В январе наши занятия закончились, и мы стали ожидать отправки на юг России Так как день отправки бил неизвестен, в последние дни января я взял недельный отпуск для осмотра Лондона. Но обстоятельства сложились иначе. Вечером на третий день отпуска, возвратившись в гостиницу, я нашел телеграмму с приказанием немедленно возпратиться в школу, так как наша отправка назначена через четыре дня.
Пришлось спешно возвращаться в Нью-Маркет, чтобы спокойно собраться в дорогу. В день отъезда выяснилось что около пятнадцати офицеров исчезли из школы. Обстановка на юге России складывалась настолько плохо что англичане считали дело белых окончательно проигранным. Школьные курсовые офицеры находили пашу отправку бессмысленной и открыто предлагали свою помощь желающим остаться в Англии.
В день отъезда на вокзал Нью-Маркета собралось много горожан. Проводы и прощание были очень трогательные, и у многих англичанок показались слезы на глазах, когда перед самым отходом поезда в открытые окна вагонов полились звуки песни "Плачьте, красавицы в горных аулах, правьте поминки о нас", смысл которой они знали от своих бальных кавалеров.
Поезд доставил нас в Тильбери морской порт, расположенный, насколько помнится, в 20 милях от устья Темзы, где мы погрузились на военный транспорт "Фельдмаршал", приспособленный для перевозки войск на далекие расстояния. Этот транспорт шел в Константинополь с военным грузом и небольшим числом офицеров и их семейств, возвращавшихся из отпусков в английский оккупационный корпус в Турции.
Нам было отведено большое помещение на корме иллюминаторы которого находились невысоко над поверхностью моря. Спать пришлось на морских койках, подвешиваемых каждый вечер на крюки, вделанные в потолок. Ресторан в котором мы питались, был этажом выше.
Под вечер корабль покинул порт и пошел внич по Темзе Спускяясь по реке в Северное море мы довольно долго любовались массой огней рассеянных по обоим берегам Как и молено было ожидать в этот сетон транспорт выйдя из Ла-Манша в Атлантический океан, попал в сильную бурю В течение более чем трех суток корабль немилосердно трепало Англичане не выходили из своих кают. В кают компании и на палубе появлялось всего два три человека. Мы меньше страдали от морской болезни, так как у нас заболело всего три человека.
При приближении к Гибралтару буря прекратилась и мы могли полюбоваться далекими, покрытыми снегом вершинами Атласа, сверкающими под лучами солнца Гибралтар прошли ночью так что видели только огни на обеих сторонах пролива. Пройдя Гибралтар "Фельдмаршал" направился на Мальту где и вошел в порт Ла-Валлетты ее главного города. Этот порт находится в глубине бухты с высокими обрывистыми берегами совершенном подобии фиорда. Несмотря на начало февраля, было настолько тепло, что мальчишки купались в море. В Ла-Валлетте мы простояли два-три часа пока не сошли приехавшие пассажиры и не выгрузили их вещи. Когда выгрузка закончилась "Фельдмаршал" вышел в море и направился прямо на Константинополь. В Эгейском море на нас налетела буря. Волна была такая что заливала всю палубу а брызги летели до середины мачт. Транспорт до полутора суток кружился перед входом в Дарданеллы, так как капитан, опасаясь мин не рисковал при большой волне войти в пролив.
В Константинополе нас перевели на пароход Лиги Наций "Барон Бек", шедший в Севастополь и Новороссийск, и на следующее утро мы пришли в Севастополь.
Вскорости на пароход прибыл офицер комендантского управления, который передал приказ коменданта все прибывшие, кроме уроженцев Кавказа, должны высадиться в Севастополе. Офицеры приехавшие из Англии должны немедленно отправиться в распоряжение командира 3-го армейского корпуса генерала Слащева.
Поэтому всех нас перевезли непосредственно на железнодорожную станцию Севастополь, и мы должны были отправиться с первым же поездом в Джанкой, где стоял штаб 3-го армейского корпуса Добровольческой армии. Так закончилось наше более чем годовое путешествие из Киева в Севастополь через Германию и Англию.
