Пока Мехмед изучал все, что только можно, тренировал ум и тело, укреплял память и мускулы, познавал науки, читал и учился правлению (возможному в будущем), два брата предпочитали не тратить время на то, что никогда не пригодится. В жизни находилось множество куда более веселых и интересных занятий. А главное, приятных.
К чему корпеть над книгами, если твоя жизнь коротка и может прерваться в любой день? К чему учить языки, запоминать множество разных фактов, цифр, правил?
С малых лет Мехмед тянулся за куда более взрослым Мустафой (между ними шесть лет разницы) и соревновался с умной, беспокойной сестрой Михримах, не желавшей ни в чем отставать от старшего брата.
Они так и росли попарно – Мехмед и Михримах, Селим и Баязид, отдельно только Джихангир, которому за братьями не угнаться.
Но если Селим и Михримах похожи, как две половинки яблока, то Селим и Баязид словно рождены разными матерями. Внешне оба похожи на родителей, только Селим на Роксолану – рыжеватый и зеленоглазый, а Баязид на Сулеймана. Нравом же непонятно в кого. Оба беспокойные, но по-разному. Селим жизнелюбивый лентяй, рано усвоивший, что за короткую жизнь надо получить как можно больше удовольствия. Ему легко давалось бы учение, если бы учился. Но усидчивостью шехзаде не отличался никогда.
Ради того, чтобы не позволить Мустафе, вернее, его матери Махидевран, уж слишком явно возвыситься над ней самой, Роксолана делала все, чтобы хоть как-то уравнять сыновей. Понимала, что это просто невозможно из-за положения и возраста, но попыток не оставляла. Относительно Мехмеда это удалось, мальчик оказался схватчивым и упорным в учебе, причем неважно, чему учился. За ним тянулась и сестра.
А вот подтянуть Селима и Баязида не удавалось категорически.
Обучать их начали рано, возможно, слишком рано для правильного восприятия знаний, это тоже сказалось.
Сыновья росли, и у матери появилась новая забота – им следовало подобрать достойный гарем, это для Сулеймана она не желала гарема. А для сыновей намерена собрать, пусть не такой большой, но стоящий.
Роксолана сама требовала от Сулеймана, чтобы закрыли невольничьи рынки, вернее, не требовала, а постоянно говорила об этом, о том, как же унизительно видеть торговлю людьми, такого давным-давно нет в Европе!
Слова о Европе были для Сулеймана очень весомыми, потому что он равнялся на Европу пусть не во всем, но во многом. Закрыли только рынки в Стамбуле. Но от этого торговля живым товаром не прекратилась, пираты самых разных мастей по-прежнему привозили дорогой товар и продавали закрыто.
Роксолане невольно пришлось воспользоваться услугами таких торговцев.
Сулейман смеялся:
– Чего ты добилась? Переплачиваешь торговцам только чтобы посмотреть на рабыню, вместо того, чтобы увидеть ее бесплатно.
Но султанше проще – купцы и чиновники снова дарили, хотя и редко, красивых девушек уже для гаремов шехзаде.
Одну такую привезли корсары Барбароссы.
Роксолана слушала Марию, рассказывавшую о юной красавице-итальянке, привезенной Бар бароссой. У хитрого адмирала хватило ума предложить красавицу не султану, а султанше.
– Почему ты так печешься о ней?
– Она из рода Баффо, в котором очень красивые и умные женщины. И девочка очень красива. Пригодится.
– Для Повелителя?
– Нет, госпожа, у вас сыновья…
– Хорошо, приведи, я посмотрю.
Девочка была выше самой Роксоланы ростом, тонкая и стройная, как стебелек, но что-то в очертаниях ее не до конца оформившейся фигуры подсказывало, что станет этот стебелек мощным красивым деревом. Такие тоненькие потом отличаются статями.
Роксолана сделала жест, чтобы сбросили накидку. Девушка осталась только в шальварах и верхней части, одежда непривычная, видно мерзла, куталась в прозрачную ткань. Лицо закрыто яшмаком, в прорези большие темные глаза, чуть влажные, но не от слез, с чистыми, без прожилок, чуть голубоватыми белками. Отсутствие прожилок и белый цвет говорили о хорошей работе внутренних органов.
