Первое известное указание на содержание сталинского выступления находится в архивных документах от 17 июля 1941 г., когда командир 53-й стрелковой дивизии полковник Бартенев сообщил, что Сталин на банкете по случаю выпуска воспитанников военных академий в Кремле с ходу отверг тост одного генерал-майора за мирную политику и возразил: "Нет, военная политика!" Шесть молодых офицеров из различных дивизий (8-я и 49-я танковые дивизии, 11-я, 32-я, 240-я мотострелковые дивизии, 290-я стрелковая дивизия) единодушно показали 20 июля 1941 г.: "На выпуске штабных офицеров из военного училища в мае сего года Сталин, в частности, сказал: "Хочет того Германия или нет, но война с Германией будет"." О начальнике артиллерии 49-й танковой дивизии полковнике Любимове 6 августа 1941 г. говорится: "Пленный подтверждает прежние показания, что Сталин в начале мая на выпуске офицеров из военной академии сказал: "Война с Германией будет безусловно"." Начальник оперативного отделения штаба 1-й мотострелковой дивизии подполковник Ляпин говорил 15 сентября 1941 г., что в офицерском корпусе "все рассчитывали на начало войны с Германией после того, как Сталин на приеме офицеров 1.5.41 г. в Кремле сказал, что они должны теперь постоянно рассчитывать на войну и очень хорошо готовиться к ней". Хорошо информированный в целом командующий 32-й армией в октябре 1941 г. рассказывал о выступлении Сталина "незадолго до начала войны, по случаю приема выпускников военной академии", что тот подчеркнул большое техническое превосходство Красной Армии над "так называемым непобедимым германским Вермахтом" и заявил, что "неверно считать немецкую армию непобедимой. Из слов Сталина косвенно вытекало, что планировалось нападение на Германию". Кроме того, один из выпускников, старший лейтенант Курильский, 24 марта 1942 г. еще очень точно помнил речь Сталина, произнесенную 5 мая в 18:00 в зале заседаний Верховного Совета в Кремле, Москва, перед выпускниками военных академий. Согласно ему, Сталин сказал: "Германский Вермахт не является непобедимым. Советская Россия имеет лучшие танки, самолеты и артиллерию, чем Германия, и в большем количестве. Поэтому мы рано или поздно будет воевать с германским Вермахтом". В поздний час Сталин поднял тост и, в частности, сказал: "Я пью именно в такое время, когда мы ведем военную политику". Хотя показания отличаются друг от друга в деталях, общим для них является одно: они уже не оставляют сомнений в подлинном смысле высказываний Сталина.
Узловые пункты сталинского выступления 5 мая 1941 г. находят подтверждение и в беседах, которые советник посольства Густав Хильгер вел 18 января 1943 г. с командующим 3-й гвардейской армией генерал-майором Крупенниковым, а 22 июля 1943 г. – с начальником артиллерии 30-й армии генерал-лейтенантом Мазановым. Крупенников, который, как и Мазанов, сам не участвовал в мероприятии в Кремле, правда, считал, "что Сталин слишком осторожен, чтобы так открыто выдавать свои планы", но определенно заявил, "что Сталин годами систематически готовился к войне с Германией и развязал бы ее под подходящим предлогом не позднее весны 1942 г… Конечной целью Сталина является достижение мирового господства с помощью старых большевистских лозунгов об освобождении трудящихся". Напротив, Мазанов, как пишет Хильгер, проявил себя "в точности информированным о речи Сталина на банкете в Кремле 5.5.1941 г. Хотя сам он на мероприятии не присутствовал, он процитировал высказывание Сталина о необходимости подготовки к наступательной войне почти дословно и затем выразил собственное убеждение, что Сталин развязал бы войну с Германией осенью 1941 г."
Итак, немцы были проинформированы довольно быстро. И уже 18 октября 1942 г. начальник отдела иностранных армий Востока в Генеральном штабе сухопутных войск, полковник Генерального штаба Гелен направил представителю министерства иностранных дел при Главном командовании сухопутных войск, ротмистру запаса фон Этцдорфу письмо, к которому приложил написанные независимо друг от друга сообщения трех военнопленных советских офицеров, которые "единодушно" утверждали, что Сталин 5 мая 1941 г. на банкете в Кремле "угрожал Германии войной". Гелен подытожил содержание этих сообщений следующим образом: "1). Призыв быть готовыми к войне с Германией. 2). Высказывания о подготовке Красной Армии к войне. 3). Эпоха мирной политики Советского Союза позади. Теперь необходимо расширение Советского Союза на запад силой оружия. Да здравствует активная наступательная политика Советского государства! 4). Начало войны предстоит в не столь отдаленном времени. 5). Высказывания о больших перспективах на победу Советского Союза в войне против Германии". Гелен добавил: "Одно из трех сообщений содержит примечательное высказывание, что существующий мирный договор с Германией "является лишь маскировкой и завесой, за которой можно работать открыто"". В другом источнике полковник Генерального штаба Гелен сослался на высказывания плененных советских офицеров, согласно которым Сталин в мае 1941 г. ковал планы против Германии и говорил перед кругом офицеров, что теперь или никогда есть возможность ликвидировать капитализм, а главным противником в этой борьбе будет Германия.
