- Анжела Стерлинг, - сказал он, - мы снимем Анжелу Стерлинг в роли нимфоманки. - Затем обратился к Тони. - Красивая блондинка - американка, наследница из Джорджии… нет, из Вирджинии… табачная принцесса, единственный ребенок… она комплексует, потому что думает, будто папаша хотел мальчика вместо девочки… папаша - яркий южный джентльмен, сидящий со стаканом мятной настойки на веранде, наблюдая, как счастливые черномазые выращивают урожай: "Да-а, я могу отличить крестьянского нигера от домашнего, как только увижу его!" Дочь уезжает, отправляется в Марокко, где трахает каждого встречного и поперечного.
- Прекрасно, - сказал Тони, - прекрасно. - Он резко бросил чемодан и свалился на кушетку.
- Мужики, эти цыпочки меня всего выжали… Дай мне немного виски, пожалуйста. Сидней… что за город - фу-у.
Большой Сид лучезарно улыбнулся и пританцовывая подошел к бару, чуть ли не кудахча, как наседка, защищающая свой выводок, - потому что сейчас происходило волшебство, началось таинство творчества, Великая Тайна - в следующее мгновение потрясающий "гвоздь" сезона! Был Бог на небесах, и все шло хорошо в мире Сида Крейссмана.
4
Проработав три дня и три ночи напролет - пользуясь разумными дозами инъекций витамина В-12, сильно разбавленного амфетамином - Борис и Тони набросали сценарий, или, по крайней мере, основную его часть, чтобы показать заинтересованным отделам: Художественному (для декораций и реквизита), Костюмерному (для костюмов) и Подбора актеров (для статистов), а те, в свою очередь, подсчитали и оценили стоимость. Таким образом, как правило, определяется граничная линия бюджета фильма - "граничная линия" подразумевает стоимость без учета оплаты труда актеров.
Распределение бюджета и приблизительное расписание работ были важнее всего для Сида, потому что все его усилия уходили на сбор денег - хотя в соглашении с Анжелой Стерлинг это был скорее академический вопрос, и сейчас он занимался поиском оптимальных решений. Он разговаривал с "побережьем" по десять раз на день - очень часто с Лессом Хэррисоном, растущая обеспокоенность которого в эти дни объяснялась надвигающейся встречей с Папашей и Нью-Йоркскими акционерами, когда ему придется огласить тот факт, что их основное достояние, Анжела Стерлинг, снималась в фильме, к которому они не имели ни малейшего отношения. Это было особенно досадно, учитывая, что председательское кресло было отдано ему в результате "абсолютных личных заверений", данных им правлению, что "Метрополитен Пикчерз" имеет на Стерлинг исключительные права.
- Послушай, ради Бога, Сид, - надрывался он в телефонную трубку, - по крайней мере, скажи мне, о чем картина! Я не могу просить полтора миллиона, если не знаю сценария! О чем она, черт возьми, Сид!?
- Ну, я скажу тебе, Лесс, - ответил Сид очень серьезным голосом, - я бы сказал, что она… о, дай подумать, я бы сказал, что она, она о…, то есть на … на девяносто минут! Хо-хо-хо! Тебя это захватывает, Лесс?
- Ты сукин сын! Ты уже забыл, что Дэд дал тебе твою первую чертову работу?!
Это заставило Сида с негодованием широко раскрыть глаза. Он начал стучать по столу и орать:
- Работу!? Работу!? Ты имеешь в виду, что он дал мне первую и самую дерьмовую работу из тех, что у меня когда-либо были, вот какую работу он мне дал! Он выбил у меня два с половиной процента дохода, вот что он сделал! Старый ублюдок до сих пор делает деньги на Сиде Крейссмане! - Когда он облек это последнее определение в живые слова, ему показалось, что они стали реальностью, которой, возможно, могли бы не стать, и Сида охватила явная чудовищность этих слов. - Он… он преступник, - запинаясь, произнес он, затем вновь обрел голос и опять закричал, - и вы оба можете идти и трахаться друг с дружкой! - Он швырнул трубку как раз в тот момент, когда вошел Борис. - Ты можешь вообразить наглость этого Крысьего Дрына, Лесса? - спросил он, указывая на телефон, - он говорит мне, что старик Хэррисон дал мне мою первую работу! Когда факты говорят о том, что он украл мои два с половиной процента прибыли!
