Впоследствии недоброжелателями Южной армии распускались слухи, будто руководители ее брали с поступающих какие-то подписки, отдающие их в кабалу немцам, могущие заставить их идти против Добровольческой армии, в случае выступления ее против немцев и т. п. Должен здесь заявить самым категорическим образом, что не только с поступающих в ее ряды никаких подписок нами не бралось, но и сам союз "Наша Родина" никаких письменных обязательств немцам не давал, они ни разу таковой не требовали и ограничились лишь нашим словесным обещанием, что оружие, выдаваемое ими нам, ни в коем случае не будет обращено против них, то есть в том теоретически возможном, но практически маловероятном случае, если бы возникло вооруженное столкновение между Добровольческой армией и ими, Южная армия обязывалась оставаться нейтральной и ограничиться действиями против большевиков; или, в случае нежелания или невозможности оставаться нейтральной, расформироваться и сдать полученное от немцев оружие обратно, причем, однако, личному составу не препятствовалось бы вступить в ряды добровольцев. Такая оговорка была понятна, если принять во внимание, что Добровольческая армия, ее вожди и вербовщики не стеснялись говорить, что они "выгонят немцев из пределов России".
Конечно, при тогдашней численности Добровольческой армии и политической тогдашней обстановке такие угрозы были просто смешны, и мы не предвидели никакого вероятия вооруженного конфликта между нею и германской армией. Но предусмотреть такой случай было все-таки необходимо, и каждый чин Южной армии должен был знать, на что он идет и на что не должен идти. При дилемме: идти против своих братьев-добровольцев за немцев или наоборот - лично каждому предоставлялось решать этот вопрос по влечению совести, и решение это не могло быть сомнительным. Но организованные на немецкие средства и получившие от них оружие части, конечно, не должны были выступать против них, как таковые. Следует признать, таким образом, что германские военные круги показали себя в данном случае весьма честными и благородными.
Чтобы покончить с взаимоотношениями нашими с Добровольческой армией, должен, забегая вперед, присовокупить, что, когда наши формирования начались, я счел долгом написать генералу Деникину письмо, в котором излагал цель формирования Южной армии и выражал надежду на совместные, в будущем, военные действия с находящимися под его начальством вооруженными силами против врагов России - большевиков. Этим письмом я надеялся выяснить генералу Деникину наши цели и рассеять у него всякие сомнения на наш счет. Ответ я получил вежливый, но весьма сухой, который сводился к тому, что мы - добровольцы, совершенно-де самостоятельны, ни в чьей помощи не нуждаемся, а что о совместных действиях можно будет говорить тогда только, когда Южная армия освободится от иноземной зависимости и обязательств. Письмо это, к сожалению, осталось вместе с другими моими бумагами в Киеве, и я не могу привести подлинного его текста, но содержание его врезалось - и очень неприятно - в памяти у меня твердо.
Вожди добровольцев не понимали или не хотели понять того, что так ясно выражал граф Келлер, впоследствии столь гнусно убитый петлюровцами в Киеве, в письме к генералу Алексееву от 20 июля/2 августа 1918 года, в собственноручно снятой им самим копии, лежащем предо мною.
"Единственной надеждой, - пишет граф Келлер, - являлась до сих пор для нас Добровольческая армия, но в последнее время и к ней относятся подозрительно, и подозрение, вкравшееся уже давно, растет с каждым днем... Верят Вам кадеты и, может быть, и то отчасти, группа Шульгина, но большинство монархических партий, которые в последнее время все разрастаются, в Вас не уверены, что вызывается тем, что никто от Вас не слышал столь желанного, ясного и определенного объявления, куда и к какой цели Вы идете сами и куда ведете Добровольческую армию. Немцы это, очевидно, поняли, и я сильно опасаюсь, что они этим воспользуются в свою пользу, то есть для разъединения офицерства...
Боюсь я также, что для того, чтобы отвлечь от Вас офицеров, из которых лучший элемент монархисты, немцы не остановятся перед тем, чтобы здесь в Малороссии или Крыму формировать армию с чисто монархическим, определенным лозунгом. Если немцы объявят, что цель формирования - возведение законного Государя на престол и объединение России под Его державою, и дадут твердые гарантии, то д л я такой цели, как бы противно ни было идти с ними рука об руку, пойдет почти все лучшее офицерство кадрового состава.
