимые доказательства…
Обо мне, как и о членах царской семьи, также ходят всякие нелепости, но, может быть, Ты будешь одной из немногих, кому я открывак) душу. Возможно, откровенно признавался он, я и не написал бы Тебе этого письма, но в последнее время ко мне стал приходить призрак погибшего отца. Он молча находится со мной некоторое время, затем так же молча уходит, а перед исчезновением оборачивается и всегда произносит одну фразу: "Сын мой, то, что постигло тебя, я уже пережил… то же произойдет и с Россией…"
А еще великий князь признался, что любовь им не подвластна, как не подвластна и смерть, но оттого, что все мы смертны, мы рано или поздно встретимся, утешил читающую эти грустные строки он, человек, приговоренный дьявольской силой к ранней смерти. Как это произойдет, я не знаю, но я хотел бы быть похороненным в нашем семейном склепе, и как жаль, что по прошествии десятилетий Ты, имея на то законное право, не сможешь оказаться рядом…
Она почувствовала, как строчки, написанные некогда любимым, расплываются, как во всем теле появляется необъяснимая боль, как давит в висках, так давит, что из орбит выскакивают глаза, а спазм цепкой хваткой взял за горло. И вдруг из-под ее ног уходит опора, но она не падает, не летит, а физически ощущает как ее тело перестает чувствоваться телом женщины, как перерождается в тело какого-то мерзкого, отвратительно-холодного существа, отчего ей нестерпимо хочется избавиться от него. Возникает ощущение, будто кто-то невидимый проткнул эту полуживую холодную массу тела толстым прутом, и он, проламывая реберную клетку, тупо упирается снизу в горло, разрывая, раздирая ее саму на крупные окровавленные части. Но ощущение длится недолго, и постепенно все исчезает…
В какой-то момент Надежда Константиновна, открыв глаза, ощутила, что подбородок ее мокрый, и что шея и верхняя часть платья влажные и холодные. В комнате темно, она с трудом поднимается, зажигает свет, а подойдя к зеркалу, видит, что пенистая слюна залила ей грудь и забрызгала пятнами весь воротник…
В этот момент кто-то шел к ней в комнату, она сразу и не догадалась, кто это открыл дверь. Но поняла, когда услышала характерный говор:
- Надя, ты бы собгалась, нам пога…
В ее горле тут же заклокотало, и, может быть, впервые в своей жизни она сказала бранные слова. Ее трудно было разобрать, но Владимир Ильич был поражен такой дерзостью и хорошо понял смысл брошенного в чудовищной ненависти:
- Пошел вон, дитя содома! Не подходи ко мне, убью!
Страх Владимира Ильича был столь огромен, что он даже забыл, зачем заглянул, а когда полностью пришел в себя, то был уже на одной из конспиративных квартир партий. Пожалуй, в тот момент это было лучшее для него.