Борис улегся на кушетке.
- Бедный Сид, - вздохнул он, - вечно живешь в прошлом.
- Я сказал ему, чтобы он пошел и сам себя натянул, вот, клянусь Богом, я это сделал.
Борис прикрыл тыльной стороной руки закрытые глаза.
- Ты сделал это, а?
- "Пляжный мяч", - вспомнил Сид, - стоил от четырех до десяти, общая сумма шесть миллионов. Я был бы богатым человеком, если бы не этот старый хрен!
- Я хочу снимать Арабеллу в эпизоде с лесбиянками, - сказал Борис, - можешь заполучить ее?
- А?
- Картина, Сидней, - объяснил Борис, не открывая глаз, - помнишь картину? Помнишь эпизод с лесбиянками?
Сид просиял.
- Арабелла в эпизоде с лесбиянками! Потрясающе, Б.! Теперь ты говоришь дело!
Арабелла была прославленной французской актрисой, с огромным талантом и эффектной красотой - лишь слегка увядшей в ее тридцать семь. Они с Борисом слыли близкими друзьями и работали вместе над несколькими фильмами, по меньшей мере два из которых принесли им обоим много наград. Она была исключительно серьезной артисткой; также она была печально известной лесбиянкой, и очень многие знали об этом, больше того, она почти открыто жила многие годы с красивыми девушками, более молодыми, чем она.
Сида позабавил этот подход к делу, и он хрипло загоготал.
- Дружище, ты метко находишь характеры на роли. Я пообещаю ей, что мы оснастим ее золоченым дильдо! Хо-хо! Когда она будет тебе нужна?
- Выясни, когда она свободна, возможно, мы снимем этот эпизод первым. Если Ники не сможет закончить свой старый арабский город вовремя.
5
Для павильонных сцен с живым звуком Морти Кановиц снял огромное заброшенное здание, бывшую пуговичную фабрику. Именно там Ники Санчес должен был придумывать и конструировать интерьеры мизансцен, которые не могли быть сняты на натуре в городе или окрестностях.
Рафаэль Никола Санчес. Родился в пропитанных черным смогом трущобах Питтсбурга в 1934 году, после семи братьев и сестры. Это была семья, знавшая лишь два вида деятельности: прокат стали и бейсбол. Ничего из этого, казалось, не увлекало маленького Рафаэля, предпочитавшего игру в куклы, бирюльки и "классики" с сестрой и ее подружками, а чуть позднее - он стал примерять их одежду.
Сейчас, в свои 35 лет он считался одним из самых высококлассных в мире художественных директоров, или "производственных дизайнеров", как правильнее их называть, и он работал с Борисом над несколькими его лучшими фильмами и все эти годы питал слабость к женской одежде, - хотя ему удавалось сдерживать проявление этой страсти, но все же он не мог отказаться от бесконечного разнообразия кашемира, цвета зернистой пастели, сандалий и обтягивающих брюк. Его жесты и манера говорить, вероятно, объясняемые крайней убогостью Питтсбургского детства и пролетарского образования, были преувеличенно изнеженными - порой доходящими до обморока. Он восхищался Борисом, ревновал Тони Сандерса и ненавидел Сида.
Сейчас, неловко пробираясь сквозь путаницу проводов и разбросанные плотницкие инструменты, он сопровождал всю эту троицу к почти законченной арабской мизансцене - лишь изредка задерживаясь, чтобы одарить комплиментом каждого из молодых рабочих:
- Прекрасно, дорогой, просто волшебно!
Войдя в возведенный будуар наследницы, они остановились перед монументальной, с восточным балдахином кроватью на четырех ножках.