В Ваших руках, Михаил Васильевич, средство предупредить еще немцев (чистым намерениям коих я не верю), но для этого Вы должны честно и открыто, не мешкая, объявить - кто Вы, куда и к какой цели Вы стремитесь и ведете Добровольческую армию.
Объединение России великое дело, но такой лозунг слишком неопределенный и каждый даже Ваш доброволец чувствует в нем что-то недосказанное, так как каждый человек понимает, что собрать и объединить рассыпавшихся можно только к одному определенному месту или лицу. Вы же об этом лице, который может быть только прирожденный, законный Государь, умалчиваете. Объявите, что Вы идете за законного Государя, если его действительно уже нет на свете, то за законного же наследника Его, и за Вами пойдет без колебаний все лучшее, что осталось в России, и весь народ, истосковавшийся по твердой власти..."
То, что так ясно и определенно высказывал в своем письме рыцарски честный и прямой граф Келлер, живший в то время в Харькове, еще ярче ощущали мы, в Киеве, и это-то привело нас к мысли о создании Южной армии, как я говорил выше. Генерал Алексеев не внял словам графа Келлера. Добровольческая армия осталась при своих туманных лозунгах, но продолжала дуться и сердиться на то, что лучшее офицерство вступало в ряды Южной, Астраханской, а позднее и Саратовской армий. Она винила нас, и винит даже, вероятно, еще нас и теперь в том, что мы ослабляли, под влиянием немцев, ее ряды: она признавала себя единственной носительницей Русской национальной идеи, была уверена, на словах по крайней мере, в своей победе, а нас считала чуть ли не изменниками русскому делу.
Если граф Келлер был прав, говоря в другой части своего вышеприведенного письма, что "...не подлежит сомнению, что формированием при немецкой поддержке и на немецкие деньги и Астраханского монархического отряда немцы преследуют ту же цель (разъединения офицерства)", то, как мы видели выше, зарождение Южной армии произошло совершенно независимо от их воли и намерения. И по крайней мере, я и Акацатов узнали о начале формирования Астраханской армии лишь несколько дней по открытии нашего вербовочного бюро.
Эта "Астраханская армия" формировалась якобы под командой атамана Астраханского казачьего войска князя Тундутова, русскими подозрительными агентами, состоявшими на немецком содержании.
Никакой общественной организации за ними в то время не стояло. Кроме того, эти германские агенты повели дело столь неумело, будучи сами личностями более чем двусмысленного характера, кутили и прибегали к таким приемам, что самим немцам вскоре пришлось этих своих агентов уволить и спрятать, а Астраханская армия впоследствии перешла в ведение крайних правых монархических групп.
Допускаю, что создание Южной армии было немцам на руку, допускаю, что она отвлекала от Добровольческой армии часть офицерства, которая в конце концов пошла бы туда, чтобы не бездействовать и... питаться, но большинство офицеров Южной армии все равно туда бы не пошло, по причинам вышеизложенным. Но виною тому была отнюдь не сама Южная армия. Наконец, горделиво звучавшее слово генерала Деникина о независимости Добровольческой Армии было на деле также понятием очень относительным. Снаряды и патроны они получали, правда, от атамана Краснова; правда, эти снаряды и патроны были русские, из запасов, накопленных еще императорским правительством на Украине; правда, в Батайске немцами была учреждена официальная застава, долженствовавшая не пропускать этих снарядов на Кубань, дабы избежать нареканий со стороны большевиков в поддержке их противников. Но столько же правда, что без разрешения немцев и гетмана Краснов не мог бы ни получать этих русских снарядов, ни пересылать их столь нуждавшейся в них Добровольческой армии. Немцы сказали Краснову: "Мы ставим заставу в Батайске, но мы будем закрывать глаза, если вы будете возить снаряды и патроны добровольцам другим путем, из числа уделяемых вам запасов". И каждый день грузовики, в обход Батайска, возили по грунтовым дорогам на Кубань снаряды и патроны, которые доставляли добровольцам Дон и Украина - ими не признаваемые - с ведома ненавистных им немцев. Вожди добровольцев это знали. И казалось бы, не следовало бы им кичиться своей "независимостью", по крайней мере в тайных деловых сношениях со своими соотечественниками, если даже, по политическим соображениям и в целях пропаганды, такое официально непримиримое отношение к остальным русским людям, может быть, и могло иметь смысл.
