- Господи, не намного, а в десятки раз! Сколько было высших учебных заведений и сколько стало? Сколько обучалось раньше и сейчас?
- Сейчас говорят, Россия собрала в тринадцатом году хлеба столько-то, продала за границу столько-то. А мы сейчас покупаем хлеб у Америки.
- Хорошо, допустим, допустим. Мы скажем это. Во-первых, вопрос о культуре, надо развить вопрос о культуре. Сколько мы построили театров и дворцов культуры - огромное количество, есть же у нас статистика ВЦСПС. Она есть в соответствующих томах - мы же можем разбить цифрами!
А теперь по вопросу о России и о хлебе. Во-первых, в деревнях почти половина населения не доживала своим хлебом до января-февраля и занимала у кулаков в счет будущей отработки у них на поденных работах, во время уборки и прочее. Так что Россия вывозила этот хлеб за счет того, что крестьяне просто не доедали. Кроме того, конечно, в вопросе о хлебе и о количестве хлеба мы можем сказать, что тут допущено определенное, так сказать, разорение.
Если бы мы эти колхозы мелкие не разорили, - мы их превращали в бригады, были маленькие колхозы, стали бригады в больших колхозах. Целое село было бригадой. Они жили на своих хлебах, в своих деревнях. Если б мы этого не сделали, не разрушили бы и не переходили бы на городской тип колхозов, то мы бы имели, имели бы хлеб.
Пример. Если взять нынешнюю профессуру, количество профессоров раньше и сейчас, то большинство из них - из крестьян. Я думаю, что в Академии наук большинство из крестьян. Я думаю, как же это смеют выступать: "Разрушили русскую культуру! Уничтожили русскую культуру!" Деревню, это само собой. Я говорю - культуру.
- Да, считают, что вы, большевики, разрушили русскую культуру. В России была культура, а вы вывозили на Запад, громили церкви…
- Церковь - это и культура, но церковь была и темнотой. Она распространяла и темноту. Что тут говорить! Церковь была опорой кулачества в деревне. Это же факт, этого отрицать нельзя.
- Николая Второго объявили святым. И мы молчим. Никто не воюет. Никто не борется! - возмущается Каганович.
- Не дадут сказать ни слова. Пресса вся в одну сторону работает. Попробуйте напечатать то, что вы говорите сейчас!
- Вот и надо, чтобы какие-то люди начинали это дело.
- Да, да, так что нужен хотя бы пяток людей, - гнет свое Каганович. - Полная беспомощность такая… Бывший директор ИМЭЛа Егоров, что он делает сейчас? Сколько он прежде писал… Все теперь молчат… Печенье возьмите. Молотовцы, где они? Не видно их совершенно.
Плутократия рынка
- Рыжкова вышибли. Кабинет министров совершенно перешерстили. Госплан упразднили.
- План им не нужен, - замечаю я.
- Рынок будет планировать, - говорит Каганович, - Смехота!
- Да, рынок нам напланирует.
- Напланирует. У меня есть книга старинная, она у меня много лет, о плутократии. Американский экономист критикует плутократию рынка. Очень интересная, я ее найду потом и вам покажу. Читать я ее сейчас не могу, к сожалению… Яковлев - главный советник?
- Он делал доклад по пакту Молотов - Риббентроп. Подлинников протоколов не нашли. Молотов секретный договор отрицал.
- Не было, не было, - подтверждает Каганович.
- Могли же подделать?
- Могли. Что угодно могли.
- И Яковлев, не имея в руках документа, выступает и докладывает.
- Так этот Яковлев вместе с Шеварднадзе и другими подписался под обращением? Целая компания. Собчак, Шеварднадзе…
- Это буржуазная компания, - утверждает Каганович. - Это кадетская партия. Кадетская. Главный советник президента. Значит, создана сила, которая дает центризму возможность качаться вокруг Коммунистической партии. Шеварднадзе тоже будет играть роль. А как Шеварднадзе попал в такую компанию? А что с Грузией происходит - кошмар!
- Грузинам нужна торговля напрямую с Западом. Конечно, простой народ от этого ничего иметь не будет.
- То, что Мдивани требовал при Ленине. И они хотят уйти от нас.
- Но абхазцы не хотят.