- Ну, - сказал Ники и нарочитым вздохом, - полагаю, здесь будет происходить немало, извините за выражение, "актов". Вам нравится?
- Угу, - сказал Тони, неподдельно удивленный.
Конечно же, это была исключительно богатая и впечатляющая комната, сказка из черного дерева и золота, кровать, роскошное царство мерцающего черного сатина, ножки кровати были украшены резьбой в форме огромных золотых змей, поддерживающих фантастический балдахин с окрашенной в розовый цвет зеркальной поверхностью.
- Забавная мизансцена, Ники, - саркастически заметил Сид, - но будет ли она соответствовать? Хо-хо!
- Святой Боже, - пробормотал Ники, раздраженно закрывая глаза, а затем - очень решительно: - Ты можешь возвращаться, Сид, твою клетку уже вычистили.
В это время Борис медленно обходил кровать, отходя от нее на различные расстояния.
- Эти две можно перемещать, - объяснял Ники, показывая, где две стены будут расступаться, чтобы камера могла снимать общий план.
Борис кивнул.
- Это великолепно, Ники, просто великолепно.
- Совершенство, - согласился Тони.
- Потрясно, Ники, - сказал Сид, - потрясно!
Ники уже готов был залиться румянцем смущения от их похвал, как вдруг лицо Сида помрачнело, и он указал на пробел в стене.
- Это окно, черт возьми? Это может создать нам проблемы, Ники.
Речь шла о широком пустом проеме в стене, в котором сейчас торчали провода, распорки и оттяжки, поддерживающие эту часть мизансцены.
- Да, нам лучше избавиться от окна, - сказал Борис. - Я не хочу использовать никакой задней подсветки. Что должно было быть за окном?
Ники широко открыл глаза в ожидании рухнувших планов.
- О, огни, дорогой! Мерцающие огни и арабская музыка! О, нужно обязательно оставить окно!
Он переводил взгляд с Бориса на Тони, ища поддержки, но Тони только пожал плечами.
- Со всей греблей, которая здесь пойдет, Ник, нам будет не до заоконных пейзажей.
- Но, может быть, вам понадобится какое-то место, куда можно перевести взгляд камеры! - воскликнул Ники, - … даже просто ради хорошего вкуса! - Он высокомерно отвернулся от Тони, умоляюще глядя на Бориса.
- Послушай, я сам сделаю подложку! Она будет совершенством, Б., я обещаю тебе!
Борис с сомнением обдумал эти слова.
- Ты можешь попробовать, Ник, но это не должно быть рассчитано на дешевый эффект. На самом деле тебе бы лучше сделать две стены - одну с окном, а другую - без него - так, чтобы мы могли бы использовать другую стену, если подложка окажется дешевой. - Он повернулся к Сиду. - О'кей, Сид?
- Усвоил, Король, - ответил Сид, сделав пометку в маленьком черном блокноте.
- Спасибо тебе, Б., - сказал Ники нежным от благодарности голосом.
- Это великолепная мизансцена, Ники, - заверил его Борис, кладя руку ему на плечо, когда они собирались уходить. Затем он внезапно остановился и повернулся назад.
- Минутку, тут что-то не так… - Мгновение он задумчиво смотрел на кровать. - Эти простыни не пойдут. Мы будем снимать темный член на фоне черных простыней - мы потеряем всю четкость.
- Ого, ты прав, - сказал Тони.
- Милостивый боже, - произнес Ники, - кто бы об этом подумал?
- Слишком черно, - размышлял вслух Борис, - правда, мне понравился их зловещий вид. Черный сатин.
- Зато на черное кончать здорово, - сказал Сид, заметив, как Ники передернуло.
Тони пожал плечами.
- Почему не пойти древним путем? Белые сатиновые простыни, чудесное белое распятие над кроватью. В каком-то отношении тоже зловеще, тот же эффект.
Ники был потрясен.
- Тот же? Что ты имеешь в виду?!
Сид тоже был обеспокоен.
- О, черт побери, только не распятие!