Р. Гуль
КИЕВСКАЯ ЭПОПЕЯ
(ноябрь-декабрь 1918 года)
Был октябрь 1918 года... Наш поезд переехал границу Всевеликого войска донского и тихо потащился полями Украины. Мелькают в окнах вагона белые хаты с облетевшими садами, убранные поля с торчащим рыжим жнивьем, над которым носятся стаи птиц... Едем медленно, останавливаясь подолгу на станциях и полустанках. На каждом вокзале - немецкий караул. Словно замерли на часах подтянутые, чистенькие немцы. А невдалеке от них можно увидеть кучки серых, рваных людей, злобно смотрящих на незваных иноземцев...
На каком-то разъезде поезд стоит целый час - у следующей станции произошло крушение...
- Пассажирский разбился... Рельсы разобрали... - рассказывает железнодорожник.
- Да кто же это? - волнуется дама из второго класса.
- Кто? Разве мало здесь... - тянет железнодорожник. - Целые отряды теперь ходят, с оружием... Хлеб убрали и пошли...
- Так их половить всех! - горячится дама.
- Немцев послали туда... Да разве всех переловишь, - флегматично отвечает железнодорожник.
Поезд рванулся, запищали вагоны. Тихо тронулись... Через несколько верст замедляем ход и еле-еле продвигаемся. Рядом с линией лежит, как мертвый титан, разбитый пассажирский поезд, кругом расставлены пулеметы, ходят немецкие солдаты...
- Что, никого не поймали? - спрашивает будочника пассажир из окна.
- Никого... Была перестрелка... Никого... - отвечает равнодушно будочник.
Поезд ускоряет, пошел полным ходом.
Люди в вагонах мало разговаривают. Как будто все чем-то недовольны, чего-то ждут... Держу в руках газету - читаю о восстании крестьян и войне их с немцами.
Уже полдень. Мы подъезжаем к Киеву... Зашумел поезд по железнодорожному мосту - и перед нами, за синим, серебрящимся Днепром, на покатых горах, с золотыми куполами, красными, горящими на закате крестами, столица Украины.
* * *
Я несколько дней живу в Киеве. Хожу по улицам - наблюдаю жизнь. И тяжело, и неприятно становится от этих наблюдений... Киев - переполнен. Особенно много беженцев из Совдепии. Шумящие улицы пестрят шикарными туалетами дам... Элегантные мужчины, военные мундиры... Битком набитые кафе... Переполненные театры, музыка, гул, шум... Проститутки, спекулянты... Но в этом чаду ощущается какая-то торопливость, предчувствие неминуемого конца. Как будто веселящиеся люди чувствуют за собой погоню и спешат провести "хоть чао... На фоне кутящей, пьющей, обдуряющейся толпы мелькают серые мундиры чопорных немецких офицеров и каменных солдат - это те, кому обязана толпа своим весельем.
Уверенность в близкой опасности разделяется всеми... Ее реально видят, понимают и сегодняшние правители Украины, но у них нет "своей" силы, на которую можно было бы опереться. А чужая, немецкая, после революции с каждым днем становится ненадежнее.
И вот в поисках "силы" гетман издал приказ о мобилизации офицеров.
Я иду к воинскому начальнику... Двор и улицы около здания запружены бывшими офицерами. В военных шинелях, без погон, без кокард. Усталые лица. Большинство молчат.
Только некоторые что-то горячо рассказывают. Их обступили кучками... "Да вы бы расспросили хорошенько", - возражает кто-то рассказчику... "Расспросили - он не желает по-русски говорить... Расспросите его..." - "Господа, а не читали в сегодняшней газете - можно в русские дружины поступать, по охране города", - говорит кто-то из кучи, показывая газету...
Верно: дружина генерала Кирпичева - по охране города... Совсем хорошо. Избавляешься от службы в войсках гетмана, и охрана города действительно имеет смысл и необходима.