- Абхазцы не грузины. А как вы думаете, кончится вся эта история с молдаванами, грузинами, прибалтами?
- Я думаю, что будет в конце концов конец этому безобразию.
- Не являются ли югославские события нечто вроде репетиции?
- Я думаю, что и югославские события - следствие нашей перестройки.
- Да, да, - соглашается Каганович. - Нечто вроде репетиции?
Деньги с камвольного
- Может быть, чайку вам приготовить? - спрашивает дочь.
- Хорошо бы чайку, - соглашается Каганович. - Извините… Я к сожалению, сейчас довольно бедно живу. Прислали мне из камвольного комбината Киргизской ССР телеграмму: они поставили пятьсот рублей в месяц давать мне на существование. Я им ответил большой телеграммой, что очень благодарен за внимание, за заботу, но я прошу отменить это ваше решение, я не приму ваше вспомоществование, я обхожусь, я получаю пенсию уже не сто двадцать рублей, а большую, и поэтому прошу вас категорически. Принимать не буду. Послал им телеграмму. И ничего не получаю, ни копейки не получаю. А вот в газетах опять появляется, и двадцать девятого по телевидению передавали, что Каганович…
- Я принес вам "Аргументы и факты", газету на эту тему: "Л. М. Каганович, бывший нарком страны, сподвижник Сталина, как-то посетовал, что существует на пенсию в сто двадцать рублей Прочитав эту заметку, совет трудового коллектива киргизского камвольно-суконного комбината постановил ежемесячно из фонда социального развития перечислять ветерану партии триста рублей". А вы говорите - пятьсот?
- Ну, было вначале пятьсот.
- "Но Лазарь Моисеевич, в ответ на послание, поблагодарив камвольщиков, отказался от материальной помощи, заметив, что ни в чем не нуждается. Однако, забота камвольщиков о старце взяла верх. Директор комбината подписал приказ об отправке первого трехсотрублевого перевода в Москву". Это я вам даю на память.
- Это когда напечатано?
- Это "Аргументы", последний номер.
- Интересно. Я напечатаю в этой газете и пошлю еще раз им - я ни копейки не возьму.
- А здесь пишут, как будто вам уже прислали.
- А зачем? К чему? Никакого отношения я к этому камвольному комбинату не имею, не имел. И не знаю его совершенно.
Вот Сталин для меня
- Вы говорили, Сталин был разным в разные периоды?
- Он был разный, но он был один. Теперь говорят, что у него артист был, двойник.
- Я у Молотова спрашивал, был ли двойник, он ответил: - Ерунда!
- Сволочи, конечно, насочиняли, - соглашается Каганович. - Сталин был один. Это был железный, твердый, спокойный, я бы сказал. Внутренне выдержанный, мобилизованный всегда человек. Он никогда не выпустит слова изо рта, не обдумав его. Вот Сталин для меня. Я всегда его видел думающим. Он разговаривает с тобой, но в это время думает. И целеустремленный. Целеустремленный. Это было у него всегда, все периоды. Разные периоды, - Каганович говорит медленно, взвешенно. - Но в зависимости от условий, от обстоятельств у него были разные и настроения, и отношения, и действия. Для меня, например, самым приятным, ну, таким любовным периодом отношений был период моей работы с 1922-го по 1925-й годы. В этот период я у него часто бывал, часто захаживал. Он занимался организаторской работой очень усиленно. Я был его рукой, так сказать, это описано у меня в воспоминаниях очень подробно.
Это был период, когда мы работали сначала на Воздвиженке, а потом переехали на Старую площадь, засиживались до двенадцати, до полпервого, до часу, потом идем пешком в Кремль по Ильинке. Иду я, Молотов, Куйбышев, еще кто-то. Идем по улице, помню, зимой, он в шапке-ушанке, уши трепались… Хохочем, смеемся, что-то он говорит, мы говорим, шутки бросаем друг другу, - так сказать, вольница. Посмотрели бы со стороны, сказали: что это за компания? Охраны почти не было. Совсем мало было. Ну, один-два человека шли, все. Даже охраны мало было. Этот период такой был. Веселый период жизни. И Сталин был в хорошем настроении. Мы засиживались иногда в застолье…
- Это еще Ленин живой был - в двадцать втором году.