Девушка здорова, это видно сразу, но султанша снова жестом приказала раздеть донага. Юная красавица воспротивилась рукам служанок, попыталась защитить остатки ткани на своем теле.
Роксолана усмехнулась и вдруг отчетливо произнесла по-итальянски:
– Если ты будешь сопротивляться, я прикажу евнухам раздеть тебя.
Девушка подчинилась скорее от неожиданности, чем по велению здравого смысла.
Султанша подошла ближе. Красива, очень красива. Фигурка пока еще девичья, с тонкой талией, упругой грудью, длинными ногами, плечи невелики, но и не узенькие, руки с небольшими красивыми кистями…
Ноздри точеного носика раздувались от едва сдерживаемого раздражения, но что могла возразить эта малышка всесильной султанше, которая разглядывала ее, словно живой товар?
– Кто ты?
Шелк ресниц дрогнул, большие темные глаза глянули почти с вызовом:
– Я Сесилия Веньер-Баффо! И меня будут разыскивать.
Роксолана словно и не заметила ни возмущения юной красавицы, ни второй ее фразы.
– Откуда?
– Мой отец – брат дожа Венеции! Меня будут разыскивать.
Уверенность в ее голосе несколько поблекла.
Теперь Роксолана сделала знак, чтобы девушку одели. Относительно фигуры она уже все поняла, Сесилия Баффо немного погодя будет потрясающей красавицей и таковой надолго останется. На древность ее рода и родственные связи Роксолане наплевать, но предстояло убедиться, что девушка умна, а не только строптива. И умна именно тем умом, который нужен самой Роксолане, ей ни к чему еще одна претендентка на ложе Сулеймана, юная красавица будет предназначена для … возможно, для Мехмеда.
Султанша устроилась на диване среди подушек и все так же жестом приказала Сесилии приблизиться. Усмехнулась:
– Никто тебя разыскивать в гареме султана не будет, но даже если найдут, то объявлять войну Османской империи ради освобождения даже племянницы дожа не станут, а если и станет, то едва ли это удастся. Забудь о Венеции и постарайся не делать глупостей.
Девушка заметно успокоилась, она явно не рассчитывала, что знаменитая Хуррем знает итальянский, была приятно удивлена, вызов в ее глазах сменился любопытством. Кто не слышал о Хуррем – рабыне, на которой женился султан?
Как она смогла? Не очень красива, невысока ростом, уже и не так молода. Чем ей удается держать султана, в распоряжении которого любые красавицы?
Роксолана словно поняла мысли Сесилии, дала разглядеть себя, но в меру, чтобы венецианка не решила, что ей все дозволено.
– Ну, налюбовалась?
Та смутилась:
– Я… простите, госпожа.
– Запомни, здесь не поднимают глаза на тех, кто выше по положению. Если, конечно, не хотят быть наказанными. Прощаю только потому, что ты ничего не знаешь. Я беру тебя к себе, пока будешь учиться, посмотрим, что ты знаешь и умеешь, а там… – она не договорила, сама еще не решила, как поступит с юной красавицей. Это действительно зависело от того, насколько обучаема девушка и хватит ли у нее ума не возноситься.
Роксолана подозвала Марию.
– Возьми ее к себе, научи хотя бы не глазеть по сторонам. Пока за обучение Нурбану отвечаешь ты. Держи так, чтобы как можно меньше видели те, кому это совсем не нужно.
Девушка поняла, что это ее назвали Нурбану, попробовала возразить:
– Меня зовут Сесилией, – но тут же на всякий случай добавила: – Госпожа.
Не поворачивая головы в ее сторону, Роксолана спокойно произнесла:
– Тебя звали Сесилией. В гареме дают новые имена. Мария, научи Нурбану держать язык за зубами, когда не спрашивают, не то его придется укоротить.