Глава 19
Спасаясь почти безо всякого труда от преследований, вновь "партия уходила в глубокое подполье. Владимир Ильич переехал в Финляндию на станцию Куоккала, где Лейтензен (Линдов), старый товарищ по партии, снимал огромную неуютную дачу под названием "Ваза" (Л. Кунецкая и К. Маштакова, с. 135). "Владимир Ильич… с трудом уйдя от шпиков, уехал в Финляндию. В Куоккалу, где обосновался неподалеку от вокзала на даче "Ваза", которую снимал большевик Г.Д. Лейтензен… Отсюда он не раз выезжал по партийным делам в Петербург" ("Биография", с. 95)
Гавриил Давидович Лейтензен (1874–1919) имел партийные псевдонимы Г. Линдов и Вяземский, родился в Орле в семье еврейского мелкого ремесленника. В 1891–1892 гг. являлся одним из организаторов социал-демократических кружков в Екатеринославе; участник группы "Освобождение труда"; с 1902 г. - представитель "Искры" в Париже. После революции 1917 года станет членом коллегии Наркомата труда, исправно выполняя декрет Ленина об обязательной трудовой повинности для всех бывших подданных Империи и организации концлагерей для порабощенного народа. С 1918 г. займет должность комиссара РВС 4-й армии Восточного фронта. (Краткая биография обнаруживается в Советской исторической энциклопедии (СИЭ), М., 1965, т. 8, раздел 538)
Впрочем, снимаемая семьей Лейтензенов "огромная неуютная дача" на фотографиях хоть и выглядит действительно огромной, однако неуютной ну никак не кажется; наоборот, - деревянная, с застекленными верандой и полукруглым балкончиком, в окружении высоких берез, ассоциируется с пасторальным деревенским уютом. Сюда же перебрались и некоторые партийцы, жили привычной большевистской коммуной. "Спустя некоторое время сюда же перебралась из Петербурга Надежда Константиновна со своей матерью. С отъездом Лейтензенов Ульяновы заняли весь первый этаж, а наверху устроились Богдановы, к которым затем присоединился И.Ф. Дубровинский… "Дверь дачи никогда не запиралась, - вспоминала Надежда Константиновна, - в столовой на ночь ставились кринка молока и хлеб, на диване стелили на ночь постель, на случай, если кто приедет с ночным поездом, чтобы мог, никого не будя, подкрепиться и залечь спать. Утром очень часто в столовой мы заставали приехавших ночью товарищей" ("Биография", с. 101).
Вообще тема нелегального перехода границ преступниками из революционной среды весьма интересна. И нашим героям, в том числе Н.К. Крупской и В.И. Ленину не единожды приходилось делать это. Однако в их воспоминаниях мало подробностей нелегального проезда и прохода. Зато их подельник Троцкий оставил много точных нюансов происходившего с ними. Да простит меня читатель за новую пространную цитату, однако это весьма забавно.
"Между тем Ленин, с которым самарское бюро находилось в оживленной переписке, торопил меня ехать за границу. Клэр снабдил меня деньгами на дорогу и необходимыми указаниями для перехода австрийской границы у Каменец-Подольска. Цепь приключений, более забавных, чем трагических, началась на вокзале в Самаре… До пограничной полосы я доехал благополучно. На последней станции жандарм потребовал у меня паспорт. Я был искренне удивлен, когда он нашел сфабрикованный мною документ в полном порядке. Руководство нелегальной переправой оказалось в руках гимназиста. Ныне это видный химик, стоящий во главе одного из научных институтов советской республики. По симпатиям гимназист оказался социал-революционером… На другое утро гимназист, имевший бурное объяснение с моим хозяином, сдал меня контрабандистам местечка Броды. Весь день я провел на соломе в риге у хохла, который кормил меня арбузами. Ночью под дождем он провел меня через границу. Долго пришлось брести впотьмах, спотыкаясь. "Ну, теперь садитесь мне на спину, - сказал вожатый, - дальше вода… Вам мокрым на ту сторону идти никак нельзя"… Минут через пятнадцать мы сушились в еврейской избе, уже в австрийской части Брод. Там меня уверяли, что проводник нарочно завел меня в глубокую воду, чтоб больше получить. В свою очередь, хохол душевно остерегал меня от жидов, которые любят содрать втрое. Мои ресурсы действительно быстро таяли. Надо было еще ночью проехать восемь километров до станции… Вез меня в двухколесной тележке старый еврей-рабочий. "Когда-нибудь я на этом деле голову сложу", - бормотал он… После размена денег выяснилось, что у меня не хватает на проезд до места назначения, т. е. до Цюриха, где я должен явиться к Аксельроду. Я взял билет до Вены: там видно будет… Я решил разъяснить самому Виктору Адлеру, вождю австрийской социал-демократии, что интересы русской революции требуют моего немедленного продвижения в Цюрих… В сопровождении того же проводника я отправился на квартиру к Адлеру.