Иду на Прорезную улицу - в штаб дружины... Небольшие комнаты полны пришедшими офицерами. Здесь волнение, шум... Все хотят узнать об условиях службы, освобождает ли она от украинских войск и т. п. Красивый, худой брюнет - полковник Рот - предупредительно вежливо отвечает на расспросы... "Господа, служба только по охране города... Жалованье 500 карбованцев в месяц... Будет общежитие... Довольства... Суточные... Поступление в дружину освобождает от общей мобилизации... Но при поступлении вы должны представить рекомендации двух лиц - общественных деятелей или военных"... Офицеры довольны. Ведь все из них уже поголодали, узнали безработицу. А тут хорошие условия и "охрана города" - необходимая при всяком правительстве...
Наутро, достав солидные рекомендации, я записываюсь в дружину у звенящего шпорами, картавящего гвардейца-адъютанта. И по своему району получаю назначение во 2-й отдел дружины, на Бульварно-Кудрявскую улицу - дом Вагнера.
Через день являюсь на место службы. Начальник отдела гвардии полковник Крейтон разбивает собравшихся человек 60 офицеров на четыре подотдела. Я попадаю во 2-й, начальником которого - гвардии полковник Сперанский.
Но пока что весь отдел, вместе, несет службу в доме Вагнера... Дом-особняк реквизирован для военных целей. Раньше здесь помещалось какое-то ученое общество, но теперь ему отвели одну маленькую комнату, а в остальных расположилась "охрана города". Настелили соломы, принесли винтовки, патроны, пулеметы, защелкали затворами, затопали сапогами... Напрасно член ученого общества, глубоко штатский человек с длинными волосами, просит "хоть еще одну комнату, нам это совершенно необходимо", - уверяет он полковника. "В Совдепии вы бы так не разговаривали", - зарычал полковник, и глубоко штатский человек скрылся за скрипнувшей дверью...
Собравшимся офицерам дел нет. Помощник начальника отдела полковник Кондра читает лекцию, как офицеры должны вести себя, как серьезен момент и что очень скоро придут союзники. А с их приходом положение окончательно укрепится. Нам же надо пока что поддержать порядок "до их прихода"...
В городе также кутит, пьянствует веселящаяся толпа. Также мелькают немецкие мундиры. Но с каждым днем тревога среди обывателей увеличивается. В рабочих кварталах все чаще собираются на улицах темные кучки, толпясь, наклоняясь близко лицами, о чем-то говорят и, завидя взвод офицеров, расходятся, оглядываясь злобными, двусмысленными улыбками...
Нам приказано каждую ночь быть в отделе, в полной боевой готовности. Всю ночь мы несем службу. По улицам ходят дозоры. В саду, за особняком и у ворот стоят часовые.
Стоя на часах, прислушиваешься, как то там, то сям в городе трещат выстрелы.
Людей в отделе мало - человек 60, и, несмотря на приказы о дальнейшей мобилизации, - число не увеличивается. Бессонная служба - почти без смены - утомительна. Весь день сидят, дремлют офицеры - на соломе в особняке. В один из таких дней приехал генерал Кирпичев с каким-то штатским господином. Всех подняли, выстроили, и генерал обратился с речью:
"Господа, теперь мы вошли в состав армии генерала Деникина. Нам предстоит важная задача: поддержать порядок до прихода союзников, которые уже близко... За нашего вождя, генерала Деникина, ура!.. Организатору и инициатору офицерских дружин Игорю Александровичу Кистяковскому ура!.." Кричат "ура", и штатский господин приветливо снимает шляпу. Это министр Кистяковский.
"Вхождение" в состав армии генерала Деникина многих удивило, но никто не мог подумать, что генерал Кирпичев и Кистяковский заведомо лгали.
Дни идут в бессменном несении караулов. Настроение становится нервное, тревожное. В одну из ночей дозоры принесли сорванное с дома воззвание Винниченки и Петлюры с призывом к восстанию. А на следующий день стало известно, что дружина Святополка-Мирского куда-то выступила.
Наш 2-й подотдел перевели на Львовскую улицу в приют "Ясли". Здесь такой же беспорядок и сумятица. Опять приказано быть все время в здании и в полной готовности. Но это уже становится трудным, так как штабы дружин, отделов, подотделов переполнены, а строевых офицеров - горсть. Ежедневно приходят сведения о готовящемся восстании в городе. Нас рассылают по улицам. Тревога заметно усиливается...