И глубоко не прав был граф Келлер, когда в своем письме к Алексееву писал, что... здесь (на Украине) часть интеллигенции держится союзнической ориентации, другая, большая часть - приверженцы немецкой ориентации, но те и другие забыли о своей русской ориентации. По отношению к нашей мягкотелой интеллигенции это было, пожалуй, верно; но организаторы и члены союза "Наша Родина" и чины Южной армии именно держались чисто русской ориентации, то есть думали прежде всего о спасении России и столь же охотно, и даже еще охотнее, воспользовались бы помощью союзников, если бы в то время союзники были в состоянии им помочь. Но в то время они не могли этого сделать, даже для Добровольческой армии, а потому, казалось бы, если бы вожди добровольцев имели действительно только "русскую ориентацию", то им следовало бы открыто пользоваться теми ближайшими средствами и источниками спасения России, которые были более доступны и находились, волею судьбы, в руках немцев.
Мы преклонялись перед духовною мощью Корнилова и его сподвижников, мы умилялись над геройством "Ледяного похода", мы восторгались успехами Добровольческой армии, радовались их победам и всемерно им содействовали, - а там отвергали протянутую руку и клеймили нас кличкой едва ли не изменников и предателей России. И конечно, такое слепое и непримиримое отношение Добровольческой армии к остальным русским людям больше удерживало приток к ней офицеров и добровольцев - истинных, а не партийных патриотов, чем создание Южной армии.
* * *
Но, конечно, немцы постарались иметь свой глаз и в нашей армии. Придя как-то в один из первых дней существования нашего "штаба", помещавшегося тогда в двух комнатах гостиницы, я увидал там некоего подполковника Бермондта, коего мне представили, как и остальных чинов штаба, полковники Чеснаков и Вилямовский. Статный, с отчетливой военной выправкой, темноглазый и темноволосый, с черными длинными усами и открытым взглядом, Бермондт производил приятное впечатление. Он был несколько раз ранен германскими пулями на войне, два раза сильно контужен, что отразилось на его нервной системе, и возбуждение его поэтому доходило иногда до границ невменяемости.
Через несколько дней кто-то из знакомых офицеров говорит мне: "А ведь у вас служит немецкий агент, да к тому же и самозванец". - "Кто такой?" - "Бермондт. Он вовсе не подполковник, а корнет и состоит у немцев на службе".
Говорю об этом нашим двум полковникам. Они отвечают: "Мы знаем, что у него действительно хорошие отношения и связи с немцами. Но он безусловно русский человек и монархист; отлично умеет разбираться в политических убеждениях офицеров, говорить с ними, разъяснять им положение и привлекать их в наши ряды; к тому же ненавидит всей душой большевиков, что доказал уже своими действиями, и прекрасно умеет разоблачать их агентов"...
Призываем Бермондта, спрашиваю: "С какого времени вы имеете чин подполковника?" Отвечает: "Я корнет Его Величества". - "То есть как так?" - говорю я. "Да. Я при Государе Императоре был только корнетом. Был представлен к производству в такой-то (не помню уже, в какой именно) чин, а при Керенском к производству в подполковники; знаю, что производство состоялось, но официальной бумаги, вследствие захвата власти большевиками, не получил". Ответ, прямой и честный, меня обезоруживает, хотя, может быть, это все и выдумки. (Я и до сих пор не знаю, правда ли это?) Рассуждаем так: от немцев нам скрывать нечего; выгонять этого человека, в своем роде нам полезного, и из-за этого поссориться, может быть, с немцами нам нет никакого основанная. А глаз за ним иметь будем.