- Ленин живой был. Ну, при Ленине у него были тяжелые неприятности. Мне Сталин однажды сказал по поводу письма Ленина: "А что я тут могу сделать? Мне Политбюро поручило следить за тем, чтоб его не загружать, чтоб выполнять указания врачей, не давать ему бумаги, не давать ему газет, а что я мог - нарушить решение Политбюро? Я же не мог! А на меня нападают". Это он с большой горечью говорил мне лично, с большой горечью. С сердечной такой горечью.
Он к Ленину относился с большой любовью. Я это видел, я это знал. Я видел, когда умер Ленин, каким Сталин выглядел и как он себя чувствовал. И вранье все, когда говорят о том, что он к Ленину относился, так сказать, ну, неблагородно. Неправда.
Я должен сказать, во-первых, что Сталин не кричал никогда, нет. Я сказал бы, что у Молотова сказано о Сталине мало. Кроме сильных слов, которые он сказал о нем, что наше счастье, что он… Но это и Черчилль сказал. Так оно и есть. Видимо, сказалось у Молотова и личное с женой. Сказалось.
Главные претенденты
- Но все равно он его называет великим. И в книге об этом говорится.
- Великим - верно, - соглашается Каганович.
- "Я не знаю, что с нами было бы, если бы не Сталин". Он всегда его высоко ценил.
- Верно, верно.
- "После Ленина ему равного в партии не было".
- И я так считаю. Это безусловно так, - утверждает Каганович. - Говорят об альтернативе. Почему Ленин выбрал Сталина. Были, альтернативы, дескать, другие. Например, Бухарин… Это глупость все, идиотизм. Я это высмеял бы все, если бы я писал или диктовал, потому что Бухарин две нитки связать не мог! Он был приятный, хороший теоретик, очень любезный человек, только вот неискренний.
Рудзутак - это смешно даже говорить об этом! Рудзутак стал вообще известен только, когда Ленин, чтобы противопоставить троцкистам платформу профсоюзов, сказал: "Что вы ищете? Вот Рудзутак, секретарь ВЦСПС, написал по-простому документ о профсоюзах - возьмите его! Вот это и есть фактическая платформа!" С тех пор Рудзутак стал известен как человек. А так он был небольшой такой работник. Солидный, хороший, серьезный большевик, уважаемый, но…
Кто еще там выставляется? Глупость.
Мог претендовать Молотов, - повышает голос Каганович. - Он же был секретарем ЦК до Сталина. Но не первым и не генеральным. Видимо, Ленин, почувствовав собственную боль, что он болен, решил, что Троцкий овладеет партией случайно. Троцкий ведь по платформе о профсоюзах получил половину ЦК. Ленин - половину, и все. Дзержинский голосовал за Троцкого, Андреев голосовал за Троцкого… И Ленин видел это. Для него Троцкий был главный враг большевизма. Поэтому он и написал "небольшевизм Троцкого". Искал он, кого в преемники… И решил, что конечно, надо укрепить, какую-то новую должность в ЦК. И найти крепкого антитроцкиста. И решил Сталина выдвинуть.
"Сталинщина"
Я не люблю слова "сталинщина". "Тоталитарный" - что это такое? "Сталинизм" - еще можно.
Каганович ест и рассуждает: - Как можно сказать, если не "сталинизм" и не "сталинцы"… Сталинство… Было каутскианство.
- Сталинизм - это нормально, - замечаю я.
- Звучит вроде - ленинизм. Поэтому это совсем правильно. То есть надо привыкнуть. Каутскианство. Сталинство. Чтобы это не противопоставлялось ленинизму. Подумайте над этим. Надо бы. Богатый русский язык, а вот не найдешь. Каутскому нашли "каутскианство" - это слово Ленин нашел.
Раздумывает над его словами.
- Нет, - вдруг встрепенулся Каганович, - Молотов сказал о Сталине крепко. Хотя и покритиковал его…
Я вам хотел сказать, Молотов такой человек, я его изучил: если он о ком-то сказал хорошее, тут же должен сказать и отрицательное. О ком бы он ни говорил. Сказал: "Каганович - самый крепкий, самый преданный". И тут же добавил: "Но в теории плавал". Это его характерная черта, Молотова.