Однако тревожное содержание сталинского выступления давно стало известно и широкой публике – за счет публикаций советника посольства Хильгера и британского корреспондента в Москве Александра Верта в послевоенные годы. И нет никакого повода сомневаться в сообщениях этих авторов, поскольку речь идет о двух совершенно разных, не связанных друг с другом личностях, которые, исходя из различных соображений, все же в существенной мере пришли к согласию. Хильгер, как он писал, опросил трех попавших в плен высокопоставленных советских офицеров, участников мероприятия в Кремле, сообщения которых совпали почти дословно, хотя они не имели возможности договориться друг с другом. Согласно им, Сталин резко отрицательно отреагировал на тост начальника военной академии имени Фрунзе, генерал-лейтенанта Хозина за мирную политику и заявил, что теперь пора кончать с этим оборонительным лозунгом, поскольку он устарел и с ним нельзя больше добыть ни пяди земли. Мол, Красная Армия должна привыкнуть к мысли, что эпоха мирной политики завершилась и настала эпоха насильственного расширения социалистического фронта. Кто не признаёт необходимости наступательных действий, тот обыватель или дурак. Согласно информации, поступившей к Верту после начала войны, Сталин заявил, что необходимо оттянуть войну с Германией до осени, поскольку для немецкого нападения тогда будет слишком поздно. Но, дескать, война с Германией "почти неизбежно" произойдет в 1942 г., причем в гораздо более благоприятных условиях. В зависимости от международной обстановки Красная Армия будет "либо ожидать немецкого нападения, либо должна захватить инициативу". Верт недвусмысленно подчеркивал, что вся его информация совпадала "в основных чертах, прежде всего в одном из важнейших пунктов" – в "убежденности Сталина, что война почти неизбежно разразится в 1942 г., причем русские должны по возможности захватить инициативу". Как будет показано, Сталин, очевидно, перенес сроки начала войны с 1942 г. на 1941 г.
Наконец, и биограф Сталина, генерал-полковник, профессор Волкогонов передал точными словами выступление Сталина, увенчавшееся "угрозами войны против Германии", тем самым уличив Безыменского во лжи и со своей стороны. Согласно Волкогонову, Сталин был "на редкость откровенен и говорил многое из того, что составляло государственную тайну". Однако его язык развязала не столько искренность, сколько спиртное, согласно русской пословице: "Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке". Ведь, как сообщают свидетели, "в поздний час" он уже был сильно выпивший. Волкогонов обобщил выступление 5 мая 1941 г. следующим образом: ""Вождь" дал ясно понять: война в будущем неизбежна. Нужно быть готовыми к "безусловному разгрому германского фашизма"". "Война будет вестись на территории противника, и победа должна быть достигнута малой кровью." Однако выступление 5 мая 1941 г., в котором Сталин вскрыл свои агрессивные намерения, означало лишь продолжение речи "товарища Сталина" от 13 января 1941 г. перед высокими войсковыми командирами и еще одной речи от 8 января 1941 г. перед высокими офицерами ВВС; обе были произнесены в ЦК и уже выдавали совершенно аналогичные мысли. Из захваченного дневника погибшего под Лохвицей майора НКВД (соответствует званию генерал-майора) Мурата из штаба 21-й армии можно почерпнуть некоторые их узловые положения. Согласно записям, Сталин говорил о "культурном противнике" (то есть, в соответствии с тогдашней терминологией руководства Красной Армии, о Германии) и о "наступательных операциях", которые могут начаться, если иметь двукратное превосходство. "Двойное превосходство есть закон, более сильное еще лучше, – говорил Сталин 13 января 1941 г. – Игра приближается к военным действиям." "Если 5000 самолетов всё разрушат, то можно попытаться пойти через Карпаты." Весной 1941 г. в центре советских планов не раз оказывались Балканы. И то, как приблизительно задумывались эти действия, вскоре раскрыл советский полпред в Белграде. "СССР отреагирует лишь в подходящий момент, – говорилось в его докладе весной 1941 г. – Воюющие державы все больше распыляют свои силы. Поэтому СССР выступит против Германии неожиданно. При этом СССР пересечет Карпаты, что послужит сигналом к революции в Венгрии. Из Венгрии советские войска вторгнутся в Югославию, пробьются к Адриатическому морю и отрежут Балканы и Ближний Восток от Германии."