Она не пожалела о принятом решении. Девчушка действительно быстро оформилась в потрясающую красавицу. Большущие глаза стали еще выразительней, в них появился влажный блеск, ухоженные черные волосы обрамляли совершенной формы овал лица, пухлые губы манили возможными поцелуями, ровные густые брови вразлет под чистым приятной выпуклости любом, стройная фигурка и длинные ноги с очень красивыми коленями…
Нурбану была очень хороша и к тому же умна. Она быстро усвоила, что можно и чего нельзя в гареме, как себя вести, чтобы не просто выжить, но и подняться как можно выше.
Оставался вопрос: для кого готовит султанша этакую красоту?
Шехзаде Мехмед не взял с собой красавицу, да и была та слишком юной… А вот теперь Мехмеда нет. Кому из братьев достанется итальянка?
Ни для кого не секрет, что из оставшихся сыновей Роксолана больше любила Баязида – живого, непостоянного, возможно, слишком легкомысленного. Селима она чуть побаивалась после того, как еще совсем мальчишкой он посмотрел серьезным, проницательным взглядом матери в глаза и сказал:
– Я понимаю, что живу, пока жив отец. Какая разница каким умирать – образованным или нет?
От этого его взрослого понимания Роксолане стало плохо. Он сознавал свою судьбу и то, насколько коротка его жизнь, а потому не хотел ничему учиться.
Селим не слишком жаловал уважением родителей. Нет, он соблюдал все, что положено, был вежлив, но и только. Ни единого слова, жеста, взгляда, которые говорили бы о сыновней любви. Но и к братьям с сестрой также. Селим словно отделял себя от остальной семьи.
Султанша позвала сына к себе, словно вынырнув из пучины горя.
Беда в том, что Селим знал, почему и зачем зовет мать.
Мехмеда больше нет, он из сыновей Роксоланы старший, значит, ему тягаться с Мустафой, вернее, противостоять сыну Махидевран. К этому всегда готовили Мехмеда, но не Селима. Кроме того, он не считал нужным и даже возможным противостоять Мустафе – первородному, имеющему все права на наследство. Нет, это не его дело.
Он готов соперничать с Баязидом, но не с Мустафой.
Он, как и мать, не поверил в случайную смерть Мехмеда и не желал быть убитым вот так же.
Но было еще одно: он не хотел становиться султаном, потому что это означало бы решиться казнить братьев и племянников.
Не хотел.
Этого не понимала мать, а объяснять он не желал. Пусть лучше вон Баязид будет, султанша больше любит его.
Вошел, привычно поклонился, подождал, когда закроются двери за последней поспешно скользнувшей в коридор служанкой, и вдруг твердо произнес:
– Я не буду противостоять Мустафе.
Она еще ничего не произнесла, не объяснила, не спросила, а он уже ответил. Селим прекрасно понимал, о чем думает мать, понимал, чего от него хочет, и опередил вопрос.
Роксолана подняла на сына глаза, несколько мгновений смотрела, словно впервые видела повзрослевшего Селима, потом тихо произнесла:
– Если не ты, то кто?
– Матушка, Мустафа законный наследник, я не буду бороться с ним за трон.
– Не борись, но сесть в Манисе должен ты.
О чем думал в тот миг Селим, что она уже погубила одного сына в этом противостоянии, о том, что его очередь следующая? Но сказал иное:
– Повелитель ни за что не посадит в Манисе меня.
– Посадит. Пойдем, – Роксолана поднялась и сделала знак шехзаде следовать за собой.
Вышла не в ту дверь, в которую он вошел, другая дверь вела в другой коридор. Видно, это был их с султаном личный ход.
Так и есть, пройдя по коридорам, где даже евнухи стояли не на каждом шагу, они подошли к двери, которую сторожили уж двое дильсизов. Роксолана спросила на ишарете, языке жестов, которым пользовались при дворе, чтобы ничего не произносить вслух, и который Селим не желал изучать ни в какую, есть ли кто-то у Повелителя.
Огромный немой дильсиз также жестами ответил, что султан один.
– Спроси, можно ли мне войти.
Получив разрешение, остановила Селима:
– Подожди здесь.