- Ну, я не знаю, как насчет распятия, - сказал Борис, - но белое не подойдет. Слишком мертвенный цвет. И на белом всегда теряется выигрышность блондинки. Как насчет розового сатина? У нас будет хорошая четкость в обоих случаях на розовом фоне, и, - он указал на балдахин, - это будет сочетаться с тем зеркалом. - Борис посмотрел на Тони и улыбнулся. - Может быть, даже впишется в понятие о "La vie en rose", верно, Тони?
Тони рассмеялся.
- Прекрасно. Это придаст сцене немного аромата, нечто, во что критики смогут запустить свои зубки.
Сид с жадностью сделал пометку в своем блокноте.
- Теперь вы, ребята, говорите дело! - с ликованием сказал он, затем умоляюще добавил: - но, ради Бога, только не распятие!
6
Солнечное июньское утро, с величавостью сосен и покрытых шапками снега вершин вокруг них. Борис и Сид сидели в чудовищном "Мерке", припаркованном у взлетной полосы, в ожидании прибытия парижского самолета с Арабеллой на борту. Борис ссутулился в углу огромного сидения, внимательно рассматривая старое немецкое расписание бегов, которое он нашел в комнате отеля, в то время, как Сид, задерганный своей хронической нервозностью в предвкушении великого, или почти великого, события, наклонился вперед. Лоб его вспотел от постоянного ерзания, он то расслаблял, то опять затягивал красный шелковый шарф и нервно прикуривал очередную сигарету.
- Ты серьезно думаешь, что она решится?
Борис свернул листок, выглянул из окна, затем опять развернул листок и потряс головой.
- Это просто наваждение, - пробормотал он, - ты считаешь, что знаешь что-то довольно неплохо, как, например, немецкий, - он показал на листок, - потом вдруг натыкаешься на него в каком-то неожиданном смысле, с которым прежде не встречался, и понимаешь, что ни на что не способен. Я не могу понять здесь ни одного проклятого слова. - Он опять сложил листок, бросил его на пол и задумчиво посмотрел в окно. - Полагаю, это неизбежно, когда забираешься в какие-то узкоспециальные области.
- Да, да, - сказал Сид, опять дергая свой шарф. - Послушай, ты и правда думаешь, что она сделает это - я имею в виду Арабеллу?
Борис с любопытством изучал его.
- Почему бы и нет? Она ведь настоящая актриса.
- Да, я знаю, я знаю, - сказал Сид, ерзая на сиденьи, вытирая лоб рукой, - это я и имел в виду.
Борис мгновение продолжал смотреть на него, затем улыбнулся.
- Искусство, мой мальчик, - легко сказал он и опять выглянул из окна, - она сделает все во имя искусства - своей самой идеальной возлюбленной.
Сид почувствовал огромное облегчение от тона Бориса и начал приводить себя в порядок.
- Да, верно. Но послушай, какая она? Я никогда с ней не встречался, ты знаешь.
Борис пожал плечами.
- Она безупречная леди.
- Да? - Кое-как сдерживаемая похотливость Сида поперла наружу в виде кривой полуулыбки и блудливого взгляда. - Полагаю, вы, то есть ты и она, м-м, достаточно близки, а?
Борис продолжал смотреть в окно.
- Ближе некуда.
Сид кивнул со знанием дела.
- Да, ну, я это, конечно, знал, - Сид продолжал эту тему со странной деликатностью и сдержанностью, - но ты, должно быть, … должно быть, м-м, занимался этим с ней изредка.
Борис посмотрел на него, покачал головой и вздохнул.
- Она голубая, Сид, и ты знаешь это.
- Она голубая, она голубая, - раздраженно взорвался Сид. - У нее ведь есть… не так ли?! Я имею в виду там, внизу, между ног, ведь там есть… верно?!
Борис остался невозмутим.
- Сидней… она не пускает туда мужчин.
- Итак, она не пускает туда мужчин. Если вы так близки, то она просто должна позволять тебе… черт ее знает, возможно, ей бы это даже понравилось.
- Кто захочет спать… с лесбиянкой? - спросил Борис и откинулся на спинку, закрывая глаза.