Сталин и советское руководство во все большей мере получали донесения о "нежелании немецкого народа вести войну", о "дезертирстве в немецкой армии", о "пораженческих настроениях в Вермахте". "Если Германия бросится в войну с СССР, – говорили, якобы, немецкие солдаты, – то она будет разбита." И еще: "Мы не хотим воевать, мы хотим домой". С "нарастанием пролетарских течений в Германии", казалось, вызревает тот "революционный кризис", о котором, как передает атмосферу в Москве сталинский биограф Волкогонов, "писала печать, вещало радио, утверждали теоретики". Генерал-полковник Волкогонов ссылается на распространенную тогда в Москве книгу "Первый удар" Шпанова, отражавшую царившее в целом в Советском Союзе мнение, что "после сокрушительного удара Красной Армии в фашистской Германии на второй день вспыхнет восстание против нацистского режима". Для советской теории показательно, что такой "сокрушительный удар" не предполагал, например, немецкого нападения, а мог быть нанесен в любое время по собственному усмотрению. Академик Варга, особый любимец Сталина, заявил в своем выступлении в Военно-политической академии имени В.И. Ленина 17 апреля 1941 г., что как только в результате войны возникнет "революционный кризис", а "буржуазная власть" будет ослаблена и "пролетариат захватит власть в свои руки", "то Советский Союз должен будет пойти и пойдет на помощь пролетарской революции в других странах". "Советский народ не забывает о своем интернациональном долге перед мировым пролетариатом и всеми трудящимися капиталистических стран", – провозгласила "Советская Украина" уже 21 января 1941 г. Стремление раздуть "пожар мировой революции" сочеталось здесь, как мы еще убедимся в другом месте, с советской жаждой завоеваний, прикрытой пропагандистским одеянием революционно-освободительной войны.
На этом фоне следует оценивать и выступление товарища Сталина на выпуске слушателей академий Красной Армии в Кремле 5 мая 1941 г., как оно передано в упомянутой "Краткой записи". Подлинная цель рассуждений Сталина состояла в том, чтобы донести до выпускников и командного состава армии убежденность, что германский Вермахт не является непобедимым и может быть теперь разгромлен Красной Армией. Ведь та настолько изменилась за последние 3-4 года в отношении боевой техники танков, артиллерии и авиации, что вы, товарищи, "теперь вернетесь в ее ряды и не узнаете армии".
Решающим был не тот выделенный Безыменским пассаж сталинской речи (хотя и важный сам по себе), что "теперь наша армия насчитывает 300 дивизий", а то, что Сталин затем доверительно добавил и о чем умалчивает Безыменский, а именно, что "из общего количества дивизий 1/3 – механизированные дивизии" и "из 100 дивизий 2/3 танковые дивизии и 1/3 мотострелковые дивизии", которые по вооружению и оснащенности также уже соответствовали немецким танковым дивизиям. Тем самым многократное превосходство, которого требовал Сталин 13 января 1941 г., однозначно имелось в наличии в танковом секторе, имевшем решающее значение для наступательных операций. Красная Армия обладала громадной боевой мощью бронированных ударных сил, которая позволяла ей вести обширные наступательные операции. То, что позднее выявились изъяны, например, в отношении командования механизированных корпусов, не имело значения для решений, принятых до 22 июня 1941 г.
Аналогичным образом обстояло дело в области авиации. "Мы имеем, – говорил Сталин, – в достаточном количестве и производим в массовом порядке самолеты, достигающие скорости 600-650 километров в час. Это первоклассные самолеты. В случае войны эти самолеты будут задействованы в первую очередь." Напротив, как сообщал Сталин, немецкая армия "не имеет ни в отношении танков, ни в отношении артиллерии, ни в отношении самолетов ничего особенного". "Германская армия утратила вкус к дальнейшему улучшению военной техники", "кроме того, в германской армии возникли хвастливость, самоуспокоенность, зазнайство. Военная теория не прогрессирует, военная техника отстает не только от нашей, но Германию начинает обгонять в отношении авиации даже Америка".