Селим стоял, привалившись к стене и уставившись в противоположную стену узкого коридора. Тайный ход… на стенах факелы и больше ничего, у дверей здоровенные немые охранники-дильсизы, еще двое у поворота… Если нападут – кричи не кричи, никто не услышит. Может, для того здесь и оказался?
Шехзаде усмехнулся: ну и ладно, давно к такому готов. Жаль только, что так и не лишил пока девственности ту итальянскую девчонку, которую мать купила для кого-то из них. Султанша берегла невозможно красивую девчонку пуще глаза. Для кого? И спрашивать нечего – для своего любимца Мехмеда. Да только тот мало интересовался гаремом и женскими прелестями. Словно кастрат какой-то – смеялся над старшим братом Селим, сам начавший портить рабынь с четырнадцати лет.
Когда его укоряли, смотрел своими зелеными глазами с вызовом:
– А что мне еще остается делать?
Его предки заводили львов или свиней и называли именами врагов. Услышав о такой забаве Мехмеда Фатиха, Селим приказал наловить орлов. Это и у него самого неплохо получалось.
Посадил сильных птиц в клетки и каждый день дразнил, доводя до бешенства. Сулейман только головой качал, а Роксолана, узнав о жестокой забаве, возмутилась:
– Тебя бы в клетку!
На следующий день все птицы лежали вне своих клеток со свернутыми шеями.
Нет, он не был ни жесток, ни глуп, ни даже развратен, просто хорошо знал свое место и краткость своей жизни, а потому ненавидел саму жизнь, но пока та не оборвалась шелковым шнурком, норовил взять от нее все, что только можно.
Он был третьим, и даже у своей матери вторым.
Но судьба странно распорядилась, здоровый, красивый, умный любимец родителей Мехмед, ради которого Повелитель явно был готов даже нарушить закон наследования власти по старшинству, вдруг умер. Где-то там, в Амасье правил законный наследник Мустафа, тоже сильный, умный, красивый.
Понятно, что мать после смерти своего любимца сама не своя, понятно, что сделает все, чтобы не допустить Мустафу к трону и даже в Манису, но что она может? Султан тоже предпочел бы после себя Мехмеда, но раз так сложилось, нужно смириться…
Роксолана вошла к султану, еще даже не зная, что именно скажет, но понимала: она не должна допустить в Манису Мустафу, потому что его триумфальное возвращение туда будет означать победу Махидевран. Когда в Манису уехал Мехмед, ближние не сомневались, что именно этого сына Повелитель назовет преемником. Конечно, Мустафа и Махидевран, а также их сторонники считали иначе, но у Роксоланы была хотя бы основа для дальнейших действий. Со смертью Мехмеда умерла и ее надежда…
Это понимали все, и враги радовались ее горю.
– Повелитель, не называйте пока наследника! Не отправляйте никого в Манису!
Сулейман посмотрел на жену внимательно. После известия о смерти любимца они оба словно погрузились в тяжелый сон, когда хочется очнуться и невозможно это сделать. Хуррем сумела первой… Почему?
Невольно произнес:
– Наследник Мустафа, давно назван Vali Ahad. Но в Манису он не поедет…
Встрепенулась, как вспугнутая птица, тревожно смотрела на султана. Что он придумал?
Но Сулейман ничего не придумывал, сказал то, что первым отозвалось на сердце. Не потому что не любил Мустафу, просто понимал, что Мустафа в Манисе ускорит его собственный конец.
Роксолана почувствовала, как с сердца свалился камень. Уже от того, что Мустафа не будет в Манисе, становилось немного легче.
– Селим не хочет противостояния со старшим братом…
– А он и не может этого. Селим не Мехмед, его предпочтения мне не простят.
– Тогда пусть в Манисе не будет никого из шехзаде… Пока не будет.
Постаралась, чтобы последняя фраза прозвучала как можно мягче, чтобы не обидеть Повелителя их судеб. Но он понял все иначе. Ни для кого не секрет, что из двух братьев – Селима и Баязида – султанша предпочитает младшего. Селим повторил ее внешне, шехзаде очень похож на мать, только рост взял почти отцовский, а Баязид внешне похож на отца. А вот характеры наоборот, вернее, в обоих намешано то, что и не поймешь чье.