* * *
Поздним вечером 19 ноября в приют "Ясли" приехал начальник 2-го отдела полковник Крейтон. "Господа, вы должны выступить на вокзал... Там положение ненадежное. Надо разоружить какую-то дружину..." Полковник Крейтон что-то путает, но сознание дисциплины не позволяет сомневаться. Надо выступать. Собираемся. Подотдел должен был бы идти вместе со своим начальником, но полковника Сперанского - нет. Его не было ни сегодня, ни вчера, ни позавчера. Его мы почти не видим. Выступаем без него. За старшего - капитан... Темная ночь. Колонной по отделениям, четко отбивая шаг, идем городом... Пришли на вокзал. Здесь еще какие-то части... Волнение, сумятица... Больше всех бегает, кричит полный генерал... Это - Канцырев.
Но вместо разоружения "какой-то дружины" генерал объявляет нам приказ: мы должны ехать на пост Волынский и поступить там в распоряжение начальника участка. Мы удивлены. Нам объясняют задачу: с Белой Церкви наступают банды Петлюры; дружина Святополка-Мирского уже имела с ними бой, но неудачный; мы должны идти ей на помощь.
Среди офицеров волнение, недовольство... Стало быть, полковник Крейтон лгал о разоружении "какой-то дружины"! Вместо "разоружения" нас, городскую охрану, вывозят за город!.. Но рассуждать поздно. Уже поданы вагоны. Кто-то подходит, рассказывает, что дружину Святополка-Мирского разбили вдребезги, раненых не успели подобрать, петлюровцы идут "тучами". Рассказ еще больше понижает настроение. Все чувствуют обман, но та же самая "дисциплинированность" заставляет молчать... Садимся в темные вагоны, звенят штыки сцепившихся винтовок... Поезд едет к посту Волынскому. Остановились... Кто-то пошел на станцию доложить о прибытии. В вагонах меж офицерами снова поднимается волнение... "Зачем?! Куда нас вывезли! С нами нет ни одного начальника, все остались в Киеве..." В полутемных вагонах шум, крепкая ругань... Но достаточно одного, сдержанного замечания: "Что вы, господа, солдаты, что ли, митинговать вздумали" - и крики затихают.
Уже ползет в окна серый рассвет. В нетопленых вагонах холодно. Большинство задремало, склонясь на винтовки... Рассвело. Вышли на пути. Узнали, что мы стоим в резерве и командует нами генерал Канцырев.
День проходит в разговорах. Большинство офицеров примирилось с положением и успокоилось. Но некоторые бесследно скрылись.
Пришел поезд с офицерами дружины Святополка-Мирского. Они только что из боя под Мотовиловкой. Возмущенно рассказывают: "Пошли мы без разведки, нам говорили, что петлюровцев тут очень немного, банды какие-то... А мы налетели на их главные силы, на сечевиков... Почти в кольцо попали... Потери понесли страшные, раненых побросали... Сердюки с нами были - разбежались..."
Бой под Мотовиловкой обсуждается и комментируется под крепкую ругань начальства. Снова подымается возмущение, но та же дисциплинированность заставляет замолкать.
Вечер. Темно. Мы получили приказ выступать. Из темных вагонов выпрыгивают люди. Выстроились. Пошли по талому снегу, путаясь в рядах.
"Куда мы идем?" - спрашивают по рядам. "Черт их знает, - говорят, - на окраину Жулян, что ли..."
Вошли в село. В маленьких оконцах кое-где мелькают желтые огоньки. Белые хатки уснули под соломенными снежными крышами... Хлюпает под ногами дорога, звякают штыки... Отряд растянулся по темной улице... Село кончилось. Остановились.
"Ну, куда же?" - спрашивают по рядам. Впереди полковник. Его окружили. "Господин полковник, куда же мы идем? Где у нас противник?" - недовольно спрашивают. "А черт его знает, я сам не знаю - не то там, не то там", - раздраженно отвечает полковник, показывая в противоположные стороны. "Вот что, господа, часть в 10 человек пойдет с пулеметчиками в Красный Трактир, вы поведете, полковник Крамарев, а вы расположитесь здесь; наутро увидим, в чем дело", - приказывает полковник. Красный Трактир.