Должен здесь присовокупить, что, если у Бермондта и были недостатки: он любил сорить деньгами, впрочем, не в свою пользу, а для пропаганды и для кутежей с молодыми офицерами, любил с ними выпить и таким путем узнавать сущность их взглядов, то, с одной стороны, в недобросовестном пользовании деньгами в свою пользу мы его упрекнуть не могли, а равным образом в тайных нам вредных сношениях с немцами уличить его не пришлось (да и не было в том надобности, ибо мы действовали совершенно относительно них открыто), и я до сих пор не знаю, был ли он действительно их агентом или нет.
Но каково же было мое удивление, когда, больше года спустя, будучи в Италии или Швейцарии, я узнал из газет, что во главе русско-немецкой армии, организованной фон дер Гольцем, стоит "генерал князь Авалов-Бермондт"!! Пишу друзьям в Берлине, тот ли это самый Бермондт, который был у нас в Южной армии. Оказывается - тот самый. И я, помнится, подумал: "Плохи же дела, если немцам пришлось во главе столь серьезного предприятия поставить такого мелкого человека. Неужели они не могли найти настоящего русского генерала с именем, а должны были прибегнуть к помощи авантюриста, самодельного генерала и бывшего своего, вероятно, мелкого агента?" Впрочем, патриотизм Бермондта мне не внушает сомнения и, при надлежащей опеке, он, несомненно мог быть прекрасным орудием. На первые же роли он, как и показал опыт, непригоден.
В штабе Южной армии его органически не переносил мой старый товарищ по полку и друг полковник A.B. Молоствов. Молоствов, давно бывший в отставке при объявлении войны, попал потом в ополчение и перед революцией командовал ополченской дивизией в Одессе. Человек совершенно не боевой, он был честнейшим и порядочнейшим человеком, добросовестным офицером, отличным администратором и сумел организовать свою дивизию прекрасно, подобрав отличный состав офицеров, в большинстве гвардейских, своих старых знакомых и товарищей, и поддерживать среди них старую дисциплину и бодрый дух. При всем том это был человек весьма скромный.
Выйдя при Керенском в отставку, он приехал в Киев, и мне удалось уговорить его поступить в штаб Южной армии на должность заведующего хозяйственной частью штаба, на что он согласился, мне кажется, не столько чтобы иметь заработок, средств у него не было никаких, сколько из патриотизма, с одной стороны, и, главное, из дружбы ко мне лично и желания мне помочь.
Действительно, получать деньги от вчерашних врагов мне было крайне тяжело само по себе; денег этих было очень мало, надобно было обращаться с ними очень экономно и, главное, следить за тем, чтобы они не пропадали, не расхищались, не шли в карманы частных лиц непроизводительно, словом - не растрачивались зря. Имея на этом деле Аркадия Молоствова, я мог спать спокойно и знать, что никаких злоупотреблений не будет. Так оно и вышло на деле, и я сохранил самую благодарную память Молоствову, этому честному русскому человеку и патриоту, за понесенный им чрезвычайно нелегкий и ответственный труд. Он умер в Киеве, от какой-то болезни, в начале 1919 года, как я позже узнал. Мир праху твоему, добрый друг и честный русский патриот!
Выше я назвал Бермондта авантюристом. Но я должен сказать, что, задумываясь подчас над начатым делом, я тогда сам сознавал, что все дело Южной армии пока что - авантюра. Обещанной немцами суммы было достаточно разве что на содержание штаба, перевозку чинов армии в Богучарский уезд, содержание вербовочных наших бюро в других городах и небольшой воинской части в течение двух-трех месяцев. У нас не было ни популярного начальника, намеченный нами тогда в командующего армией генерал Арсеньев был в Петрограде под арестом у большевиков, и нам так и не удалось его оттуда добыть, не было и начальника штаба. Все это я сознавал, меня угнетало все это, и все-таки я сознательно пошел на эту авантюру, считая, что это лишь пробный камень для определения истинных намерений и желаний немцев. Я полагал, и не без основания, что если дело пойдет успешно, то они дадут и нужные средства, и вооружение, и обмундирование, и снаряжение из русско-украинских складов.