- Верно, - улыбается Каганович.
- При гостях однажды сказал, для меня это большая честь: "Я считаю Феликса одним из самых близких друзей". Но тут же меня и покритиковал. Это его черта.
- Верно, верно.
- Даже в этой книжке… О ком бы он ни говорил, скажет положительное и тут же отрицательное. Как диалектик, хочет со всех сторон рассмотреть.
"Антипартийцы"
- Сталин в последние годы, - говорит Каганович, - допустил в оценке людей ошибки. Он приблизил к себе Хрущева, Маленкова и Берию, а Молотова, Кагановича и Ворошилова отодвинул. Он, видимо, считал, что мы можем, так сказать, после него сами… Он уж готовился к отходу, я так думаю.
- Но на кого же он мог опереться - на Хрущева, на Берию?
- Что Сталин нас отодвинул и недооценил но именно мы, как это может даже показаться странным, и я, и Молотов оказались самыми крепкими. Это он, конечно, допустил ошибку. Жалко.
- Благодаря этому возник Хрущев с либеральной и невежественной хрущевщиной. Если б кто-то из вас стал во главе после Сталина, была бы другая линия в партии.
- Да, да. Сталин недооценил нашу идейность.
- Вы упустили момент. Я и Молотову это говорил. Во времена "антипартийной группы" вы могли взять власть.
- Мы не организованы были, - говорит Каганович. - Мы не были фракцией. Если б мы были фракцией, если б мы организовались, мы бы могли взять власть.
- У вас, был такой авторитет, большинство за вами было.
- Большинство Президиума. Но мы не были организованы.
- Никита сумел обмануть вас всех.
- Не просто обмануть, он жулик высшего пошиба. А мы парламентаризмом занялись. Парламентаризмом, вот. Ошибка наша в том, что мы парламентаризмом занялись.
- У вас все было в руках, вы могли бы Никиту снять, и пусть он сидел бы где-нибудь в колхозе. Завхозом…
- Безусловно. Не были организованы. Мы не были организованы. Мы не были фракцией - вот ошибка. И не собирались тайно, понимаете.
- А почему было написано "и примкнувший к ним Шепилов"? Он вас уже потом поддержал?
- Он потом неожиданно для нас выступил на Политбюро, единственный секретарь ЦК, который разоблачал Хрущева… Собственно говоря, Хрущев все время в секретариате вел речи против Президиума ЦК. Единственный человек оказался, Шепилов, честный человек оказался.
Раскритиковать перестройку
Каганович сидит прямо, задумавшись, глядя перед собой.
- Дальше мы вот о чем уговоримся с вами. Я, видите ли, все мечтаю, но не могу осуществить. И должен ли я начинать или не должен?
- Я думаю, надо.
- Нет, если я начну по Программе, можно, исходя из Программы, развернуть весь вопрос, принципиальный вопрос партии, я думаю. И можно доступным языком таким, более-менее. И там же о перестройке - раскритиковать перестройку! Понимаете? Я за Двадцать седьмой съезд партии.
- Но не за Двадцать восьмой…
- Но не за Двадцать восьмой, - подтверждает Каганович. - В Крым уезжаете? Надолго? - спрашивает он.
- Пятого августа буду в Москве.
Мая Лазаревна показывает фотографии с внучками. Похожи на жену Кагановича.
- Безусловно, - говорит он.
- Мне в издательстве "Терра" говорили, что у них работает внук Кагановича.
- Нет, дальний родственник, - говорит Каганович.
- Внук у папы - один-единственный. Он экономист, работает в Академии Наук, здесь в Москве, мой сын, - говорит Мая Лазаревна.
- Не прижимают?
- Ну так себе… Не выпускают за рубеж. Владеет английским, мог бы съездить кой-куда, ни разу за границей не был.
- Правнук уже на третьем курсе Архитектурного института, - говорит Каганович.
- Мой внук, - добавляет Мая Лазаревна.
- Так у вас уже праправнуки будут!
Да. Я надеюсь дожить до праправнуков.
- Даже правнуки снимают все грехи, говорят, - улыбается Мая Лазаревна. - Хотя, грехов у меня, кажется, нет.