На минуту воцарилось молчание, затем Сид выпалил:
- Я! Я мечтаю! С красивой лесбиянкой! Ты можешь вообразить, как красивая лесбиянка кончает? Это, должно быть, фантастично! Но больше всего на свете я хотел бы трахнуть ее! Арабеллу! Ты когда-нибудь смотрел на ее задницу? Эту грудь? Ее потрясающие ноги? Это лицо? Ты не сможешь уверить меня, что она не нуждается в том, чтобы ее трахнули! Клянусь Богом, Б., и это не ерунда, у меня были фантазии, эротические сны, я рукоблудствовал миллион раз, все из-за этой девки последние двадцать лет! Еще с "Синей птицы счастья", с ее первой картины в семнадцать лет! - Он замолчал, покачал головой и печально продолжил. - Даже после того… после того, как я узнал, что она лесбиянка, я продолжал хотеть ее, может быть, даже больше, чем прежде. Я все думал: "Если бы я только смог войти в нее, это бы все изменило"! - Он всплеснул руками с беспомощным отчаянием. - Ну, вот, теперь ты знаешь, Господи, должно быть, у меня и правда что-то не в порядке с головой, а?
Борис тихо рассмеялся, потянулся и похлопал его по руке.
- Нет, нет, Сид, ты просто хороший, полноценный… американский малый. Хочешь трахнуть каждую лесбиянку и спасти ее. Очень похвально, я бы сказал - своего рода Армия Спасения в одном лице.
Сид не удержался и захихикал над этим образом, потом они оба посмотрели вверх, откуда послышался звук приближающегося реактивного самолета.
- Ну вот и ле… я имею в виду, легка на помине, - сказал Б., а Сид поспешно начал расправлять свой шарф.
- Послушай, Б., - взмолился он, - обещай мне, что не скажешь ей ничего об этом… я имею в виду, о мастурбации и всем таком. О'кей?
- О'кей, - сказал Борис, открывая дверь.
- Я все еще сохранил надежду, ты знаешь, - сказал Сид, лишь наполовину в шутку.
- Я знаю, - сказал Борис и рассмеялся. - Желаю удачи.
7
Для Арабеллы, как вскоре выяснилось, Лихтенштейн был местом воспоминаний молодости - сюда много лет тому назад она часто приезжала летом навестить свою кузину, Дениз, во время каникул в Парижском лицее. И здесь же она впервые пережила любовную историю.
- Это было самое замечательное место, - говорила она Борису, расхаживая по комнате, доставая вещи из чемодана, лежавшего раскрытым на кровати, и вешая их во встроенный шкаф - делая это плавными, хорошо продуманными движениями, проворно, но без спешки и лишних движений, с кошачьей грацией, - прекрасное место, - продолжала она, - куда мы всегда отправлялись на… пикник. - Она улыбнулась Борису, не будучи уверенной в этом слове. - Пикник, да? - У нее был легкий акцент, в общем-то восхитительный, а голос - мелодичным - и хотя она говорила по-английски почти в совершенстве, но заботливость, с которой она выбирала каждое слово, придавала ее речи чарующе неуверенный оттенок, обманчиво кокетливый.
Борис лежал на спине на кушетке, сцепив руки за головой и наблюдая за ней.
- Да, - кивнул он, - пикник.
- Я покажу тебе это место, - сказала Арабелла, вешая в шкаф вельветовый жакет цвета крови. - Это в десяти минутах езды от Вадуца. - Она обернулась и прислонилась спиной к дверце, закрывая ее. - Теперь расскажи мне о картине - я буду одета в красивые-красивые вещи?
- Ты будешь снимать кучу красивых-красивых вещей.
- О, да, - засмеялась она и пересекла комнату. - Картина не получится солидной, пока я этого не сделаю, не так ли? Теперь скажи мне, моя машина прибыла из Парижа?
- Она на стоянке перед отелем, - сказал Борис, весело изучая ее. - Разве ты не заметила ее, когда мы подъехали?