Безыменский утаивает важнейший фрагмент мероприятия в Кремле, который передан в "Краткой записи" и представляет собой необычайное событие. Когда один генерал-майор танковых войск в поздний час провозгласил на банкете тост за мирную сталинскую внешнюю политику, произошло нечто неожиданное. Сталин поднялся в третий раз, чтобы выговорить генералу за его благожелательные слова, – доказательство того, что тот затронул решающий вопрос. Сталин сказал:
"Разрешите внести поправку.
Мирная политика обеспечивала мир нашей стране. Мирная политика – дело хорошее. Мы до поры, до времени проводили линию на оборону – до тех пор, пока не перевооружили нашу армию, не снабдили армию современными средствами борьбы.
А теперь, когда мы нашу армию реконструировали, насытили техникой для современного боя, когда мы стали сильны – теперь надо перейти от обороны к наступлению.
Проводя оборону нашей страны, мы обязаны действовать наступательным образом. От обороны перейти к военной политике наступательных действий. Нам необходимо перестроить наше воспитание, нашу пропаганду, агитацию, нашу печать в наступательном духе. Красная Армия есть современная армия, а современная армия – армия наступательная".
Итак, военные угрозы Сталина в отношении Германии 5 мая 1941 г., о которых сообщали вышеупомянутые офицеры всех рангов, находят в "Краткой записи" недвусмысленное отражение, как, впрочем, и воля Сталина к ведению наступательной войны. Это подтверждается писателем В.В. Вишневским, который, как сообщил в 1995 г. Валерий Данилов, 13 мая 1941 г. "с солдатской прямотой" записал в своем дневнике следующие слова о сталинском выступлении 5 мая 1941 г.: "Речь имеет громадное значение. Мы начинаем идеологическое и фактическое наступление… А я ясно вспоминаю прогноз о том, что мы начнем борьбу с Германией – мы поведем грандиозную борьбу против фашизма, против опасного воинственного соседа – во имя революционизации Европы, а также Азии. Грядет наш поход на запад, грядет возможность, о которой мы давно мечтали". Поскольку западногерманская историография новейшей истории всегда утверждала, что нигде не просматривается политическая воля Сталина к нападению, то укажем на то, что имеются и другие доказательства. Александр Некрич, изучавший в последние годы в Москве личные документы ближайших доверенных лиц Сталина – Калинина, Жданова, Щербакова, Берии и других, обращает наше внимание на эти доказательства. Согласно ему, в Политбюро никогда не было ни малейшего сомнения в том, что Советский Союз в подходящий момент начнет наступательную войну против Германии. Политическую цель Советского Союза усматривали в этих кругах в сужении "капиталистического мира" и в расширении "зоны социализма", которая отождествлялась с СССР. В этой связи процитируем Жданова, члена Политбюро и председателя комитета по внешней политике Верховного Совета СССР. В ноябре 1940 г., когда Молотов донес свою "Соммацию" до Берлина, Жданов в секретной речи в Ленинграде перед избранной аудиторией, ссылаясь на Сталина, заявил цинично и с грубой откровенностью, что дело за тем, чтобы "расширить позиции социализма, как только для этого представится возможность". Он, в частности, сказал: "Последний год мы следовали этой практике и, как вы знаете, результатом было расширение социалистической территории Советского Союза… Всем вам понятно, по каким линиям должны продолжать развиваться дела в дальнейшем (Смех)… Наш нейтралитет необычен: мы не воюем и приобретаем некоторые территории (Смех в зале). Необходима сила, чтобы поддерживать этот нейтралитет… Мы должны быть достаточно сильны, чтобы защищать позиции социализма как дипломатическим, так и военным путем". Захватнические планы нашли почти неприкрытое выражение, когда Жданов призвал своих высокопоставленных слушателей "не терять ни дня, ни часа для усовершенствования боевой техники, военной организации и при этом учитывать опыт современного наступления всеми методами и средствами атаки". "Жданов говорил исключительно о наступательных действиях, – отмечает Александр Некрич, – и ни словом об оборонительной стратегии."
20 мая 1941 г., через 15 дней после воинственного сталинского выступления перед выпускниками военных академий Красной Армии, в котором в понятной для всех форме он охарактеризовал Германию как врага, через 5 дней после того, как Сталин одобрил план Генерального штаба Красной Армии по ведению наступательной войны с Рейхом, о чем еще будет идти речь, Калинин, председатель Президиума Верховного Совета СССР и тем самым глава Советского государства, один из самых преданных сообщников Сталина, подписавший и приказ о расстреле 14700 польских офицеров и 11000 видных польских гражданских лиц, произнес секретную речь перед партийными и комсомольскими функционерами аппарата Верховного Совета. В этой компрометирующей речи Калинин раскрыл некоторые основные идеи политики и стратегии Советского Союза.