Селим лентяй и сибарит, будь он старателен, обогнал бы и Мехмеда, он вальяжный в прадеда султана Баязида, имевшего роскошнейший гарем и предпочитавшего из этого же гарема править. Султана Баязида сместил с трона его младший сын султан Селим, отец Сулеймана. Жестокость у шехзаде Селима, пожалуй, от деда, шеи орлам свернул сам, никого не просил.
Баязид от матери взял живость, а от отца скрытность, он умен, может даже умней Мехмеда, но поступает как Селим – просто живет, пока жив. Никаких надежд, а потому никаких обязанностей и мерзкая зависимость от других.
Сулейман прекрасно понимал сыновей, он сам до прихода отца к власти был никем, одно спасение – владения деда Менгли-Гирея в Крыму рядом, была надежда укрыться там. А потом отец – султан Селим – сумел захватить власть, вынудив своего отца – султана Баязида – отречься в его пользу, потом уничтожил всех своих братьев и братьев Сулеймана. Тогда стало спокойней, но не совсем, отец отличался подозрительностью и жестокостью, позже Сулейман понял, что еще через несколько лет султан Селим мог просто не выдержать противостояния, хотя никакого противостояния не было.
Сама ли судьба распорядилась или ей кто помог, но султан Селим правил недолго – восемь лет, оставив двадцатипятилетнему сыну трон Османов. Сулейман прекрасно понимал, что только судьбой избавлен от войны с отцом и братьями, а потому его не удивляло поведение Мустафы, старший шехзаде борется за то, что должно принадлежать ему по праву, но может и уплыть из рук.
Но понимание поступков Мустафы вовсе не делало жизнь Сулеймана легче. Сильный Мустафа просто отберет у него самого трон, стоит лишь чуть показать слабость, а вместе с троном и жизнь, и не только его, но и сыновей Хуррем и ее самой.
Хуррем права, не стоит объявлять, что Мустафа наследник, все давно сказано, еще когда от оспы совсем маленькими умерли двое первых сыновей и только родился Мехмед. С того самого дня Мустафа считается наследником и таковым себя чувствует.
Но в Манису он не вернется. Может действительно никого не посылать? Мелькнула мысль отправить мужа Михримах Рустема-пашу. Сулейман смотрел на Хуррем, которая ждала ответ, и думал о том, что он, Повелитель Двух миров, Тень Аллаха на Земле, не вправе решить, кто из сыновей должен править в каком-то городе.
Почему-то подумалось, что из всех детей на Хуррем больше всего похожи Михримах и Селим. Дочь повторила мать во всем, а сын только внешне.
– В Манису поедет Селим.
– Зачем? – удивилась женщина.
– Учиться. Не хотел во дворце здесь, пусть учится там. Скажи, пусть завтра придет, я наказ дам. И подбери ему гарем, пора уже, небось?
Роксолана вздохнула, в этом Селима учить не надо, сам все давно знает и испробовал. Но султану ничего говорить не стала, только поклонилась и исчезла выполнять. Любимая жена, хоть и свободная женщина, все равно рабыня, как все, кто Хасеки, кто принадлежит Повелителю, кто составляет его семью, его двор, его империю. Вокруг него только рабы, но он сам тоже раб, раб правил, законов, обычаев. Может все изменить, это в его власти, но что это будет за власть и что за законы, если каждый султан начнет менять под себя? Империя существует до тех пор, пока законы незыблемы.
Вернувшись в свои покои, Роксолана устало кивнула сыну:
– Садись, поговорим.
Селим присел, спокойно глядя на мать, ничто не отразилось на лице, словно все происходящее его не касалось. Нет, пожалуй, насмешка в его взгляде была, словно Селима забавляла суета вокруг власти.
– Ты едешь в Манису.
– Как вам удалось добиться этого от отца? – все же не выдержал, во взгляде мелькнуло удивление.