- Извините, доктор, что я нарушил ваш воскресный отдых… Я русский…
- Ну, этого вам не нужно мне сообщать, я уже имел время об этом догадаться…" (Л. Троцкий. Моя жизнь. С. 141–145, выборочно). Маниакальный фар с русского Бронштейна, на плечах хохла-контрабандиста въезжающего в Европы, чтоб вместе с сотоварищами делать русскую революцию, закончится великой трагедией для всего русского и других народов Российской Империи.
Находившаяся на финской территории Крупская не единожды форсировала границу.
"В бытность Ленина в Куоккале Крупская ежедневно уезжала одним из первых поездов в Петербург и возвращалась далеко за полночь… Надежда Константиновна даже сняла в Саблино неподалеку комнатку, в которой останавливалась во время наездов. Так случилось и под новый 1907 год. После беготни по явкам уже не было сил ехать в Куоккалу, и Надежда Константиновна отправилась в Саблино. Зашла к Марии Александровне (мать В.И. Ленина. - Авт.) и пригласила к себе на Новый год…Мария Александровна поблагодарила ее, но прийти отказалась. Так и встречала Надежда Константиновна Новый год одна" ("Биография", с. 102). Прекрасная характеристика и взаимоотношений матери Володеньки, не желавшей ни прийти в гости, ни пригласить невестку на праздник, и отношения самой Крупской к "супругу", которого даже видеть не хотелось в такой веселый и застольный день.
1907-й шел своим чередом; вот социал-большевиками был организован и прошел V съезд; вот в августе Владимир Ильич участвует в международном конгрессе в Штутгарте; вот в 1907-м Ульянов бежит от преследования финской полиции в глубь страны (поселился в пригороде Гельсингфорса Огльбю в богатом пансионате "Гердобакке"), а затем переезжает в Стокгольм. Надежда Константиновна вновь в гуще событий; ее сердце окаменело, ее разум больше не слушает никого и ничего, все ценности мира пропали, исчезли вместе с убийством великого князя. Она ненавидит мир, но больше всех она ненавидит покусившихся на святая святых - на ее богоданное Отечество, на страну, где она познала свою единственную Любовь. Со страной, и с ней самой произошла равнозначная трагедия: Бог отвернулся, отвел свой лучезарный взгляд…
Надежда Константиновна знала: она, не имеющая выбора, научится таланту окружившей ее нечисти, - терзать другие народы; она отомстит, показав миру ИХ гнусь, и если мир покорно примет ИХ и пойдет за НИМИ, значит, весь мир будет наказан… но кем и когда, - разве ей решать?! А, может, наказан даже Ею, провидицей человеческих душ, - их самого гнусного, черного дна… Полнехонькая болезненных мыслей, с годами она становилась все более невзрачной, более внешне примитивной и… все теснее спаривалась в тягостной и в то же время мучительно-сладостной дьявольской двоице: она, Н.К. Крупская и он, В.И. Ленин.
В январе 1908 г. они живут в Женеве; "сняли комнату в большой квартире на улице Шо-де-Фон. Комната была холодна и неуютна" (Л. Кунецкая, К. Маштакова, с. 139); и опять эти мансы: все, что окружает "передовых людей планеты", все предметы - маленькие, или неуютные, или холодные, - чтобы русские обязательно поняли, как же тяжело было революционерам бороться за большевистскую власть, в каких чудовищных (!) условиях они строили свои гениальные планы, мучимые идеями коммунизма… И вновь Надежда Константиновна занимается редактированием газеты, на сей раз "Пролетарий"; ведет переписку с товарищами, собирает связи в свой кулак. Всех - в кулак! Она знает, что без ее организаторских способностей дела развалятся, все пойдет наперекосяк; но она старается, очень старается, она им еще покажет, где раки пережидают зиму…
"Несмотря на загруженность партийной работой, именно в Женеве Надежда Константиновна наконец вплотную занялась педагогикой" (там же, с. 140), - и это важный нюанс; отныне она почувствовала новую необходимость в этом деле; словно раньше педагогические познания и сопоставление разных направлений и школ было простой детской забавой, так, для развития ее мозговых извилин…
В конце 1908 г. революционеры-эмигранты переехали в Париж, а уже 21–27 декабря там состоялась V Общероссийская (т. е. антироссийская) конференция РСДРП. Склоки и выяснения отношений как внутри, так и за пределами партии продолжались почти не утихая; каждый вопрос казался важным: к примеру, школа на Капри, открытая Горьким, Луначарским и некоторыми другими товарищами.