- Как правильно пишется - Мая или Майя? - спрашиваю.
- Три буквы у меня - по паспорту и по метрике. Все ошибаются. Как-то отличается от Плисецкой, от всех… Папа, я, наверно, названа в честь месяца мая, раз я родилась в мае?
- Как? Да, - отвечает отец.
- Раньше были Октябрины, - говорю я.
- Юля родилась в июле, - говорит Мая Лазаревна.
- Мне бы одного молодого человека, который мог бы подыскать все эти таблицы, выбрать необходимые цифры, - говорит Каганович.
- Даже почитать что-нибудь, - добавляет Мая Лазаревна, - я не успеваю все почитать.
- Почитать книжку какую-нибудь. Вот это мне нужно было найти у Сталина. Я 'должен до конца дочитать, и то не могу. Нужен человек, который мог придти раза два в неделю и почитать.
- Я читаю с удовольствием. Интересно, - говорит дочь.
- Мая мне два раза в неделю читает.
Чувствуется, что Каганович очень любит дочь…
- Ну, счастливо, - Каганович поднимает на прощанье Руку.
P.S. Я в Коктебеле. Сегодня 27 июля 1991 года, я закончил перепечатку на машинке этого дневника - две толстые тетради.
Когда уже оставалось совсем немного страниц, я начал почему-то спешить, чтоб побыстрее поставить последнюю точку, словно некое предчувствие гнало меня. Ночью перед этим приснилось, будто у меня отнимают диктофон с пленкой записей бесед с Кагановичем.
Закончив печатать последнюю фразу "Каганович поднимает руку на прощанье…", спешу, опаздывая на ужин, и в столовой поэтесса Людмила Щипахина говорит мне: "Ты слышал? Каганович умер". Она узнала по "Маяку". Я все-таки решил подождать программу "Время". Трижды на моей памяти ходили слухи о смерти Молотова, но я тут же звонил в Жуковку: "Можно Вячеслава Михайловича?" и слышал в трубке: "Он самый".
Да, здесь, кажется, правда. Сообщило "Время", ссылаясь на газету "Совершенно секретно". На 98-м году жизни…
А я думаю о том, что ощущение предчувствия не покидало меня. Накапливались вопросы к Кагановичу, а я их почему-то не стал записывать как обычно, чтоб спросить в следующую встречу.
Когда я весной подарил ему книгу о Молотове, он взбодрился, словно вселилась в него надежда, что, возможно, и Каганович оставит печатный след, и будет книга…
Когда человек умирает, он излучает мощную, направленную энергию - это известно. Может быть, часть этой энергии дошла и до меня, по крайней мере, неясное ощущение ее не покидало до тоге, как я узнал о случившемся. Да еще предсказатели вроде бы говорили, что с его смертью закончится эпоха.
P. S . Он умер внезапно, сидя за вращающимся столиком. Второй инфаркт. Ничто не предвещало. Успел поговорить по телефону с дочерью.
Эпоху, в которой прошло мое детство, я и поныне воспринимаю всерьез. Но иногда с улыбкой повторяю такие стихи, кажется, Николая Глазкова:
Люблю грозу в конце июня,
Когда идет физкультпарад,
И стойко мокнет на трибуне
Правительственный аппарат…
И все же - почва и судьба.
Заснеженное кладбище Ново-Девичьего монастыря. Широкий обелиск из темно-красного финского камня. Здесь похоронена жена Кагановича. А его самого сожгли в крематории и сюда закопали урну.
На камне появилась новая надпись: "Каганович Лазарь Моисеевич", даты рождения и смерти. Мне сказали, он хотел, чтоб были выбиты еще два слова: "Большевик-ленинец".
Каганович не оставил ни завещания, ни сберегательной книжки. Золотая звезда Героя Социалистического Труда за номером пятьдесят шесть, шесть орденов и шесть медалей.
Все иные оценки остаются иному веку.
Примечания
1
В то время Петроградский (Ф. Ч.)
2
М.Л. Каганович сообщила мне, что отец даже написал ей письмо, опровергающее подобные слухи. "В день, когда взрывали храм, папы даже не было в Москве", - говорит она.
3
С. М. Голованевская, племянница жены Молотова, в последние годы помогавшая ему на даче.