Вообще тема Капри и социал-демократов очень любопытна; мы же только взглянем, как говорят, одним глазком. Максим Горький в статье "Ленин" вспоминал, как он договаривался с "видным членом немецкой партии, впоследствии весьма известным Парвусом" (опять это знакомое имя, не правда ли?), как делили они деньги: часть Горькому, часть - в кассу социал-демократической партии; как ездил он сам в Америку за деньгами на революцию (!) вместе с В.В. Воровским, которому "партия дала какое-то другое (! - Авт.) поручение" и Н.Е. Бурениным, "членом боевой группы (! - Авт.) при ЦК (б)", "но и в Америке нашелся Парвус. Вообще поездка не удалась, но я там написал "Мать"…"; а после "переехал в Италию, на Капри, там погрузился в чтение русских газет, книг, - это тоже очень понижало настроение" (это же как надо ненавидеть все русское, чтобы ТАК писать! - Авт.); туда к Горькому все время приезжали из России людишки, ему самому казавшиеся "какой-то гнилой пылью". (М. Горький. Собрание сочинений, т. 17, с. 10).
И упоминает, что еще после встречи с Ульяновым-Лениным в Лондоне (да-да, это когда Владимир Ильич щупал простыни в номере Горького, словно ища некие следы\)у тот пообещал прибыть к нему на Капри отдыхать. "Но раньше, чем он собрался приехать, я увидел его в Париже, в студенческой квартирке из двух комнат… Надежда Константиновна, сделав нам чай, куда-то ушла, мы остались вдвоем… я приехал поговорить с Владимиром Ильичем об организации нового издательства… Мне казалось, что нужно написать ряд книг по истории западных литератур и по русской литературе, книги по истории культуры, которые бы дали богатый фактический материал рабочим…" (там же, с. 17). А указкой в деле фальсификации мировой истории и культуры могли бы послужить слова Ленина, высказанные некоему писателю:
"- Вот вы бы написали для рабочих роман на тему о том, как хищники капитализма ограбили землю, растратив всю нефть, все железо, дерево, весь уголь. Это была бы очень полезная книга!.." (там же). Ничего, пройдет время, и ОНИ станут писать по этому заданному сценарию, порожденному психопатическим мозгом нездорового человека, воспринимающего весь мир как поле для экспериментов.
И в тот раз, когда разговор шел о фальсификации книг, В.И. Ленин отрезал:
"- Война будет. Неизбежно… Я думаю, что мы еще увидим общеевропейскую войну… Пролетариат, конечно, пострадает ужасно - такова, пока, его судьба. Но враги его - обессилят друг друга. Это тоже неизбежно".
Общеевропейская война активно готовилась тени же силами, которые знали, что только это братоубийство спасет дело революции, - преступный план передела мировой собственности…
В январе 1913 г. Ленин писал в письме Горькому: "Война Австрии с Россией была бы очень полезной для революции (во всей Восточной Европе) штукой, но мало вероятно, чтобы Франц Иозеф и Николаша доставили нам сие удовольствие"; цинизм Ульянова безграничен и когда он откровенничает о полезности войны и неизбежного множества смертей среди русского населения, и когда презрительно ненавистничает в адрес Государя императора Николая И…
И вот после Парижа они встретились на Капри; обсудили отколовшихся товарищей, в том числе и А.В. Луначарского, о котором Ильич сказал: "Луначарский вернется в партию… Я к нему "питаю слабость"… Я его, знаете, люблю, отличный товарищ!" (там же, с. 21); да посетовал открыто: "Жаль - Мартова нет с нами, очень жаль! Какой это удивительный товарищ, какой чистый человек!" (там же, с. 41).